Я приехала вчера в город Моря, чтобы сейчас сидеть и ехать встречать тебя. Рядом сидит дядя, а я пишу тебе эти строки.
Что я чувствую сейчас? Это один из тех моментов в моей жизни, когда я хочу выть и кричать от боли, которая внутри меня. Как я тебя встречу? Что я тебе скажу? Буду ли я плакать? Люблю ли я тебя? Скучаю ли? Я не знаю. Я не могу дать ответы на эти вопросы.
Воспоминания пронзают моё сердце, как хорошо наточенный нож. Сердце обливается кровью, в горле стоит огромный ком. Отворачиваюсь, не желая показывать слёзы, делаю вид, словно заинтересована пейзажем, хоть и видела всё это миллиарды раз. Быстро стираю слёзы и улыбаюсь, как делаю всегда. И никто даже не подозревает и не догадывается, какая боль внутри меня, чего стоит мне эта улыбка и что со мной происходит.
Знаешь, с каждым днём понимаю всё лучше и лучше, насколько люди слепы к чужим переживаниям и боли. Все "сострадают" и "соболезнуют", но это лишь мишура приличия. Только в этом "приличии" дофига двуличия.
Дорога кажется не такой длинной, и эти пять часов пути проходят совершенно незаметно. Хочу вернуться в детство, в тот момент, когда всё было хорошо, а главное, что «всё хорошо» было на самом деле.
Помнишь, как мы собирались всей нашей большой оставшейся семьёй? Собирались за одним столом на праздники, дни рождения и ели, пили, смеялись, общались, нам всем было так хорошо, так здорово… Но это всё в прошлом, а прошлое невозвратимо.
Боюсь ли я?
Скорее да, чем нет. Несмотря на то, что мне самой неизвестно, чего я боюсь».
***
«Мы доехали до границы, ожидаем. По дороге слушали музыку и продали грейпфрут. Нет, он не растёт у нас дома, он растёт у нашего соседа. Причём продали мы его с приключением. «Я его выброшу где-нибудь в пути». Но стоило чуточку приблизиться к границе, как мы увидели на дороге женщин, которые продавали мандарины, апельсины, чурчхелу и что-то ещё… Мы остановили машину. «Может, они купят…». Стоило им подойти, посмотреть, спросить цену, как наш сосед сказал им:
— Продаю за пятьдесят и не меньше.
Началась торговля. Спорили, торговались, спорили. В итоге он продал один килограмм тридцать пять и сделал пять тысяч с лишним. Приехали к границе. Начал ходить, спрашивать, кто и за сколько продаёт. «Стоимость помелы пятьдесят». Наш сосед расстроился. «Значит, дёшево продал». Но потом ему сказали, что если средние, то и тридцать пять нормально. Обрадовался. А ведь он их выбросить куда-нибудь хотел.
В ожидании мы присели в кафе — захотели выпить горячего чаю и согреться».
***
«Я увидела тебя, стоящую на посту.
Что я почувствовала в этот момент?
Ничего. Безразличие. Никаких чувств.
Ты заметила меня. Твои глаза наполняются слезами, и ты начинаешь плакать, прикрывая лицо рукой.
Боль. Я забываю обо всех обидах, которые были. Они словно рассосались внутри меня и ушли прочь. Нет ничего больнее, чем видеть слёзы матери. Даже если эта «мать» лишь на слове. Ты очень изменилась.
Но всё так же выглядишь молодой. Что будет дальше?
Я не знаю».
«Привет. Я давно не писала тебе, но, увы, не перестала думать. Знаешь, так переживала, когда должна была встретить маму с братом, он, оказывается, очень скучал по мне и не забыл меня. Только на следующий же день успел получить от меня… Невоспитанный. Впрочем, с нашей мамой это не удивительно. Она хочет быть хорошей матерью, но у неё это совершенно не получается. По пути домой он положил свою голову мне на колени и заснул.
