На меня. Посмотри на меня.

Он не смотрит. Поэтому я иду туда, куда он устремил свой взгляд, нахожу это место и наступаю на него.

Я наступаю на него, потому что, безумие это или нет, я готовилась к этому часу. Включила рождественские гирлянды. Надела свои любимые темные джинсы, белую рубашку, которая немного плотнее, чем мне было бы удобно в комнате, красивый бюстгальтер. Я расчесала волосы и оставила их распущенными. А вот туфли я не надела. Мои ноги голые, ногти покрашены розовым, и я хочу, чтобы Уэст видел мои ноги и думал об остальной обнаженной части меня. Я хочу, чтобы он снова признался в своем желании, хотя, серьезно, сколько раз он должен это сказать, чтобы я поверила? То, как он схватил меня два дня назад, провел по бедру... У меня начинаются приливы жара при одной мысли об этом.

Сейчас я чувствую еще один, наблюдая за тем, как взгляд Уэста поднимается от места на полу, которое я закрыла, по моим ногам, задерживается на бедрах, груди, губах. В его глазах снова появляется жадный взгляд.

Он хочет прикоснуться ко мне.

Просто никто из нас, похоже, не знает, как это сделать.

Можно подумать, что мы оба девственники, а вовсе не интернет-сенсация с обнаженными фотографиями и... что бы там ни было у Уэста. Он не девственник. Я почти уверена.

На девяносто процентов.

Он садится на матрас.

— Иди сюда.

И я иду.

Я сажусь рядом с ним, бедро к бедру, и мне хочется посмотреть на его лицо.

Я смотрю. В течение пятидесяти минут мне разрешено смотреть. Я не знаю, что еще мне разрешено делать, но смотреть — это нормально.

Его лицо прекрасно. Рождественские огни отбрасывают отблеск на его кожу, синий — на скулу, красный — за ухом. Его глаза, слегка сужены, и, кажется, светятся. Мне приходит на ум слово «жадность». Как будто, что бы я ни собиралась сделать, он будет наблюдать за этим, склоняться к этому, брать это и бежать с этим.

Мне нравится быть той вещью, к которой он жаден, потому что то же самое я чувствую внутри своей кожи. Напряжение от того, что я не прикасаюсь к нему, низкий гул, который всегда там, всегда что-то, что я подавляю, игнорирую.

Только теперь мне не нужно этого делать.

Как только я подумала об этом, кончики моих пальцев поднялись вверх и коснулись его шеи. Я переворачиваю руку и чувствую, как его щетина упирается в тыльную сторону моих пальцев, как неровная текстура сглаживается ниже, пока я не нахожу место, где его кожа похожа на горячий атлас.

— Могу ли я трогать тебя?

На самом деле я спрашиваю: «Насколько жадной я могу быть? Сколько ты мне дашь?»

Он улыбается, слегка задыхаясь, но это не смех и не осуждение, а просто довольный звук.

— Да.

Он проводит по верху моей груди.

— И я буду прикасаться к тебе здесь.

Я вдыхаю и чувствую, как пробуждаюсь от его прикосновения.

Он проводит по моей руке до запястья.

— И здесь.

Проводит большим пальцем по косточке на запястье.

— И здесь? — спрашиваю я.

— И здесь я буду прикасаться к тебе.

— И все?

Он долго и пристально смотрит на мое тело. Каждая часть меня, которая спала, просыпается, протягивает руки и говорит: «Иди ко мне, иди ко мне, иди ко мне».

Он постукивает по моему колену.

— Еще отсюда вниз.

Я прячу глаза у его плеча, желая поворчать. Он собирается пропустить все лучшие части.

— Есть ли для этого какая-то странная, извращенная причина, которую я не понимаю?

Он запускает руку в мои волосы и поднимает мое лицо, чтобы я посмотрела на него.

— Это просто... то, чего я хочу.

Его глаза насторожены, когда он говорит это. Как будто сказать мне, чего он хочет, — это самое страшное, что он сделал с тех пор, как открыл дверь. Это заставляет меня убедиться, что он не всегда мог провести границы, не всегда определял условия.

Это заставляет меня задуматься, с кем он был раньше и как.

— Значит, я могу сделать то же самое? — я провожу пальцем по его груди. — Вот здесь. — Вниз по руке к запястью, зацепляясь за браслет. — Здесь. — Я задержалась немного севернее от его колена. — Отсюда и вниз?

— Можешь, — его бедро смещается под моими пальцами. — Или ты можешь просто плыть по течению и довериться мне.

Я пытаюсь придумать что-нибудь умное или смешное. Но эти слова «доверься мне» сминают мою уверенность и отбрасывают ее.

Я в спешке думаю о причинах, по которым я не могу доверять.

Не знаю, со сколькими девушками Уэст занимался сексом, но мне кажется жизненно необходимым узнать это, чтобы иметь возможность сравнивать себя с ними в неблагоприятном свете.

В ящике моего стола лежат презервативы, но они могут быть не того размера.

— Доверься мне, — говорит он, а я не могу отключить свой мозг. В прошлый раз, когда мы целовались, я была под кайфом, так что все было по-другому. В этот раз у меня нет защиты, нет способа спрятаться от того, как близко его глаза, как много он видит.

Так было с Нейтом. Со временем я стала лучше к этому относиться, но мысленные метания были моим постоянным спутником во время поцелуев, пока я не поняла, что это работает лучше, если я сначала немного выпью. Потом я старалась планировать как можно больше наших сексуальных контактов на вечеринках.

Не уверена, что меня когда-нибудь целовали в десять утра, при дневном свете.

Я не доверяю этому. Я не доверяю себе.

— Нам нужно включить музыку, — пробурчала я.