Снова комом в горле встала боль. Перед глазами пролетели долгие годы дружбы – радости, которые мы делили, слезы, которые друг другу утирали…
За что? За что мне этот плевок в душу? Ведь у ног Кати мог быть практически любой – только помани она пальцем!
Но она захотела его – моего мужа. Почему?..
- Настюш, мне очень жаль…
Саша аккуратно, сочувственно коснулся моего плеча. Меня передернуло от его двуличия – стоял здесь, передо мной, как невинный агнец, а сам вытворял с ней такие вещи…
Господи, да у него даже не хватало порядочности во всем сознаться! Он готов был все свалить на одну лишь Катю, лишь бы самому остаться чистеньким. А что он тогда вообще пел ей про меня?! Страшно вообразить!
- Не надо.
Я сделала шаг в сторону, брезгуя его прикосновением. Господи, как же так вышло, что человек, которого я так любила, смог теперь стать тем, кого почти что ненавидела?
А впрочем, любовь и ненависть - это, наверно, просто две стороны одной медали. И теперь она безжалостно перевернулась, обнажив свою грязную, черную половину.
Появилась потребность: заставить страдать мужа так же, как он заставил меня. Пусть даже в самой мелочи, пусть ненадолго, но – страдать…
Я внезапно заявила:
- Хотела сказать тебе кое-что. Завтра дети на тебе.
- В смысле?
Я не видела, но буквально чувствовала кожей: он опешил. Он возмущён.
- В прямом. Мне тут предложили работу… получше. И с более полной занятостью, так что я хочу съездить, посмотреть и, наверно, согласиться.
На самом деле никакой работы мне никто не предлагал. Но было совсем не лишним уже сейчас озаботиться поисками чего-то более высокооплачиваемого, чем то, чем я занималась в настоящее время.
- Насть, ты чего?
В его голосе звучал едва ли не испуг.
- Зачем тебе это? Мы же договаривались: дети и дом – это по твоей части…
Саша и впрямь считал, что есть дела чисто женские, которых мужчина касаться не должен. Но сейчас я ощущала: самое время прощупать границы дозволенного, потому что границы эти тонки, как никогда прежде.
Их разъедало его чувство вины.
- Правила меняются, Саша, - отрезала категоричным тоном. – И, кстати… садик завтра закрыт. У них карантин.
Ещё одна ложь. Но пора было мужу дать своим детям хоть что-то, пусть даже это всего лишь день в компании папаши.
- В мае?! – возмутился Саша.
Я пожала плечами:
- Зараза не спрашивает, какое на дворе время года. Но ты не переживай – возьмёшь с собой Лизу на работу. Ей будет интересно.
Он снова развернул меня к себе одним быстрым, порывистым движением.
- Насть, ты с ума сошла?! Я вас что – плохо обеспечиваю?! Я многого у тебя прошу – заниматься хозяйством и детьми?!
Я вырвала из его захвата свой локоть, который он сжимал до боли, удерживая меня на месте, будто боялся, что сбегу.
- Не забывайся, Боровицкий, - проговорила холодно. – Ты ещё не прощен. И если тебе дорога семья – придётся это доказать.
На самом деле он мог, конечно, доказывать это хоть до посинения – я уже знала, что семье настал конец. Но собиралась выжать из ситуации хоть какую-то пользу. Прежде всего – для своих детей.
- Подъем в семь, - сообщила мужу, когда он так и не рискнул возразить.
А после просто вышла из кухни, испытывая облегчение от того, что Саша больше не рядом.
Это был какой-то дурдом.
Именно такое ощущение возникло у него прямо с утра, когда над ухом раздался голос:
- Папа, пора вставать!
Он застонал, перевернувшись с боку на бок на неудобном диване, куда его выселила жена. Попытался снова уснуть – ведь будильник ещё не прозвенел…
- Ну пааааап, - кто-то безжалостно потянул его за ногу и от внезапности подобного варварства глаза распахнулись сами собой.
Лиза. Стоит над ним, вся уже при параде. Розовая юбка-пачка, разноцветные гольфы, зелёная футболка и поверх всего этого великолепия – жёлтая лакированная куртка… Не наряд – страшный сон эпилептика.
Серебряная сумочка, которую она деловито держала подмышкой и соломенная шляпка на голове уже не казались чем-то странным на фоне всего остального.
