— Скажите, пожалуйста, — говорит Робин, шагая за хозяйкой, — вы вообще знаете, что происходит?

Ларисса не останавливается, не оборачивается и лишь идет дальше.

— Мне почти ничего не известно. Но подождите здесь. Думаю, вы будете довольны. Он послал вас ко мне, потому что здесь безопасно, — говорит она. Потом вдруг замирает на месте, смотрит на ключи в руках и добавляет: — Каждый, кто ко мне приходит, знает, что здесь ему ничего не грозит.

Сколько невысказанного. Этой женщине грустно. Невыносимо, непередаваемо грустно.

Они продолжают подниматься наверх.

В холле второго этажа нет окон и царит полумрак. На потолке лестничной площадки жужжит вентилятор. На стене висит изображение Девы Марии, а на полке над лестницей в зарослях зелени — с учетом недостатка света явно искусственной — виднеется статуя Венеры Боттичелли.

— Вот комната моей дочери, — говорит Ларисса. — Чуть позже я принесу вам поесть. Здесь вам будет удобно. Поспите немного. Мне кажется, вы не спали?

— Верно, — отвечает Робин, — в этом вы правы.

— Вот и отдыхайте, — с доброжелательностью в голосе говорит женщина, — здесь вы в безопасности. А если будут новости, вы тут же узнаете, я обещаю.

Потом опять улыбается, и на миг у нее на глаза наворачиваются слезы. Древним, переходящим из поколения в поколение жестом она потуже завязывает шаль и подходит к запертой массивной двери из красного дерева. Та явно не вписывается в окружающий мир пластикового папоротника и декоративного бетона, поэтому выглядит так, будто ее притащили сюда из совсем другого дома.

Улыбнувшись Робин бледной улыбкой, Ларисса открывает дверь.

По размеру и планировке тускло освещенная комната идентична той, в которой Робин прожила всю последнюю неделю, с той лишь разницей, что здесь вместо одной большой кровати по обе стороны от окна стоят две односпальные. На окне — розовые занавески, явно повешенные только для украшения. Того же розового цвета покрывала, вышитые «фитильками». Туалетный столик с зеркалом и открытый шкаф, где висит цветастая одежда. Пять пар туфель на высоком каблуке, в которых по таким булыжникам может ходить только юная девушка. И подставка для украшений в виде маленького деревца с небольшой, но яркой коллекцией бижутерии.

Пара фотографий в рамках, на которых в объектив широко улыбаются две девушки. И хотя снимки сделаны с интервалом в несколько лет, на обоих они сидят, тесно обнявшись, руки обвили шеи друг друга. Старшая прекрасна той ослепительной красотой, которую время от времени можно повстречать на романских улочках: черные как смоль волосы, миндалевидные глаза и губы, в изгибе которых виден характер. Из тех девушек, которым смотришь вслед, изумляясь, что такая красота вообще существует на белом свете. Младшая более обыкновенная. Ее черные волосы лишены того загадочного блеска, черты лица не такие выраженные. Но рядом с сестрой она тоже сияет. Здесь налицо любовь. Так много любви.

«Дочери... — приходит ей в голову мысль. — По всей видимости, она хотела сказать, что это комната не дочери, а дочерей, во множественном числе. И где они сейчас? Она уже слишком пожилая, чтобы иметь дочерей-подростков. С младшей, скорее всего, я говорила вечером в День святого Иакова. Ей сейчас где-то за сорок. Но красавицу нигде не видела. Должно быть, подалась в места побогаче, как это обычно бывает с красавицами».

— Спасибо, — говорит Робин, по-прежнему не понимая, что происходит, но решив доверять встретившей ее женщине. Человек с такой тоской в глазах не может вынашивать дурные намерения. — Вы очень добры.

Ларисса кивает, выходит на лестничную площадку и закрывает за собой дверь.

57

Мерседес

Относя в очередной раз на кухню грязные стаканы, она замечает, что из-под двери комнаты начинает литься вода. Пока еще немного, небольшая лужица, которую вполне можно принять за результат нерадивой влажной уборки. Но она все прибывает и прибывает, отвоевывая пол по миллиметру. Еще чуть-чуть, и ее окажется вполне достаточно для драмы, в которую будет обязан вмешаться Пауло.

Роберто явно не в настроении — месит на мраморной разделочной доске тесто для хлеба, приминая перед второй расстойкой. Ему надо отправить на «Принцессу Татьяну» двенадцать буханок, чуть прихватив их в печи и упаковав полуфабрикат в пластиковые пакеты. А помимо этого пироги, сыр, выпечку и ветчину, которые заказал Мэтью для Стэга.

— Они ни о чем не думают! — ворчит он, опять швыряя тесто на доску с таким видом, будто решил заехать злейшему врагу по физиономии. — У меня все было под контролем, но вдруг он решает, что они пробудут в море на день больше, чем планировалось.

— Радость моя, — говорит ему Мерседес, — нам со Стефани пришлось двадцать минут возиться, чтобы впихнуть Татьяну в корсет. Так что считай, что тебе еще повезло.

— Может, он сел после стирки? — спрашивает Нуно, готовя тесто для круассанов.

— Ага, — отвечает Мерседес, — в этом все дело.

— Я видел ее, — говорит Роберто. — Это что-то. Сразу подумал, что завтра неплохо было бы приготовить crème caramel.

Они тихонько хихикают.

— А кого она изображает-то? — спрашивает Роберто.

— Миледи Винтер, — отвечает Мерседес, — из «Трех мушкетеров».

— Интересно. Разве ей не отрубают голову?

— Можем только надеяться.

Они смеются. Эта неделя стала для них настоящим испытанием.

— Скорее корсет ее удушит, — говорит Мерседес. — Можно я воспользуюсь посудомоечной машиной? Хочу привести sala в порядок.

— Конечно, — отвечает он.

Кто-то стряхнул пепел с сигары на подлокотник белого дивана, и она на секунду приходит в ярость. «Что за люди. Никакого уважения. Ни капли!» Но потом вспоминает, что ей больше никогда не придется убирать все это дерьмо, и успокаивается. Особенно когда осознает, что за возможность перед ней открылась. Нажав кнопку переговорного устройства, она вызывает Урсулу. Будет гораздо лучше, если панику поднимет не Мерседес, а она. Нужно придумать как можно больше слоев отрицания между Мидами и ее причастностью к произошедшему.

Урсула склоняется над пятном.

— Да твою же мать!

— Знаю, — поддакивает Мерседес, — так жаль.

От напряжения у нее внутри все зудит. Ей хочется с громкими криками пуститься по комнате вскачь.

— Блин… — цыкает Урсула, пытаясь оттереть отметину пальцами. — А второй комплект чехлов все еще в чистке.

— Черт. Как думаешь, сможешь его вывести?

— Не знаю. Может, попробовать отбеливателем?

— Думаешь? Мне кажется, лучше одним из пятновыводителей, которые мы храним в кладовке.

— Попробовать, конечно, можно, — говорит Урсула, — но, по-моему, без отбеливателя не обойтись.

Мерседес протягивает ей ключи.

— Можешь глянуть? Может, найдешь что-нибудь подходящее из средств.

— Да, конечно, — со вздохом отвечает Урсула и бесшумно уходит по коридору.

Мерседес ждет. Скрежещет зубами и ждет. Это невыносимо. Любая мелочь, и все пойдет наперекосяк. Любая.

Из холла доносится голос Урсулы — она зовет ее по имени, возвещая о начале конца.

— О боже! — восклицает Мерседес.

— Но откуда она здесь? — спрашивает Урсула.