— Фрэнки.
— Фрэнки как Фрэнк?
— Фрэнки, как Франсин.
— О.
Когда он поднимает взгляд от машины, его глаза полны предупреждения.
— У тебя есть еще вопросы?
Я не должна. Я прекрасно это знаю. Чем больше я буду спрашивать его прямо сейчас, тем быстрее он замолчит.
— Почему ты никогда не говорил о ней?
— Ты не спрашивала.
— Если бы я спросила, ты бы мне сказал?
Уэст пожимает плечами, но хмурится.
— Конечно. Почему нет?
— Я тебе не верю.
Он качает головой, но больше ничего не говорит. Я наблюдаю, как он подходит к полке, переворачивает верхний рецепт хлеба в самый низ стопки и начинает работать над тем, что стоит следующим в его списке. Его губы шепчут слова, которые он произносит только для себя. Возможно, он повторяет ингредиенты из списка, но как и с планшетом я точно знаю, что он уже запомнил эти рецепты.
Я возвращаюсь к хлебу с укропом, мое сердце болит.
У него есть сестра по имени Фрэнки. Он носит ее любовь к нему на своем запястье, и я рада за него. Я рада, что в мире есть еще кто-то, кто заботится о нем настолько, чтобы вдавить буквы его имени в кожу, акт памяти.
Я делаю это иногда, в темноте. Лежу в своей кровати, смотрю на перекрещивающийся узор пружин, поддерживающих матрас Бриджит над моей головой, и рисую буквы имени Уэста на своем теле.
У-Э-С-Т через живот, по бокам. Я использую ноготь, только ноготь и вызываю мурашки.
У-Э-С-Т вдоль грудины. Через ключицу и вниз по выпуклости груди, спотыкаясь и зацепляясь за сосок.
Его имя кажется тайной, а теперь он носит его на запястье. Я хочу знать все об этой девочке, которая нанесла его. Как она выглядит. Есть ли у нее веснушки, светлые волосы или темные, как у него. Какая она — задиристая или неземная, веселая или серьезная, с поцарапанными коленками или женственная.
Я знаю, что она любит его, поэтому хочу знать все остальное.
Но Уэст не хочет делиться ею со мной.
Я не должна пытаться преодолеть эти стены, которые он воздвигает. Я ужасный альпинист.
Я не люблю спорить, а он мне ничего не должен.
***
— Опустись на руки и колени, — говорит Куинн. — И положи руку на спину Гвен.
Трава холодная. Сырость пропитывает колени моих спортивных штанов почти сразу, но у меня такое чувство, что это не самое худшее, что случится со мной в ближайшие несколько минут. Я присоединяюсь к тому, что Куинн называет «схваткой» — слово, которое звучит достаточно похоже на мошонку, чтобы мне стало не по себе. (scrum\ scrotum)
Но не так не по себе, как когда я обхватываю рукой спину незнакомки.
Мы представляем собой плотное скопление трех рядов женщин. Руки сжимают футболки, плечо к плечу, бедро к бедру. Куинн говорит, что через минуту наши восемь человек будут толкаться против их восьми человек, а потом мяч прокатится по центру и.… что-то произойдет. Она проинструктировала меня о многих из этих правил по дороге сюда, но, когда она сказала, что я буду сбивать людей, она не упомянула о размерах людей, которых я должна сбивать.
Позади меня другой игрок опускает голову и вжимается плечами в двух игроков второго ряда, которых я обхожу с фланга. Одной рукой она хватает в кулак мою футболку.
— Готова? — спрашивает Куинн.
— Эм, нет?
Она одаривает меня лучезарной улыбкой.
— Ты разберешься, — она начинает бежать задом наперед к боковой линии, где хватает мяч. — Ладно, давайте сделаем это!
Секунды спустя она катит мяч между двумя половинами схватки, и вся моя сторона строя подается вперед. Мне приходится отчаянно цепляться за Гвен, так как трава пытается выскользнуть из-под моих ботинок. Раздается кряхтение и толчки, еще один стремительный рывок вперед, и кто-то кричит:
— Мяч выбит, — все это как бы рушится и растворяется одновременно, и я просто стою там, ошеломленная, пока все остальные на поле убегают.
— Это твой мяч, Кэролайн! — кричит Куинн. — Беги за ним!
Следующие полчаса я чувствую себя очень глупой младшей сестрой, которая бежит за старшими девочками и кричит:
— Эй, подождите!
Поскольку у меня есть две старшие сестры, эта роль мне, по крайней мере, знакома.
