— Не называй это как?

Ее челюсть сжимается в гневе.

— Заниматься любовью. Мы не занимаемся любовью, Даллас, потому что мы не любим друг друга. Мы трахаемся. Вот и все. Мы с тобой оба это знаем.

— Ты знаешь, что это неправда! — выдавил я, борясь с желанием повысить голос. — Если бы мне было интересно только трахаться с кем-то, думаешь, я бы стал делать это с самой сложной женщиной в мире? — Я качаю головой и наклоняюсь. — Я делаю это, потому что влюбляюсь в тебя. А не для быстрого траха!

— О, черт!

Я спотыкаюсь при звуке голоса Стеллы и смотрю на дверной проем, чтобы найти ее стоящей там с моими родителями.

— Не вовремя? — с сожалением спрашивает Стелла, слезы застилают ей глаза. — Прости, я не умею стучать.

По щекам моей мамы текут слезы. Мой папа прижимает кулак ко рту, чтобы побороть свою обиду.

Они знают, даже не задавая вопросов.

Я бегу через всю комнату, чтобы обнять маму, поглаживая ее по спине, пока она выплескивает свою боль, а затем перехожу к отцу. Он не очень любит обниматься, но крепко прижимает меня к себе, понимая мою боль.

Я откидываюсь назад на пятки.

— Вы не оставите нас на минутку?

Они кивают, и я снова оказываюсь рядом с Уиллоу, когда они уходят. Я провожу другой рукой по лицу и пытаюсь контролировать дыхание.

— Ты не можешь верить, что я не влюблен в тебя. Я пытался показать тебе, как нам чертовски хорошо вместе.

Ее подбородок дрожит, когда она готовится разбить мое гребаное сердце.

— Может, я и моложе тебя, но я не глупая, Даллас. Нам весело вместе. Мы нравимся друг другу. Нас тянет друг к другу. Но твое сердце не готово к кому-то еще. А мое сердце не настолько цело, чтобы отдать кому-то часть, которую я не уверена, что получу обратно. Мы были пойманы моментом, двигались слишком быстро, хотя в самом начале мы сказали друг другу, что отношения не обсуждаются.

— Это было до того, как я привел тебя в свою жизнь, до того, как ты показала мне, как прекрасно тебе было с моей дочерью, до того, как ты показала мне, что значит быть счастливым снова.

Она смотрит на свой живот, не говоря больше ни слова. Она сказала то, что ей было нужно, и теперь, она закончила.

— Значит, вот оно, да? Куда ты хочешь, чтобы мы пошли? Я потерял двух людей в своей жизни, которые, блять, что-то значили. Нет, пусть будет три, если ты уйдешь от меня.

Она склоняет голову и гримасничает.

— Пожалуйста, посмотри на меня. Черт возьми, посмотри мне в глаза и скажи, что я тебе не нужен.

Она выглядит почти хрупкой, опустившись на кровать.

— Я понимаю, что ты расстроен из-за нашего ребенка, но, пожалуйста, не пытайся делать вид, что тебе больно, потому что я прошу пространства. У нас бы ничего не получилось, потому что ты не готов открыть мне свое сердце.

— Рад, что понимаю, где я нахожусь с тобой. — Я отталкиваюсь от перил на кровати. — Мне нужно немного воздуха.

Я выхожу из больницы, не останавливаясь, чтобы поговорить с кем-нибудь еще, сажусь в свою машину и бью кулаком по рулю, вымещая на нем весь свой гнев. Боль ударяет меня как кирпич. Я позволяю слезам свободно падать, и я уверен, что мое сердце умирает в моей груди.

Мои слезы наконец-то начали высыхать от потери Люси.

Я снова в начале пути.

Моя жизнь продолжает рушиться.

ДАЛЛАС

Одиннадцать месяцев назад

Вы не знаете, что у вас есть, пока это не исчезнет.

Это дерьмовое клише.

Но, черт возьми, если реальность этих одиннадцати слов не бьет по лицу.

Я знал, что у меня есть.

Я дорожил тем, что у меня было.

Но я, черт возьми, не планировал, что это отнимут у меня в тридцать один год.

Писк аппаратов рядом с Люси – единственный шум в палате. У меня с ними отношения любви и ненависти. Они – ее рука помощи, ее сила, но они здесь ненадолго.

И она тоже.

Непрекращающийся прилив паники проносится по моим венам, как наркотик, когда я сжимаю свою руку вокруг ее руки. Смотреть, как умирает тот, кого ты любишь, все равно что мучительно сдирать плоть с костей, дюйм за дюймом, обнажая самые уязвимые части себя.

Я вытираю слезы тыльной стороной руки, злясь на них за то, что они затуманивают мое ограниченное видение ее. Я не плакал так с тех пор, как был в памперсах.

Я мальчик Барнс. Мы известны своей стойкостью, своей силой в самые отчаянные времена. Эмоции не проступают сквозь нашу кожу. Мы прячем их под ней и позволяем им съесть нас заживо.

По крайней мере, я так думал, пока мне не пришлось открыть для себя правду. Она умрет, и я ничего не могу сделать. Ни с кем я не могу бороться. Никакие деньги, которые я могу заплатить, не остановят это.

Это дерьмо что-то делает с человеком.

Я поднимаю голову и с болью смотрю на кафельный потолок, желая, чтобы он обрушился на меня. Ее губы синеют, когда я снова перевожу на нее взгляд.

Метастатический рак груди.

Он распространился быстро, слишком быстро, и был обнаружен слишком поздно. Мы ничего не могли сделать. Химиотерапия не помогала. Молитвы не помогали. Ее печень отказывает. Ее тело отключается.

Я следовал ее желаниям. Она хотела сделать это именно здесь – не в нашем доме, где спит наша дочь. Здесь, только мы вдвоем, вот что я ей даю.

— Возьми меня, — умоляю я доброго человека сверху. — Возьми меня, черт возьми! — Моя грудь болит, легкие мешают воздуху, и я бью себя кулаком в грудь. — Пусть она, блять, останется! Возьми мой последний вздох и отдай его ей!

Горло саднит и болит, как будто я выкрикиваю свои мольбы, но они выходят лишь шепотом.

Я крепче прижимаюсь к ней, желая стать ее спасательным кругом, когда она начинает отпускать меня. Я подавляю желание умолять ее держаться, умолять ее не покидать меня, но мысль о том, что ей будет еще больнее, убивает меня так же сильно, как и ее потеря. Я должен отпустить ее с миром, даже если эгоистично не хочу этого.