По дороге на встречу тётя говорила мне, что мама очень изменилась. Я не поверила. Сейчас, смотря на неё, я думаю: мне кажется, или она просто очень хорошо прикидывается? Возможно она действительно изменилась, осознала свои ошибки. Наши с ней отношения стали чуть лучше, чем были. Посмотрим, насколько её хватит. Ты же знаешь, я перестала верить в истории с хорошим концом и вообще верить в хорошее.
Единственное хорошее, что было в моей жизни — ты… Единственное, что есть и будет в моей жизни — дети.
Жаль, что не наши».
Мама зовёт меня со двора, и я спускаюсь со своей комнаты. В этом месте города Моря мы имеем свой загородный дом в семь гектаров по документам, но на самом деле больше. Шесть лет назад мы отремонтировали одноэтажный дом, в котором проводим большую часть времени, и лишь во втором доме находится моя комната — я наотрез отказалась спать внизу. Дом был старым, первый этаж — подвал, а второй имеет просторный балкон с видом на наш двор и горы. Так же имеется пять комнат, в которых хранятся вещи. Моя комната самая пригодная для жизни в этом доме и самая уютная.
— Что, мам? — спрашиваю я, выглянув с балкона. Несмотря на февраль месяц, груши и яблоки уже начали вовсю цвести, украшая наш двор ещё больше.
— Иди, пельмени сделаем.
Это был первый раз за шесть лет, когда мы вместе что-то готовили, и третий раз в жизни. Наши пельмени желали оставлять лучшего. «Вы такие пельмени приготовили, их если в человека кинуть, то он упадёт и сотрясение мозга получит» — бабушка конечно знала, что сказать. А каждый вечер мы сидели за столом на кухне и разговаривали: обсуждали косметику, уход за собой, вспоминали прошлое, говорили о настоящем и обсуждали глобальные проблемы. «Вот Лина говорит, что будет голодание в этом году, а ещё вода будет иметь цену золота». Накладываю в белую тарелку наше сегодняшнее изделие и посыпаю тесто с мясом чёрным перцем. «Ванга давно говорила, что так будет. Но не в этом году, а в две тысячи тридцатом. Не видишь, в Дубае уже воду покупают, она действительно имеет цену золота». Наши темы начинаются с одного и заканчиваются другим. В них не так много смысла, мы просто сидим и тратим время на болтовню. Пусть и пустую, но такую душевную для нас.
— Я очень жалею, что отправила её сюда. Но было это из-за того, что я просто не справлялась с ней…
— Поэтому решила просто избавиться, — перебив её, произношу я. Довольно спокойно, словно оглашаю рецепт торта. Её глаза расширяются, ей не нравится такой ответ, но и ответить так, как ей хочется, она не может.
— Почему избавиться? Просто отправила на перевоспитание.
— Потому что не справлялась сама и поняла, что легче избавиться от своего ребенка и отдать эту ношу кому-нибудь другому.
— Почему сразу ношу? Зато видишь, как всё хорошо получилось…
— Конечно хорошо! Я шесть лет проучилась с людьми, которых безумно ненавидела. Шесть лет проучилась в школе, которую сама лично хотела сжечь, и по полной программе узнала, что всё-таки значит «колхоз», ибо эта школа — самый настоящий колхоз!
Она молчит, не говоря ни слова. Анализирует и переваривает. Она совершенно не ожидала того, что я не буду сюсюкаться с ней. И тем более бояться, как в детстве, когда она бросала в меня утюг, била руками, ногами и кидала всё, что попадалось под руку.
— Ребёнок должен быть со своей матерью. Там, где я, должен быть и мой ребенок, — произнесла она наконец после минутной паузы.
«Вспомнила», — с ухмылкой подумала я.
«Лежу дома с температурой тридцать восемь уже второй день. А ты как? Надеюсь, не болеешь?
Прошлой ночью увезли в больницу — делали переливание крови. Пью лекарства, но не помогают. Уже начинает тошнить от этих лекарств. Нос заложен, температура поднимается до тридцати восьми и снижается до тридцати семи каждые два часа. Никакие лекарства не помогают. Выпила колдрекс и нурофен, через пятнадцать минут проверяла температуру — тридцать восемь. Четыре раза мерила температуру, но всё так же. Мама уже собиралась выбрасывать градусник.
