— Ну... ты определенно ему нравишься.

Это хорошо или плохо?

— Что он сказал?

— Не знаю. Я не очень понял, о чем он говорил. Если бы это не было совершеннейшим безумием, я бы сказал, что он предложил тебя купить.

Увидев на ее лице изумление, он хохочет и слегка щиплет за щеку, как священник послушную девочку в День святого Иакова.

— Не волнуйся! — говорит он. — Я стребую за тебя отличную цену!

Потом направляется внутрь. К Мерседес подходит Донателла, присаживается на край ее столика и с озорной улыбкой на лице покачивает длинными ногами.

— А ведь так оно и есть, — говорит она.

— О чем это ты?

— Он в самом деле хочет тебя купить для своей дочери. Как куклу. Ну или щенка.

— Что... — начинает Мерседес, но в этот момент за ее спиной эхом раздается еще одно «Что?..», только громче и злее.

— Что он сказал? — спрашивает Ларисса, шагая к ним с багровым от злости лицом.

— Мой английский не так уж хорош, — поспешно заявляет Донателла, — он мог говорить что-то другое.

Но Лариссу на такое не купишь.

— А что сказал ваш отец?

— Спросил сколько, — с лицом, полным укоризны, отвечает Донателла. Она никогда не упустит возможности побесить взрослых.

Ларисса возмущенно ахает, швыряет на пол тряпку и решительно шагает в бар. «О господи, — размышляет Мерседес, — сейчас они поссорятся, а во всем обвинят меня и больше никогда не разрешат видеться с Татьяной».

Иногда ей хочется, чтобы мама была уступчивее, более похожей на остальных женщин Кастелланы. Но в таком случае все бы решали капризы отца.

Голос Лариссы. Крик.

— Прости меня, Мерса, — говорит Донателла, скорчив гримаску.

К этому прозвищу она прибегает каждый раз, когда старается быть милой.

— Черт бы тебя побрал, Донита. Какая же ты все-таки засранка. Что он на самом деле сказал?

— Тот мужик? Да я серьезно. Типа того, что будет платить тебе за дружбу с его дочерью.

Мерседес в недоумении. Она слышит о таком впервые. Разве это не прямая противоположность дружбы?

— Нет, я... — бормочет она. — Ты...

Голос отца. Он тоже кричит. В их разговоре уже звучат putas и l’ostias, поэтому редкие посетители ресторана удивленно выгибают вверх свои английские брови. Донателла пожимает плечами.

— Как бы там ни было, он пообещал вернуться, прихватив с собой переводчика, так что скоро мы все узнаем.

Мид возвращается, когда с пляжа приходят первые туристы, жаждущие прохладительных напитков и алоэ от солнечных ожогов. На этот раз он со свитой. По одну сторону от него шагает Татьяна, по другую — личный секретарь герцога, Луна Микалефф. Увидев их, Серджио, до этого притаившийся внутри, выходит, незаметно приглаживая на голове волосы. На свою семью он даже не глядит.

Мерседес замирает, ожидая, что с ней поздороваются, но Татьяна даже не смотрит в ее сторону. Стоит рядом с отцом и с надеждой заглядывает ему в глаза, как кошка, жаждущая рыбьих потрошков. «Ей нет до меня никакого дела, — думает Мерседес. — До меня как до человека. На моем месте могла оказаться любая другая девочка с острова, которая ей бы приглянулась». Но, несмотря на это, ее все равно охватывает легкая дрожь предвкушения.

Когда мужчины торжественно пожимают друг другу руки, Серджио ведет их в прохладный полумрак ресторана, однако тут же вылетает обратно с бутылкой граппы в руке и приказывает Лариссе сделать кофе, будто она обычная официантка, а не его жена. Их ссора ни к чему не привела, и эти несколько часов они друг друга игнорировали.

Ларисса поджимает губки и сражается с «Гаджией». Кофеварку она ненавидит и всегда ведет себя так, будто в этой шипящей литой штуковине обитает живой дракон.

— Давай я отнесу, — предлагает Мерседес.

— Никуда ты не пойдешь, — огрызается мать, передавая чашки ухмыляющейся Донателле.

Мерседес продолжает принимать заказы, то и дело поглядывая на стеклянную дверь. Это ужасно. И что делать? Они ведь говорят о ней. Татьяна бесцельно разгуливает по ресторану, тыча пальцем то в одно, то в другое, в то время как мужчины, склонив головы, обсуждают дела. В какой-то момент она чувствует на себе взгляд Мерседес, смотрит прямо на нее и ослепительно ей улыбается.

Та отворачивается. Все это слишком странно. На террасе тихо, все продолжают вливать в себя закатные рюмки горячительного, будто сегодня самый обычный день.

Через полчаса дверь открывается, и на пороге опять вырастает отец.

— Мерседес! — зовет он. — Подойди сюда, пожалуйста.

В разговорах с членами семьи Серджио никогда не говорит ни «спасибо», ни «пожалуйста». Она снимает передник и заходит внутрь, чувствуя, как мать взглядом буравит ей спину.

Там витает запах граппы и тестостерона. Троица мужчин сидит за столом с самодовольными улыбками. На заднем плане маячит Татьяна — постукивает пальцем по аквариуму с омарами, старательно напуская на себя безразличный вид.

— А вот и Мерседес, — говорит Мэтью Мид.

— Riggo, мистер Мид, — отвечает она.

— Проходи, садись, — произносит мистер Микалефф.

— Я лучше постою.

У нее предчувствие, что даже тот небольшой контроль над собственной жизнью, что у нее есть, скоро будет потерян, и этот маленький жест независимости утешает ее.

Мужчины пожимают плечами. Да пожалуйста. Они знают, у кого настоящая власть.

Серджио молчит. Во всей этой истории ему отведена роль младшего партнера, но он выглядит довольным сделкой.

— Давайте сразу к делу, — говорит мистер Микалефф. — Как вам известно, дочь мистера Мида Татьяна приехала сюда на летние каникулы. Полагаю, вы уже встречались?

Мерседес согласно кивает. Татьяна небрежно машет рукой из глубины помещения, будто все происходящее имеет к ней лишь опосредованное отношение.

— И хорошо поладили, — вставляет слово мистер Мид. — Я бы даже сказал, отлично. Правда, Мерседес?

Во рту у нее пересыхает.