«Но когда это случилось? Как давно? Я полагала, что знаю ее, но это оказалось ошибкой. Мы сами во всем виноваты. Я и Патрик. Мы настолько уверились, что нам лучше знать, что вообще перестали ее слушать».
Она подходит к кровати и становится на колени. Из ее глаз вот-вот прольется водопад слез.
— Джемма? Милая?
Девочка невидяще смотрит перед собой. Потом какая-то нотка в голосе матери возвращает ее к действительности, и она поднимает на нее взгляд.
— Хочешь сказать «я же тебе говорила»?
62
Татьяна
От платья, хоть и роскошного, болит голова, а от тугого корсета еще и кружится. Ночь стартовала под лозунгом il faut souffrir pour être belle [27], однако сейчас, ближе к полуночи, ночь понимает, что на всем белом свете нет ничего, что стоило бы подобных страданий.
Когда она спустилась к ужину, Джейсон несколько мгновений пялился на ее грудь, после чего судорожно сглотнул, будто борясь с тошнотой. А потом, за столом, поглядывал на нее, сидя напротив и внимательно прислушиваясь к тридцатилетней трофейной жене медийного воротилы из Германии (когда это не противоречит его интересам, он вовсе не против прессы). Когда же все отправились в замок, актер растворился в гуще bal masqué, даже не оглянувшись, еще до того, как она вышла из лимузина.
«Придется сделать грудь», — думает она. Еще один пункт, который надо внести в список. Она ненавидит постоянную гонку со старостью по поддержанию внешности. Ненавидит осознавать, что битва в любом случае будет проиграна. Но что поделать? Мужчины презирают женщин, пускающих все на самотек, а к праздной жизни с посиделками на Палм-Бич она пока еще не готова.
Когда подвыпившая толпа высыпает на поле перед замком, чтобы полюбоваться фейерверком — говорили, что только за него Джанкарло выложил без малого четверть миллиона, — Татьяна тихонько ускользает, чтобы найти водителя и съездить домой. Быстро переодеться во что-нибудь щадящее, проглотить пару таблеток трамадола — и она опять будет само очарование, будет готова танцевать до самого утра.
Татьяна закрывает глаза.
Радует отсутствие машин — все, кто хоть что-нибудь значит, сейчас в замке, а местные жители забрались на крыши своих домов, как крестьяне, наблюдающие за солнечным затмением.
Это платье — настоящая пытка. С половины седьмого она ни разу не вдохнула полной грудью, ее все больше охватывает ощущение, что ребра вот-вот лопнут, не выдержав давления. «Клянусь, — думает она, — эти бабы затянули на мне корсет так туго исключительно от злости».
Ворота заперты изнутри. Сенсоры регистрируют прибытие машины — она видит, как створки чуть двигаются взад-вперед в своих пазах, пытаясь открыться, но каждый раз безуспешно.
— В чем дело? — спрашивает она.
— Не знаю, мадам, — отвечает водитель.
— Может, тогда ты выйдешь из машины и позвонишь? — раздраженно бросает она.
В зеркало заднего обзора Татьяна несколько мгновений видит его взгляд. Потом он отстегивает ремень безопасности, выходит, нажимает на кнопку звонка и застывает в ожидании, перекатываясь с пятки на носок.
Никто не выходит.
Водитель возвращается, садится обратно за руль и говорит:
— Никто не отвечает, мадам.
— Ах, спасибо, — язвит она, — сама бы я не догадалась.
И вновь мельком ловит в зеркале его взгляд.
Она достает из своей крохотной сумочки телефон, собираясь позвонить охраннику, но вдруг понимает, что не знает его имени.
— Как зовут нашего секьюрити?
— Пауло, мадам.
Она листает список контактов. Ни одного Пауло среди пяти тысяч имен.
«Чертова Нора! — думает она. — Все наперекосяк!»
— Помоги мне, — произносит она, — я сама открою.
Требуется целая минута, чтобы вытащить ее из автомобиля, и к воротам Татьяна выходит уже в полном бешенстве. Она звонит Мерседес, чтобы устроить ей взбучку, потому что не знает, кому еще позвонить. После пары гудков она слышит голос Мерседес, отвечающий ей на кастелланском.
— Мерседес! — орет она. — Какого черта! Я стою у ворот, но здесь реально никого нет. Куда вы все подевались? А ты сама? Почему тебя нет? Ты не можешь сваливать, когда тебе заблагорассудится. Ты же знаешь, что для этого тебе нужно разрешение. И где этот долбаный Пауло? Что, за воротами вообще никто не следит? А если бы это была не я, а банда грабителей или что похуже, а? Для чего вас, на хрен, вообще тогда здесь держат?
Татьяна нажимает кнопку отбоя и сует телефон обратно в сумку, по ходу репетируя в голове не столько гневную, сколько скорбную речь, которую надо будет произнести завтра перед тем, как уволить охранника. После чего вбивает код, открывает вмонтированную в ворота дверь и переступает порог.
Яркий свет и мертвая тишина. Татьяна подхватывает юбки, семенит по двору, проходит в дом и кричит:
— Эй! Эй! Есть здесь кто-нибудь, черт бы вас побрал?
Без ответа.
В чем дело? Что здесь, на хрен, происходит?
Направляясь в гостиную, она мельком бросает взгляд на комнату охраны и видит, что дверь широко распахнута, а внутри горит свет. Ей становится не по себе, ведь код доступа есть только у одного человека — которого, очевидно, здесь нет.
Татьяна достает из сумочки телефон и сжимает его в руке, готовясь в любую минуту набрать экстренный номер. Потом осторожно ступает в sala, держась начеку, чтобы при малейшей опасности убежать.
Они все там: повар, прачка, вторая экономка, поваренок, даже садовники. Сидят на диванах, на столике перед ними открытая бутылка граппы. Без униформы. А на Стефани, если присмотреться, и вовсе пижама и халат.
