— Конечно, не делаешь, – с сарказмом говорит он.

Прислоняется к двери и сжимает челюсть, отчего его острые кости еще больше выделяются. Он скрещивает мускулистые руки на груди, изучая меня, и наклоняет голову в сторону, а я чувствую, как мое лицо становится все горячее.

Быть таким привлекательным, как он, должно быть противозаконно, потому что это точно противозаконно – испытывать к нему влечение, особенно учитывая, что мы живем в одном доме и делим стену в спальне.

Его глаза сужаются, заставляя меня ерзать, пока он изучает мое лицо, а затем вскидывает брови, когда понимает, что я не лгу.

— Ты не трогаешь себя? – спрашивает он, недоумевая.

— Нет, – твердо отвечаю я, мое лицо обжигает жар.

— Хм, – он отталкивается от двери и подходит ближе, наклоняясь так, что мы оказываемся на уровне глаз, — я тебе не верю, солнышко.

— Не называй меня так.

Я поджимаю губы.

Он игнорирует меня и продолжает.

— Ты хочешь сказать, что никогда не прикасаешься к себе? Ни капельки, солнышко?

Колеблюсь и думаю, не солгать ли ему. Мне стыдно, что в моем возрасте у меня до сих пор не было секса, не говоря уже о том, чтобы трогать себя, и я думаю, изменит ли это его взгляд на меня. Но я понимаю, что я ему даже не нравлюсь, так что неважно, что он об этом думает.

— Нет, ни капельки.

Он хмурится, прежде чем выпрямиться и задумчиво потереть подбородок.

— Почему нет?

Я пожимаю плечами.

— Я просто никогда этого не делала.

Его глаза сужаются.

— А другие делали?

Этот вопрос служит напоминанием о моем ужасном вкусе в отношении мужчин. Все парни, с которыми я когда-либо встречалась, пусть и случайно, всегда были из тех, кто берет, но не отдает. Когда я это поняла, то перестала ходить на свидания, потеряв надежду найти достойного партнера.

— Нет.

Его глаза удивленно расширились.

А вот и пресловутый вопрос.

— Подожди, ты девственница? – спрашивает он, его золотистая кожа бледнеет.

Медленно киваю, пальцы сами собой сжимаются, и я впиваюсь ногтями в ладони, чтобы отвлечься от нарастающего внутри меня смущения.

Последний парень, который задал мне этот вопрос, в итоге рассказал его всем своим друзьям, и это каким-то образом стало главной темой каждой его шутки. Это было унизительно, и я до сих пор не могу поверить, что продержалась с ним так долго, как продержалась.

— Ты не можешь говорить серьезно, тебе же двадцать три.

Я закатываю глаза.

— Мне двадцать пять.

— О, тогда это более логично, – говорит он с сарказмом. — Ты была на домашнем обучении или что-то в этом роде?

— Нет, Гриффин, я не училась на дому. А теперь, если мы закончили этот разговор, я бы с удовольствием вернулась в душ, где ты меня грубо прервал.

Он ужасно любопытен ко мне и моему прошлому для человека, который притворяется, что ненавидит меня. При нормальных обстоятельствах я бы развлекла его разговором и оставила бы чувствовать себя глупо к концу беседы. Но раз уж он прервал мой душ, я не очень-то склонна отвечать на его вопросы.

— Ты должна хотя бы знать, что тебе нравится, прежде чем позволять кому-то еще пытаться это выяснить, – ворчит он, засовывая руки в карманы и снова прислоняется к двери.

— Я знаю, что мне нравится, – возражаю я.

Мороженое «Карамельный хруст».

Фотографии.

Собаки.

— А ты? – его голос звучит низко, когда он смотрит мне в глаза, и от этого звука по всему моему телу бегут мурашки. — Ты знаешь, как заставить себя кончить?

Я наблюдаю, как его глаза снова скользят по моему телу, отмечая мурашки по рукам, а затем останавливаются на шраме на груди, выглядывающем из-под полотенца. Быстро натягиваю полотенце, пряча его от взгляда, когда он снова поднимает глаза на меня.

Шрам – это пожизненное напоминание о несчастном случае, в результате которого погибли мои родители. След, оставленный металлическим шестом, который вонзился в меня во время аварии. Если бы он провалился на два дюйма глубже, я бы оказался на глубине шести футов рядом с родителями.

— Ужин будет готов через час, – бормочет он, и выражение его лица темнеет, когда он выходит из ванной, оставляя за собой открытую дверь.

Смотрю, как он спускается по лестнице, затем закрываю дверь в ванную и смотрю на себя в зеркало.

— Что, черт возьми, только что произошло и почему было так жарко? – спрашиваю я вслух, прежде чем по позвоночнику пробегает дрожь.

Из кухни доносится австралийская инди-музыка, и мне становится любопытно узнать, что происходит. Мои волосы полусухие и завязаны в свободный пучок. Поднявшись на последнюю ступеньку, я замечаю, как остальные члены команды толпятся у кухонного острова, наполняя свои тарелки едой, а затем садятся за обеденный стол.

Когда я захожу на кухню, мой желудок урчит от аромата запеченного лосося. Лосось всегда был моим любимым блюдом в ресторанах. Трудно испортить блюдо из лосося, поэтому это всегда самый безопасный вариант. Я прохожу туда, где стоят Малия и Кайри, добавляя салат в свои почти переполненные тарелки.

До переезда сюда я и не подозревала, как много едят спортсмены. Но теперь меня это не удивляет, после того как я увидела, как интенсивно они тренируются. Они сжигают калории каждый раз, когда занимаются серфингом.

— Что за особый случай? – спрашиваю я.

— Фин хотел загладить свою вину за то, что испортил нам вечер в тот день, – отвечает Малия.

Она улыбается, глядя на разноцветные блюда, разложенные на кухонном острове. Я вижу лосося, который зовет меня по имени, а также картофельное пюре, спаржу и большую тарелку с салатом.