Она пытается немного отойти от своей нанимательницы хоть на какое-то расстояние, но та как приклеилась.

— Хочу пить! Я все равно думаю, что в такой день на закусках и напитках можно было бы озолотиться! — продолжает она таким громким голосом, что заглушает молитвы. — Уличная еда. За ней будущее, уверяю. Я ничего другого и не ем на Самуи [18], когда бываю там.

Мерседес скрежещет зубами и думает: «Может, ее жалобы — это мое наказание? Им же конца-края нет. У меня болят ноги. Как же сегодня жарко. Еще долго? Сколько длится служба? Ах, эти булыжники на мостовой! Ходить по ним в шлепках просто ужасно!»

В этот момент они проходят мимо «Принцессы Татьяны». С кормовой палубы за ними наблюдает Мэтью Мид со стаканом чего-то прохладительного.

— Моя мама идет пешком прямо из церкви, — произносит Мерседес. — Все не так плохо.

— Может, я сбегаю на яхту и принесу попить?

— Нет, — твердо отвечает Мерседес, — процессию покидать нельзя. Таковы правила.

Когда они проходят мимо конторы начальника порта, на улицу выходит ее отец и несколько мужчин вместе с ним, чтобы посмотреть на процессию. Они нетвердо стоят на ногах, хотя и пытаются это скрыть. Из уважения к святому они вышли без бокалов, но только дурак может подумать, что те не остались стоять на столах внутри.

Если бы не женщины, великие традиции Кастелланы благополучно почили бы с миром много поколений назад. Сама мысль обо всех этих достойных матерях, сестрах и дочерях, хранящих историю и передающих ее от поколения к поколению, наполняет Мерседес странной, озлобленной гордостью. «Поэтому мы и празднуем этот день, — думает она. — Чтобы отметить женский героизм, равно как и вспомнить судьбу тех, кто отказался выполнять свой долг».

Ее отец, глядя на нее, играет бровями, но она лишь вскидывает подбородок, не обращая на него внимания.

— Так вот везде? — спрашивает она Татьяну, кивая в сторону мужчин.

— Что ты имеешь в виду?

— Женщины взваливают на себя все дела, пока мужчины пьют граппу.

— Боже мой, конечно, да! — хохочет подруга. — У девочек типа меня еще есть выбор, но в основном все именно так.

— Выбор?

— Деньги, — самодовольно поясняет Татьяна, — дают возможность выбора. В принципе, я могу быть кем захочу. Жить где угодно и заниматься всем, что взбредет в голову.

— Но почему-то решила остановиться на Ла Кастеллане! — насмешливо произносит за их спиной Паулина Марино. — Как чудесно!

Мерседес скользит взглядом поверх головы Татьяны, смотрит в глаза Паулине, и несколько мгновений они ведут безмолвный диалог. «Что ты делаешь, Мерседес Делиа?» — «Не осуждай меня, не осуждай». — «Но ты же не станешь важничать, правда?» — «Нет, даже не думай, я кастелланка до мозга костей». — «Ты же не хочешь привлечь к себе внимание solteronas. Твоя сестра уже привлекает слишком много внимания. Подумай о матери. О стыде». — «Прошу тебя, не надо ничего говорить. Это не моя вина, и если бы ты знала, то не стала бы меня обвинять».

Паулина втягивает воздух через зубы и отворачивается.

На рыночной площади из боковой улочки выскальзывает Донателла и вливается в их ряды. Она хихикает и очень довольна. Озорница, показывающая язык правилам.

— Маме не говори, — шепчет она.

— Где ты была?

— У Аны Софии. Мы прятались в ее комнате. Мама заметила, что меня нет? Ты же не скажешь ей, правда?

Зрачки у нее расширены, от нее немного пахнет спиртным.

— Ты что, пила? — шипит Мерседес.

Донателла в ответ изображает улыбку Моны Лизы.

— Я тебе не верю, — сердито шепчет Мерседес, а Донателла снова усмехается.

На ее ногтях лак. Всего-то бледно-розовый, близкий к натуральному, но младшая сестра в ужасе. Намазюкаться в такой день! Татьяну solteronas, может, и оставят в покое, но если увидят ногти Донателлы, когда они подойдут к церкви…

Татьяна как ни в чем не бывало опять начинает:

— Но почему здесь одни только женщины?

— Ты что, не знаешь? — говорит Донателла.

— А, привет. Откуда ты взялась?

— О чем это ты? — отвечает та, старательно подавляя очередной смешок. — Я здесь с самого начала. Хочешь узнать, почему здесь только женщины? Да потому что это они помогли святому Иакову. Мы поубивали врагов вилами и плугами! — Она тычет в воздух воображаемыми вилами.

— А еще, — добавляет Мерседес, со всей серьезностью относясь к легенде о святом Иакове, — мы храним свою культуру.

И с мольбой смотрит на сестру, знающую английский гораздо лучше нее — благодаря не только школьным урокам, но и журналам, которые ей так нравятся.

— Да, — поддерживает ее Донателла. — Придя сюда, мавры увозили все, что могли. Золото, серебро, церковную утварь. В Африку. Чтобы переплавить и отлить своих языческих идолов. Даже витражные окна. Совершили набег на замок и забрали все имущество герцога.

— Только храбрость его не смогли с собой унести, — говорит Мерседес. — И любовь к своему народу.

Они пересказывают легенду, которую после того памятного сражения любой ребенок знает назубок.

— Захватчики сожгли все картины, — продолжает сестра, — святые и герцоги с их герцогинями сгорели, пепел бросили в море.

К ним опять присоединяется Паулина, внезапно вновь лучась дружелюбием.

— Разрушили даже статуи римских богов и императоров, — добавляет Донателла, — которые когда-то стояли в храме. Говорят, что, если нырнуть достаточно глубоко, их и сейчас можно увидеть на дне океана.

— В самом деле? — спрашивает Татьяна. — А какому же богу они поклонялись?

Паулина подносит к губам палец, призывая ее замолчать, и отвечает:

— Мы не произносим его имени.

— А как насчет этой jala, что вы постоянно говорите? — все тем же громким, уверенным голосом спрашивает Татьяна. — Наверняка это...

Вокруг них звучат проклятия. Женщины крестятся и целуют медальоны.

— Мерседес Делиа, — рявкает прачка, которая стирает скатерти для «Ре дель Пеше», — если ты не угомонишь эту девчонку, тебе придется ее отсюда увести.

— И что она вообще здесь делает? — бормочет другая. — Это не... espetacula turistija.

— Простите нас, простите, — извиняется Мерседес.

— Я же только... — начинает Татьяна, но Донателла тут же ее перебивает, не давая говорить дальше: