Странное нытье тянет глубоко в животе, и это толкает меня дальше в комнату. Мой взгляд скользит по полкам, заставленным коробками. Некоторые выглядят изношенными, как будто им столетия, в то время как другие коробки выглядят так, как будто их запечатали только вчера.

В центре комнаты стоит большой стол с разбросанными по нему бумагами и полупустой кофейной кружкой, которая выглядит так, словно ее поставили сюда только сегодня утром. Мой взгляд переключается на бумаги, и хотя у меня никогда не было времени просмотреть полицейский отчет, я могу сказать, когда смотрю на него.

— Что за черт? — бормочу я, пролистывая страницы, в то время как мое сердце бешено колотится.

Там что-то говорится о резне в доме Дейго Донателли, лидера преступной семьи Донателли, и хотя это имя мне ничего не говорит, я готова поспорить на все, что у меня есть, что оно что-то значит для Киллиана. Любопытство берет надо мной верх, и я начинаю листать страницы, но когда нахожу фотографии с места преступления, это любопытство превращается в ужас.

Ужас пронзает меня, когда я вижу лужу крови на земле и мертвые тела, изрешеченные пулями. Есть сотни изображений, одно за другим, сделанных с миллиона разных ракурсов, но когда внимание фокусируется на другом мужчине, все останавливается.

На этот раз все по-другому.

Он не изрешечен пулями, как все остальные, его замучили до смерти. На его теле глубокие, аккуратные ножевые ранения. Этот человек истек кровью в агонии. Его смерть не была быстрой или всепрощающей. Она была жестокой и бессердечной.

Я чувствую, как кровь отливает от моего лица, оставляя меня слабой и неуверенной.

Если бы я только увидела другие фотографии, я могла бы убедить себя, что Киллиан не имеет к этому никакого отношения, что у него были эти полицейские отчеты только из болезненного любопытства к противостоящей мафиозной семье, но, увидев ножевые ранения на теле человека, которого я принимаю за Дейго Донателли, я знаю, что это был он.

Киллиан организовал эту резню.

Он сделал это.

Каждая пуля. Каждая смерть. Каждое последнее ножевое ранение на теле этого человека. Киллиан был ответственен за все это.

Мой желудок сжимается, когда страх растекается по моим венам.

Это мужчина, в которого я позволила себе влюбиться. Несмотря на его предупреждения и требования, чтобы я боялась его, я по глупости решила поверить, что под темнотой скрыто что-то хорошее. Но как это может быть правдой? Человек, который способен уничтожить целую семью, не может быть способен любить. Как может быть что-то хорошее в его сердце?

Крупные слезы текут по моему лицу, и когда я рассматриваю все коробки с файлами вокруг меня, я понимаю, что все они наполнены одним и тем же — ужасами преступлений, которые он совершил во имя семьи. Ужасы лидеров, которые были до него.

И этот человек хочет, чтобы я родила ему ребенка — ребенка, который в конечном итоге займет его место и будет нести ответственность за те же безумные поступки. Как я могла допустить, чтобы это произошло?

Двигаюсь к стене с экранами, страх начинает захлестывать меня, но я не могу уйти отсюда, не узнав по-настоящему. В конце концов, разве это не то, чего он хочет? О чем он пытался меня предупредить. Он хочет, чтобы я знала, кто он и на что способен. Он хочет, чтобы у меня был осознанный страх и я узнала мужчину, в которого, по моим словам, начинала влюбляться. Возможно, он не хотел, чтобы я узнала об этом, но не лучше ли мне узнать это сейчас, прежде чем я упаду слишком глубоко?

Я должна уважать его решение предупредить меня. Это настолько благородно, насколько это возможно в мире мафии, но теперь, когда я заглядываю в окно его души, я не знаю, как я вообще могу принадлежать ему.

Как я могу отдаться мужчине, который способен уничтожить целую семейную линию? Человек, который так безжалостно может пустить кому-то пулю в лоб просто за то, что оказался не в той комнате в неподходящее время. Человек, который бесстыдно заходит в аукционный дом по торговле людьми и является тем, кого они боятся?

Насколько глупой я могла быть?

Мои руки дрожат, когда я тянусь к кнопке включения в нижней части экрана, и когда экраны оживают, что-то внутри меня умирает.

Каждый экран такой же ужасающий, как и следующий.

На первом экране изображен обнаженный мужчина, подвешенный на цепях, его тело изломано и избито. Его глаза опухли, он едва может их открыть, но невозможно ошибиться в том, что по его лицу текут слезы.

Следующий — хрупкого вида мужчина в камере со впалыми щеками и всей его грудной клеткой, видимой даже через эту дерьмовую камеру. Он выглядит так, словно проработал там много лет, и я готова поспорить, что если бы у него была возможность, он бы покончил со своими страданиями, не задумываясь. Хотя это заставляет меня задуматься, такой хрупкий человек должен был давным-давно умереть. Киллиан дает ему достаточно пищи, чтобы сохранить ему жизнь и продлить его страдания?

Переходя к следующему экрану, я вижу женщину, привязанную к стулу. Она грязная. Ее руки пристегнуты ремнями к подлокотникам, и хотя через камеру трудно разглядеть, выглядит это так, как будто у нее вырвали каждый ноготь. Я не могу представить себе эту боль, но я также не могу представить, какое преступление она совершила, чтобы заслужить такое наказание.

