— Были случаи, когда я выпускал птичек, — сказал Главк, отирая рот тыльной стороной ладони. — Уверяю вас, в свое время и я делал добрые дела.

Даниэль покачал головой и повернулся к двери.

Главк бросил ему в спину:

— Я не один такой охотник. Да и она не единственная опасность.

Даниэль присоединился к молодым людям.

— Надеюсь, ваш мистер Бидвелл знает, о чем говорит.

Старик, стоявший неподалеку, меланхолично заметил:

— Да-да, я понимаю, мистер Айрмонк хорошо знаком с такими вещами на практическом уровне.

Из кармана фартука он извлек связку ключей. На стальном дверном засове висел черный чугунный замок. Дамы отошли в сторонку, а Главк придвинулся ближе к печке, протягивая руки к теплу. Бидвелл отыскал на связке три нужных ключа.

— Итак, вот мои инструкции: им нужно следовать буквально… Джек, идите к дальней стене и откройте дверь слева — не в середине, и не справа. Вы, Джинни, заходите вслед за Джеком и открываете дверь справа — запомнили? Джек — левая дверь, Джинни — дверь правая. А вы, Даниэль…

— Ясно-ясно, мне в дверь посредине.

— В комнатах должно быть вполне комфортабельно — ни холодно, ни жарко. В каждой имеется по небольшому окну, света хватит, чтобы разобраться в обстановке. Внутрь этих комнат никто не заходил в течение сотни лет. Ни один наблюдатель не был свидетелем того, что в них происходило… Там ничего нет, кроме старого стула в каждой комнате — и, пожалуй, пыли.

Джек посмотрел на Джинни. Странная девушка: она вернула его взгляд широко распахнутыми, пустыми глазами, как если бы не узнавала — как если бы они никогда не встречались, и она ничего не хотела от него. Потеряна, и глубже, чем он.

В зрачках Даниэля ясно читалось: «Мы все спятили, ну и черт с ним».

— Ваше время в присутствии Мнемозины трудно оценить заранее — однако, с нашей точки зрения, оно пройдет быстро, максимум несколько минут. Вам, возможно, покажется, что минули годы.

Крупным, позеленевшим от времени бронзовым ключом Бидвелл отпер висячий замок. Под взглядами зрелых любительниц чтения, стоявших поодаль, в островке тепла от печки, в окружении книжных полок и лестниц — чьи вершины терялись в мягком сумраке под потолком, куда почти не попадал свет от зеленого абажура настольной лампы, — Бидвелл открыл деревянную дверь. Петли взвизгнули, и с притолоки посыпались сухие кусочки краски. По щиколоткам Джека потянуло холодом, словно между ног прошмыгнул призрак нетерпеливой собаки.

— Джек, вы первый.

Юноша спиной чувствовал взгляды. Он передернул плечами и шагнул внутрь.

Бидвелл закрыл дверь, а Главк пробормотал:

— Bonne chance.[16]

В длинной поперечной комнате с высокими потолками было бы совсем темно, кабы не красно-бурый луч света, пробивавшийся сквозь крохотное оконце слева, над головой Джека, вырисовывая на противоположной стене бледный квадрат. В целом помещение было узким, пустым; деревянный пол стал серым от древности.

Прищурившись, Джек различил три двери напротив. Постепенно глаза адаптировались к сумраку. Снаружи по-прежнему доносился шум, будто потихоньку обрушивалось небо, однако здесь звук казался приглушенным, менее важным.

Юноша пересек комнату, встал слева от двери и задумчиво посмотрел вверх, примечая, как под прямыми углами сходятся высокие стены и потолочные балки. В обычной ситуации он бы ухватил и повис на мировых линиях как Тарзан на лианах, прижимая их к груди целой охапкой. Однако сейчас все возможные пути были обрезаны, вернее сказать, ограничены единственным — ортогональным — выбором: входить — не входить.

Он достиг нулевой точки. Нулевого момента истины.

Джек сделал шаг, удаляясь от безопасности, надежности левого угла комнаты. От этой мысли его разобрал горький смех, однако юноша тут же умолк, почти перестал дышать. Эта промежуточная комната — тамбур, предбанник судьбы — была пуста, однако он чувствовал, что находится здесь не один. Что-то поджидало, пока он делает свой выбор. Оно затаилось, с бесконечным терпением отсчитывая удары его сердца… и все же…

— Чего ты от меня хочешь? — прошептал Джек.

