Мерседес бегом возвращается обратно.
Пауло пинком открывает ворота.
Подождав пару минут, она слышит изумленные крики собравшейся на набережной толпы и идет дальше.
«Ненавижу тебя.
Я тебя ненавижу. Тебе место в аду. Я ненавижу тебя, Мэтью Мид. И всегда ненавидела, хотя только теперь поняла почему».
У «Принцессы Татьяны» в гавани есть собственный эксклюзивный причал, расположенный у самого подножия канатной дороги и в стороне от остальных — подальше от посторонних глаз. Это место она ненавидит. Вместе со всеми его яхтами — совершенно одинаковыми, выстроившимися в ряд точно так же, как в ее представлении должны выстраиваться дома в городах.
«Ненавижу их. Всех ненавижу. Они отняли у меня дом. Мы тысячу лет не покорялись захватчикам. Эти люди — такие же захватчики, хоть и пришли с бриллиантами, жемчугами и рабочими местами».
На мостике и в иллюминаторе горит свет, однако других признаков жизни нигде не видно.
Мерседес перевешивает на левую руку сумку-холодильник — ее прикрытие на тот случай, если на борту повстречается Филипп, — и открывает калитку к трапу. Затем тихонько ступает на сходни и замирает, когда они принимают ее вес. Чувства ее так обострены, что ей кажется, будто сходни тяжело провисают под ней, хотя в действительности они всего лишь слегка покачиваются.
К ней никто не выходит, новые огни на яхте тоже не зажигаются. Мерседес поднимается на палубу.
Как же ей здесь все знакомо. В ее жизни это уже третья «Принцесса Татьяна», но точно такая же, как две предыдущие. Все до последних деталей, включая планировку, мебель и всевозможную безвкусицу, которая призвана облегчить наслаждение жизнью, — все осталось таким же. Все то же самое, только более современное. Юношеские фантазии о жизни богатого мужчины, застывшие во времени, как муха в куске янтаря. Даже золоченый якорь, и тот никуда не делся, все так же стоит рядом с дверцей трапа — его перетаскивают на каждую новую яхту со старой, как сверкающую бронзовую фигуру с носа корабля. Напоминание о том, с чего он начал. Напоминание о том, чьи жизни он загубил.
«Я ненавижу тебя, Мэтью Мид».
Проскользнув на лестницу для персонала, она спускается во внутренние помещения судна. Если пробраться в душную каюту для прислуги, где над кроватями повсюду следы скотча, которым ее жильцы приклеивают фотографии любимых и близких, служащие им отрадой в одиночестве ночей, там ее точно никто не найдет.
61
Робин
Хотя до ворот пристани для яхт от «Ре дель Пеше» без малого две сотни метров, из наблюдательного пункта в спальне Робин сразу же замечает его. Крупный мужчина. Насколько он крупный, она понимает, только когда видит, что груз в его руках — это другой человек. Он идет в сторону ресторана, толпа расступается перед ним, как библейское Красное море, и на миг ей кажется, что в его руках кукла-переросток. Нагая марионетка. Но потом она видит, что «кукла» хватается за него, как тонущий за прибрежные скалы, с видом перепуганного ребенка прижавшись головой к груди. В следующее мгновение она видит копну растрепанных кудряшек, покачивающихся на ходу, затем длинные худые руки и ноги. В то же мгновение какая-то частичка ее естества — та самая пуповина, которая так и не порвалась, — подсказывает ей, что она видит свою дочь.
Робин выкрикивает ее имя, но сама себя почти не слышит.
Он несет ее дочь, как мешок муки, подхватив под коленями и под мышками. Девочка хоть и в сознании, но едва понимает, что происходит. Ее голова безвольно свесилась, будто ее ничего не держит. Она плачет.
Сбежав по лестнице, Робин видит, что Ларисса уже открыла дверь на улицу и теперь жестом просит ее отойти. И хотя каждый нерв в ее теле призывает броситься к своему ребенку, она прижимается к стене ресторана, освобождая им путь.
Ларисса хватает шаль и набрасывает ее на диван. Джемма в жутком состоянии: пот, сопли, кровь, слезы, застарелый аммиачный запах. Что-то натерло ее лодыжки и запястья так сильно, что из них сочится кровь, губы растрескались и распухли.
Когда Пауло нежно, будто боясь разбить, кладет ее на диван, она сворачивается калачиком, подтягивает колени к подбородку и прижимает локти к бокам. Ребенок, пытающийся вернуться в материнскую утробу. Нагой, грязный и весь в синяках. Робин заламывает руки, дожидаясь своей очереди.
Мужчина отходит назад.
«Бедная моя девочка. Солнышко мое, любимая моя, что же они с тобой сделали?»
— Мне пора идти, — говорит Пауло. — Надо возвращаться. Дело еще не закончено. Вы тут справитесь?
— Мерседес… — начинает Ларисса.
— В доме никого нет, — говорит он, — мне надо вернуться.
— Спасибо, — отвечает ему Ларисса, — спасибо вам, Пауло. Mersi milli. Бог вас вознаградит.
На его лице отражается удивление, которое сменяется сомнением.
— С ней все будет в порядке, — говорит он, — она гораздо сильнее, чем может показаться.
Робин не уверена, к кому из них он обращается, чью именно дочь имеет в виду.
К ней возвращается дар речи:
— Спасибо.
В ответ он отрывисто кивает, уже думая о чем-то другом.
— Я вернусь, как только смогу, — говорит он, — а вы пока позаботьтесь о ней.
— Я обязательно вам потом сообщу. Спасибо. Спасибо вам за все. Хоть я вас не знаю, вы хороший человек. Мы теперь вам по гроб жизни обязаны.
Пауло заливается румянцем. Выглядит так, будто следующие слова дадутся ему с невероятным трудом. Ох уж эти крутые парни. Тяжело им в такие моменты.
— Хорошо, договорились, — отвечает он, поворачивается и уходит.
Ларисса переводит на нее взгляд, кивает и говорит:
— Давайте, вы ей сейчас очень нужны.
Робин вдруг чувствует сомнение. Страх. С чего вообще начать? Она в смятении смотрит на сжавшуюся фигурку. Целый год Джемма не нуждалась в ней. Может, и сейчас мать ей нужна в последнюю очередь. Робин совсем не знает эту исхудавшую молодую женщину с израненным лицом; с глазами, под которыми залегли черные круги; с губами, которые настолько распухли, что растрескались и теперь из них сочится кровь. Незнакомка. Внешне вроде похожа на прежнюю, но при этом чужая.