Слезы наполняют мои глаза до такой степени, что я не могу разобрать цифры на остальных экранах, но я увидела больше, чем могу переварить.

Ощупывая нижнюю часть экрана, я выключаю его, прежде чем, спотыкаясь, выйти из кладовки, и когда мой разум оказывается в ловушке ужасных образов, мой желудок сжимается.

Меня охватывает тошнота, и я спешу из кабинета Киллиана, захлопывая дверь того, что, как я думала, было ванной, только для того, чтобы столкнуться лицом к лицу с этим человеком. Он оборачивается, не ожидая, что кто-то войдет в дверь. Его глаза чуть расширяются, и я проглатываю тошноту, которая быстро переходит в страх.

Он шагает ко мне с яростью в глазах, но, несмотря на его огромные размеры и внушительную натуру, я вижу мимо него в маленькой комнате знакомую женщину, сидящую в кресле с жесткой спинкой и абсолютным ужасом в глазах.

— Что… что ты делаешь? — спрашиваю я, мое сердце бешено колотится, когда мой взгляд останавливается на умоляющем выражении лица женщины, но чем дольше я смотрю на нее, тем более знакомой она становится. Она одна из жен. Я провела большую часть этого общения, не сводя глаз с Моники, но там были еще трое. Одна из них явно прикрывала Монику, но двое других были молчаливы и неуверенны. Эта женщина была там, но она не имела отношения ни к чему из того, что несла Моника.

— ВОН, — рычит Киллиан, яд в его тоне заставляет все мое тело дрожать.

— Нет, — паникую я, мой испуганный взгляд мечется между Киллианом и беспомощной женщиной. — Что ты делаешь? Я думала, ты позволишь мне разобраться с этим. Она ничего не делала. Это была не она.

— Вон, Кьяра, — выплевывает он. — Я говорил тебе, что твое время на исходе. Ты не смогла назвать мне имя или предложить подходящее решение, так что теперь я возьму дело в свои руки, и поверь мне, когда я говорю тебе, что буду рад своему шансу сломить ее.

Слезы текут из моих глаз, ужасы из той кладовки все еще слишком свежи в моей памяти, чтобы справиться и с этим. Собирается ли он привязать ее к стулу и вырывать ногти один за другим или подвесить на производственной цепи и избить до синяков?

— Киллиан, пожалуйста, — умоляю я. — Не делай ей больно. Она ничего не делала. Она не знала, что должно было произойти. Она невиновна.

— Никто из них не невиновен, — рычит он. — Их молчание — это предательство их лояльности. Защищая женщину, которая подняла руку на мою жену, они предают имя Делоренцо и будут наказаны.

Я тянусь к нему, вцепляясь руками в ворот его рубашки, и смотрю в эти темные, ввалившиеся глаза.

— Пожалуйста. Если я назову тебе имя, ты просто... пожалуйста. Не делай этого. Она этого не заслуживает. Отпусти ее, Киллиан. Я знаю, что внутри тебя все еще осталось хорошее. Ты не должен быть таким. Ты все еще можешь обрести силу без боли. Пожалуйста, просто отпусти ее. Ради меня.

Мягкость мерцает в его тяжелом взгляде, и когда он заставляет мои руки отпустить его рубашку, он поднимает руку и вытирает свежие слезы с моей щеки.

— Иди, Кьяра. Слишком поздно. Я узнаю имя, которое мне нужно, но оно будет не от тебя.

Женщина позади него в ужасе втягивает воздух, а я стою на своем, моя грудь вздымается, зная, что, несмотря на все, что я только что увидела на этих экранах, я верю, что он не причинит мне вреда, и часть меня должна верить, что это означает, что он не причинит ей вреда у меня на глазах.

Эта мягкость все еще читается в его глазах, и я изо всех сил пытаюсь поверить, что тот же самый мужчина, который способен вот так смотреть на меня, — это тот же самый человек, который мог жестоко и хладнокровно убить кого-то.

— Кьяра, — говорит он после напряженного молчания. — Ты сказала, что не хочешь называть имя, потому что бремя их наказания ляжет на твои плечи. Ты не хотела, чтобы их кровь была на твоих руках. Это все еще правда?

— Да, — отвечаю я с тяжелым сердцем. — Но я приму это бремя, если это поможет предотвратить ненужные страдания кого-то другого.

— Нет, Ангел. Я этого не допущу, — говорит он мне. — Помнишь, что я сказал тебе, когда мы вернулись из лабиринта два дня назад? Что я тебе сказал?

Я с трудом сглатываю, понимая, к чему он клонит.

— Что ты защитишь меня, даже если это будет означать защиту от самого себя.

— Верно, но как твой муж, я также обязан защищать тебя от самой себя. Так что нет, Кьяра. Я не позволю тебе называть мне имя. Преступления другой женщины не лягут на плечи моей жены. А теперь уходи.

В его тоне слышится окончательность, и, не задавая вопросов, я разворачиваюсь на каблуках и выхожу прямо за дверь, бесповоротная тьма окутывает мою душу.

23