Три двери, шесть вариантов решений.

Тем не менее — только два возможных фатума. Не вполне ответ, к тому же бессмысленный. То, чего ждал каждый из них, казалось обособленным, его не получалось сложить вместе.

Джек нашел в себе силы сделать еще два необходимых шага и очутился перед своей дверью. Ручка покрыта коростой ярь-медянки. Он вставил ключ. Старый механизм — трудно провернуть. Джек покрепче сжал головку ключа, поднажал, включив плечо и корпус — и после нескольких попыток что-то поддалось — заскрипела древняя бронза, и дверь приоткрылась.

Какое странное чувство: знать, что ты первый, после стольких десятилетий…

Сейчас он едва различал наружный шум мертвого или умирающего города, мог вообразить — и поверить, — что находится где-то на круизном лайнере, плывущем в далеком, мягком океане… из чьей-то каюты доносится пение радио, настроенного на волну малоизвестной станции — здесь он даже улыбнулся — КRАК, Рагнарок АМ.

Нахлынула отрешенность… страхи, угрызения совести, нерешительность, беспокойство — все это смахнуло прочь, остался лишь он, Джереми Ромер. Здесь не надо делать вид, будто тебя зовут Джек. Только Джереми — имя, которым наделила матушка.

За только что открытой дверью обнаружилась узкая и длинная комната с высокими стенами. Похоже, эту часть склада Бидвелл поделил на три одинаковых прямоугольника. В дальнем конце, чуть ли не под потолком — очередное крохотное оконце, бросающее странный свет. Странный оттого, что здесь он противоречил углу, под которым падал свет в предбаннике.

Джек приблизился к незатейливому белому стулу, небрежно окрашенному толстым слоем, что было ясно по глубине трещин. Он повернулся, взглянул на потолок и медленно сел.

Сложил руки на груди.

Скептически вздернул брови.

Спустя несколько минут накатила зевота, которая ватой заложила уши, поэтому он не услышал начало чьего-то вопроса, что прозвучал глубоко в голове:

— …твое первое воспоминание?

Джереми вздрогнул, решив, что заснул. В комнате по-прежнему никого, дверь надежно закрыта.

Он дернулся — на сей раз от прикосновения чьих-то пальцев: словно погладили по руке, — поерзал на стуле, устроился поплотнее, чувствуя, что вот оно, начинается. Его личностное «я» крошилось, как речной лед, из-под которого хлынули воспоминания.

Отец Джереми сидел за рулем. Они покидали Милуоки в поисках нового места для жизни — через полгода после смерти матери, через три месяца после короткого и, как выяснилось, последнего ангажемента в третьесортной комедийной труппе — через месяц после того, как Джереми сломал ногу, пытаясь жонглировать на уницикле.

Было ему двенадцать.

— Ты когда-нибудь слышал про Бледного Попечителя? — спросил отец.

— Это что, рок-группа?

— Нет.

За окном мелькал невыразительный пейзаж: пустая равнина с низкими бурыми городишками, коричневато-розовые закаты, полуденное небо с грозовыми тучами, а в промежутках между бурями — вялые облака, как стадо овец, пасущихся на голубых лугах.

Я ногу сломал?

Заболела правая лодыжка. Один-одинешенек, сидя в пустой комнате, Джек нагнулся почесать ноющее место.

Бидвелл открыл дверь во второй раз, и Джинни пересекла порог. Если старик что-то и сказал, она не услышала. Узкая комната впереди — можно сказать, коридор — шла поперек склада. Воздух был спертым, тянуло холодом. Она бросила взгляд на левую дверь — комнату Джека. Что бы в ней ни происходило, оттуда не доносилось ни звука.

Позади девушки скрипнула закрываемая дверь. Сделав короткий вдох, чуть ли не икнув, Джинни медленно прошла вправо, вставила ключ, повернула, взялась за ручку, но, перед тем как открыть створку, замерла. Странно, что она без возражений согласилась на такую роль.