Не будешь, Уэст.
Ты, бл*дь, не будешь.
— Мы будем печь хлеб и не будем друзьями. Ты не должна приближаться к моим ушам ближе, чем на три метра. Я не хочу этого от тебя, в любом случае.
Что ж, еще одна ложь в придачу ко всей остальной?
Она пробно ковыряет тесто перед собой.
— Хорошо. Тогда покажи мне, как ты это делаешь.
Я показываю ей, а потом показываю все остальное. Она остается, пока ее буханка не выходит из духовки. К тому времени она уже зевает.
Я отправляю ее домой спать с теплым хлебом под мышкой. Я заставляю ее написать мне, когда она вернется в общежитие, в безопасность за запертой дверью.
На следующую ночь она возвращается.
Она продолжает возвращаться, и я ей позволяю.
Вот так я не дружу с Кэролайн Пьясеки.
НОЯБРЬ
Кэролайн
Когда думаю о пекарне, я думаю обо всем этом вместе.
Хруст осенних листьев, сваленных на пороге задней двери, где они оказались, пролетая по аллее и застряв.
Блеск мисок и столешниц под люминесцентными лампами, когда Уэст заканчивал уборку и закрывался на ключ.
Запах пекущегося хлеба, крошащееся тесто из живых дрожжей между моими пальцами, голос Уэста за моим ухом, когда он наклонялся к моему плечу и смотрел, как я опускаю тесто в миску, говоря:
— Вот так. Правильно.
То, как он двигал рукой короткими, уверенными движениями, когда отрезал верхушки буханок прямо перед тем, как задвинуть противни в духовку.
Зима пришла поздно. Октябрь превратился в ноябрь, и я провела долгую, хрустящую осень с посыпанными мукой столешницами, поднимающимся тестом, липкими пальцами, громкой музыкой и Уэстом, работающим в своей кепке, повернутой назад, фартуке, повязанном на талии и с этой умной ухмылкой на лице.
Уэст — это пекарня. Я не могу представить себе ее без него, и я не могу представить его лучшую версию, ту, которую он редко позволяет людям увидеть, без этой кухни как фона для его движений.
Уэст наклоняется, чтобы отмерить ложку зерна.
Уэст толкает плечом закрытую дверцу духовки, устанавливая таймер.
Уэст месит тесто обеими руками, обсыпанными мукой до локтей, двигаясь под легкий ритм какой-то пошлой клубной музыки, которую выбрал Криш.
Там, в пекарне, пока весь остальной мир спал, время останавливалось. На той кухне мы были собой. Задолго до того, как он поцеловал меня, я прошла целую жизнь с Уэстом, проходя боевое крещение, когда мы разламывали буханку и разглядывали, ковырялись в ней руками. Попробовали то, что мы сделали.
Это не было совершенством, то, что у нас получчалось. Однажды ночью я забыла соль. В другой раз вода, которую я поставила, была слишком горячей, и я убила дрожжи. Были ночи, когда Уэст забывал сказать мне какую-то важную вещь и ночи, когда он решал не напоминать мне, просто чтобы посмотреть, вспомню ли я.
Он сдерживал себя, а я не всегда была достаточно смелой. Я не доверяла себе.
Мы проваливались так же часто, как и добивались успеха, Уэст и я.
Но я думаю о том, что было бы, если бы он не пришел за мной.
Я думаю, что могла бы навсегда остаться в своей машине. Я могла бы поворачивать только направо.
Я бы так и не научилась перестать бояться и эти люди продолжали бы преследовать меня всегда.
Я не могу не радоваться, что все произошло не так.
Вместо этого Уэст вышел, а я вошла.
После этого мне редко хотелось быть где-либо еще.
— Ты опять жужжишь.
Я в своем уголке, маленькой зоне на полу пекарни между раковиной и длинным столом у стены, где Уэст расставляет свои миски для смешивания. Мне нравится здесь, потому что обычно я могу видеть только часть его лица.
Я наблюдаю за его ботинками, штанинами ниже колен, фартуком.
В эту часть ночи, когда он смешивает, он постоянно двигается. Переминается с ноги на ногу, если перемешивает закваску. Перемещается от раковины к миксеру, к холодильнику, к кладовой, обратно к миксеру, обратно к раковине, к стойке, чтобы взять забытый инструмент.
То, как он двигается, почти больше, чем я могу выдержать. Его ленивая грация. Его компетентность.
Его руки попадают в поле зрения, когда он снимает одну миску с подставки и ставит другую. Он наклоняется, и я вижу его кепку и шею, его лицо в профиль, джинсы, обтягивающие согнутую ногу.
