— Да, — но потом снова смотрит на мое лицо. — Нет.
— Так какой ответ?
— Оба.
— И что мне с этим делать, Уэст?
Он вздыхает. Его волосы падают вперед, закрывая глаза, и он зажимает руки между коленями, на браслете на запястье написаны буквы его имени, символ всего того, чем он не хочет со мной делиться.
— Я с самого начала говорил тебе, как все будет с нами.
— Ты сказал, что не будешь меня трогать.
Он кивает, но не поднимает глаз.
— Но ты же трогал меня.
— Я, бл*дь, знаю это, Кэролайн.
— Не срывайся на мне. У тебя нет никакого права. Мы оба были там. Мы оба целовались.
— Да, но это мне пришлось прыгать с балкона, не так ли?
— И поэтому ты злишься на меня?
— Я не злюсь на тебя!
Наконец-то он смотрит на меня, но это не помогает. Его насупленные брови и нахмуренный взгляд означают, что он на что-то злится. Если это не я, тогда что?
— А похоже, что так и есть.
Он встает. Несколько раз прохаживается взад-вперед. Смотрит на двухъярусные кровати, на пустой стол Бриджит, на мой захламленный стол. Он поднимает фотографию в рамке, на которой я с отцом и сестрами на выпускном в школе, и кладет ее обратно.
Он указывает на фотографию.
— Знаешь, что я ему сказал?
— Кому, моему отцу?
Он скрещивает руки.
— Я сказал: «Так это твоя дочь?». Это было после того, как я отнес тебя по лестнице и положил на кровать. Я стоял прямо над тобой, смотрел на твои сиськи и сказал: "Я прямо, напротив. Совместное общежитие, чувак. Это будет здорово".
Он использует свой голос наркоторговца, голос укурка — совершенно фальшивый, если ты знаешь Уэста, но до ужаса убедительный, если не знаешь. Я точно слышу, как это должно было звучать для моего отца. Как будто его малышка поселилась в доме напротив у насильника или, по крайней мере, развратного гада.
Это чудо, что папа вообще уехал из Патнема.
— Зачем?
— Чтобы у тебя была веская причина держаться от меня подальше.
— Да, это я уловила, но все равно не понимаю. И не пытайся кормить меня всякой ерундой о том, что я богатая, а ты бедный, или ты слишком благородный, или еще что-нибудь.
Он гримасничает. Отходит к окну, поворачиваясь ко мне спиной.
— Я не благородный.
— Тогда кто ты?
Нет ответа. Молчание затягивается, часы Бриджит отбивают секунды — одну, две, три, четыре, пять, без ответа — пока вдруг Уэст не поворачивается и не говорит:
— Я чертов эгоист, ясно? У меня есть планы на будущее, и тебя в них нет. Ты никогда не будешь в них участвовать, Кэр, поэтому мне просто имеет смысл держаться от тебя подальше, чтобы я мог сосредоточиться на том, что важно.
Что важно.
И это не я.
Я смотрю на Смурфетту у себя на коленях, на ее золотистую копну волос, на ее дурацкие туфли и платье, и мне хочется ударить ее. Хочется ударить себя, прямо туда, где болит, туда, где слова Уэста вонзились в старую жгучую рану под моими легкими, в ту жизненно важную точку, в которую он продолжает бить меня, даже не заботясь об этом.
Он не пытается причинить мне боль. Он просто эгоист.
— Не смотри так, — говорит он.
— Я буду смотреть так, как захочу, — я выделяю каждое слово, медленно и тщательно, потому что не хочу, чтобы он знал, что причинил мне боль.
Переворачиваю подушку и обвожу контур шляпы Мозговитого Смурфа. Я всегда отождествляла себя с Брэйни.
— Кэр...
— Наверное, тебе лучше уйти.
Он поднимает пальто. Подходит к двери. Я жду, когда она откроется, жду, когда он выйдет, жду, когда начнется та часть моей жизни, в которой нет Уэста.
Но он стоит там, а потом наклоняется к двери и со всей силы бьет по ней ногой, три раза. Он пинает дверь так сильно, что я подпрыгиваю.
Волосы на моих руках встают дыбом.
Насилие — это колокольный звон внутри меня. Объявление о том, что что-то начинается, что-то высвобождается.
Он снова поворачивается ко мне.
— Я не хочу уходить. Ясно? Это моя проблема, Кэролайн. Я никогда не хочу уходить от тебя.
— Чего же ты тогда хочешь?
Я почти в слезах. Почти кричу, потому что не понимаю. Никогда не понимаю.
Он подходит, бросает пальто на койку Бриджит, упирается обеими руками в металлический каркас кровати. Его ноги широко расставлены, и он заслоняет свет с потолка. Я не вижу его лица, но, когда он говорит:
