— Что у тебя есть покушать? — первое, что она сказала, как только я открыла дверь, и прошла на кухню. Без всякого стеснения она открыла холодильник в поисках еды. Сажусь за стол и наблюдаю за ней: бледно-розовый хиджаб покрывает её голову, скрывая каштановые кудри, и раскрывает милое овальное личико девушки. Её лицо озаряет улыбка — всегда, несмотря на боль, которую она перенесла в своей жизни. Огонёк в глазах давным-давно погас, но улыбаться всем ненастьям, поддержать и помочь она могла всегда. Мне искренне хотелось, чтобы огонёк в её глазах горел ярко и всегда, а не только при виде детей, еды и подарков, которые дарят ей или она.

— Тирамису? — она достаёт термос с покрытым сверху какао тирамису и смотрит на меня. — Купила или сделала?

— Сделала, но не думаю, что получилось.

— Почему? — открывает крышку и принюхивается. — По-моему получилось, выглядит хорошо.

— Лишь ты можешь решить, получилось или нет, по запаху, — смеюсь. Сулиме берёт ложку и пробует.

— М-м-м, — протягивает она, закрыв глаза, словно в наслаждении. — Вкусно.

— Да ладно? — встаю и беру ложку. — Ну-ка, дай попробую.

— Только немного, — отодвигая в сторону и пряча, говорит она. Вновь начинаю смеяться над подругой.

— Мне много и нельзя, — пожимаю плечами, — ты же знаешь, что мне аллергию даёт много сладкого.

— Давай ложку, — даю ей чайную ложку, и она черпает с тирамису немного, чтобы дать мне bпопробовать.

— Действительно вкусно.

— А я что говорила?

— Неплохо для первого раза. А я думала, что не получится.

— Тебе нужно чаще готовить сладости, и будет всё получаться.

— Да, знаю, просто готовить не для кого.

— Как это не для кого? — возмущённо смотрит Сулиме с полным ртом тирамису. Смотрю на термос — уже половина съедена, осталась одна нижняя полоска. — А я? Я из-за твоей вкусноты из города Моря в Серые улицы переехала, а ты, — надула губки и наигранно обиделась.

— Ути, — смеюсь, — моя сладкая. Ну не обижайся, а я тебе чичилаки сделаю.

— Правда? — в карих глазах загорелся огонёк.

— Правда, правда.

— А ты умеешь разве?

— Да, там практически нечего уметь. Готовится очень просто и легко, — пожимаю плечами.

— Тогда сегодня сделаешь? — это скорее был даже не вопрос, а утверждение.

— Хорошо.

«Накупила альбом для рисования, краски, кисточки и всё прочее, кроме мольберта. Взяла в ипотеку квартиру с большими окнами в центре. Всегда мечтала о доме с большими окнами, а получила квартиру (пока).

Делаю первые наброски на лист бумаги. Никогда не умела рисовать, но любила с самого детства. Изначально научить меня рисовать было некому, а записаться в художественную школу не было возможности. В школе больше всего ждала урока рисования, но моя оценка по этому предмету еле доходила до тройки. Я очень завидовала тем, кто рисует невероятно и потрясающе и при этом считает, что не умеет рисовать. Отложила карандаш в сторону на восемь лет, после взяла в классе десятом и рисовала медвежонка, вернее срисовала, приложив бумагу на изображение. После этого рисовала очень часто, но в основном когда хотелось душе. И прекратила это занятие вновь, уже на год. Сегодня исключение, ведь я беру карандаш в руки. Как надолго, я не знаю. Пытаюсь срисовать с готового рисунка, но удаётся не очень. Когда я рисую по придуманному сюжету в голове, получается совершенно не то, что я хотела нарисовать. Рисую, например, цветок, а получается нечто иное и далеко не похожее на цветок. Каждый раз рисует моя душа. Как это? Я сама не знаю. Просто беру в руки карандаш, прикладываю к бумаге и хочу нарисовать что-то одно, но мозг отключается, моей рукой словно руководит кто-то другой, рисуя вместо меня. Получаются какие-то непонятные мне рисунки, эскизы, похожие на людей, место или предмет — всегда по разному.

Нашла в тетради рецепты мороженого и картофельных крокетов. Сижу и жду теперь, когда сварится картошка, чтобы сделать из неё пюре и добавить сливки и яйцо с зеленью. Переехав в город Серых Улиц, очень часто начала готовить. Благо, Сулиме рядом — готовлю для неё и учу. Тесто для чикчака готово, сейчас буду месить его, раскатывать и вырезать формы. Ну, как формы, просто раскатаю, заверну в рулет и порежу на полоски. Добавлю их в кипящее масло до золотистой корочки и выложу на миску с покрытой салфеткой, чтобы высохли. А после нужно добавить растопленного мёда, и будет готов чикчай. Что-то уже несколько раз вместо «чикчака» чуть не написала «чичилак», хоть по значению это совершенно разные вещи, но по писанию довольно сильно похожи. Ладно, пойду готовить.

Удачи тебе, и не забывай кушать, был бы рядом, сама накормила…

Потом напишу,

Твоя Марика».

Сулиме отрывает от «муравейника» кусочек и кладёт в рот. Закрывает глаза в наслаждении и раскрывает их с невероятным сиянием.

— Боже, Марика! Как вкусно! — улыбаюсь вместо ответа, подвигаю тарелку ближе к ней и говорю, чтобы ела не стесняясь. Благодарит.

— Этот чикчак напоминает мне любовь, — удивляюсь, но не смею перебивать. Жду продолжения её речи и наливаю чай в стакан. — Знаешь почему? Потому что он как любовь — такой же сладкий, погружает тебя в себя с головой и растворяет в себе, как мёд растворяется в тесте. А потом заканчивается, оставляя после себя долгий вкус памяти на рецепторах об этой любви и горечи от сожаления, что закончился так скоро.

— Не беда, — улыбаюсь, — разница между чикчаком и любовью в том, что когда он закончится, можно сделать ещё, — подхожу к шкафу, где лежат ещё три тарелки со сладостью. — А у меня ещё есть готовые. Я тебе потом с собой дам, — улыбаюсь и смотрю на Сулиме, её глаза искрятся от радости, а у меня на душе стало теплее. Так приятно делать кому-то приятное.

«Нашла в Инстаграме страницу любимой компании, которая делает принты на толстовках и майках. Главная этой «компании» грузинка, и бизнес-аккаунт её посвящен Грузии. Заказала толстовки: белую и чёрную с индивидуальным принтом — лицо медвежонка, как в смайликах на айфоне, белое сердечко на чёрной толстовке и чёрное сердечко на белой толстовке. Заказала для тебя и меня. Представляю, как красиво бы мы смотрелись в этом.

В глубине души всё ещё продолжаю верить, что мы можем быть вместе, и как бы я не начинала новую жизнь — надежда умирает последней. Решила поехать в кафе на Бронницы, где ты работаешь. Сижу в машине и боюсь выйти. Страх окутал меня полностью, и сердце сбежало куда-то далеко. Изначально ехала навеселе, но чем ближе приближалась к месту назначения, тем больше появлялись сомнения. Но «я должна» — именно с этим лозунгом я всё-таки доехала до твоей работы. Хватило на то, чтобы выйти из машины и ни разу не оглянуться назад. Пройти вперёд. Дойти до дверей. И вот, нужно взяться за ручку, и я окажусь внутри. Ближе к тебе. Пусть ты даже уже не работаешь там (мне неизвестно даже это), но ты проработал там долгое время, а может и работаешь ещё. Я всё равно стану немного ближе к тебе, ведь побуду там, где был ты не так давно».

Тяжело вздыхаю и, отложив тетрадь с ручкой на соседнее сидение, понимаю, что нужно выполнять написаное, а не только думать об этом. Делаю глубокий вдох и всё-таки набираюсь мужества выйти из машины. Тысяча сомнений и планов с вопросами поселились в моей голове и начали жужжать, словно пчёлы в улье, не давая нормально соображать. Расстояние между мной и дверью было небольшим, но то показалось, что я преодолела его за считанные секунды. И вот, я действительно стою у двери. Один шаг, и я буду в том месте, где был он много месяцев. Где он работал, общался и видел людей, а может и работает до сих пор. Смотрю по сторонам, чтобы убедиться, что он не стоит на улице и не смотрит на меня сейчас. «Выгляжу, как полная дура, хоть я и стройная». Понимаю, что нельзя так долго стоять у дверей кафе — некультурно, да и люди могут подумать не пойми что. Ладно, просто стыдно. «Боже, Марико! Что с тобой творится?! С каких пор тебя волнует чужое мнение?» Разум сопротивляется мыслям, приводя меня в чувства. Выдыхаю и, открыв дверь, прохожу внутрь, как ни в чём не бывало.

Слабо освещённое помещение, тёмные стулья и столы из чёрного дерева и какая-то спокойная мелодия, дающая понять, что здесь нечего бояться. Стараюсь не осматриваться и казаться обычной посетительницей. Сажусь за столик возле окна и достаю свой новый блокнот. Это обычный блокнотик, в который можно записывать быстрые и важные заметки, приобрела, чтобы, находясь в кафе, писать в нём, на случай если кто-то захочет прочесть и чтобы просто было чем себя занять. Открываю первую страницу и начинаю писать:

«Ну вот я и здесь. Сижу возле окна и вновь пишу». Ко мне подошла официантка с очень нежным голосом.

— Что будете заказывать? — спросила она.

— Крепкий кофе. Чем крепче, тем лучше.

Я не стала смотреть на неё и, не обращая внимания, продолжала делать записи в блокноте.

«Я начала новую жизнь, но мне так хочется увидеть тебя хотя бы раз. Но при этом я не смею даже осмотреться, чтобы обратить внимание на интерьер кафе, где работал ты, чтобы представить, как ты передвигался здесь от стола к столу, барной стойке, как общался и флиртовал с посетителями. Заигрывал, улыбался, шутил, вёл себя так, словно совершенно свободный мужчина. Но я боюсь поднять взгляд с листов бумаги, боюсь встретиться с твоими глазами…»

— Вот ваш кофе, — сказал мужской бас.

— Благодарю, — сухо ответила я, не обращая никакого внимания.

«Боже, зачем я здесь? Зачем я пришла сюда? Чего я хочу? Я же знаю, что не быть нам вместе. Хотелось бы вновь начать эти отношения, но тогда в прямом смысле начнётся всё сначала: эта боль, измены и счастье. И эти измены не прекратятся, это общение, флирт и так далее. Этому всему не будет конца, как не было тогда, когда мы были далеко друг от друга. Зачем я здесь? Хочу увидеть тебя хотя бы раз, чтобы потом опять страдать и месяцами сидеть на успокоительных со снотворным, чтобы, засыпая, вновь видеть тебя и быть с тобой. А просыпаясь, понимать, что это был лишь сон, который мог быть реальностью, но ненадолго. А такой недолгой реальности мне не нужно. Я не хочу выходить замуж за человека, который, общаясь со мной, начинает общение, флирт, заигрывания, встречи и поцелуи с другими. И говорит мне об этом, желая видеть реакцию, обманывая, что хочет тем самым доказать, что с кем бы он не был, он выбирал меня. Мне не нужен такой мужчина. Мне не нужен ты. Больше не нужен. Хватит. Довольно унижений. Я устала от такого отношения, ты говорил, что я не уделяла тебе времени, а сам спрашивал потом, почему, когда ты проводишь много времени с другими дамами, получаешь от них отказ. А мне времени практически не уделяешь, но я всегда рядом и никогда не уходила. В этом и была моя ошибка. Те два раза, когда я желала уйти, мне нужно было действительно уйти. Ты доказал мне тогда, что я ни черта не значу для тебя. Ты поклялся не общаться, не флиртовать с другими и многое другое. Поклялся мной, своими племянниками и могилой умершего брата, а сам нарушил клятву на следующий же день. Но я и это простила тебе, потому что любила. Любила безгранично и безвозмездно. Я верила, что это всё на время, что это все лишь потому, что меня нет рядом. Но я безумно сильно ошибалась — это было твоё истинное лицо. Я считала виноватой себя, винила себя во всём этом, но на самом деле виной всему был ты. Ты не ценил и не любил. Сейчас я могу сказать на все миллиард процентов, что ты не любил меня, так сильно, как любила я. Я могу сказать, что уверена, что ты совершенно не любил меня. Я просто была твоей вещью, игрушкой, которую ты хотел использовать до конца жизни в своих целях, продолжая вытирать ноги об меня и общаться с другими…»

Капля слезы пала на исписанный лист бумаги. Глаза начало щипать из-за накрашенных ресниц, которые перемешались с водой, шедшей из глаз.

«Что я здесь делаю? Зачем я пришла?» Вопрос, который задаю себе снова и снова. Бросаю взгляд вперед — кофе в белой чашке уже остыл, точно так же, как и моя душа к нему. Хочу закричать. Просто так. Но вместо этого просто зову:

— Официант! Счёт, пожалуйста.

«Всё-таки я текстоверт — мне легче излить всю душу на белые листы, чем сказать всё вслух. Лишь с некоторыми людьми могу говорить о том, что на душе. С остальными предпочитаю молчать или переписываться. Знаешь, даже если бы ты пришёл тогда и сел ко мне за стол, внутри меня перевернулись бы все воды и начал колыхать океан, но снаружи я оставалась бы непоколебима, и даже глаза не сумели бы выдать моего внутреннего состояния… Я была бы молчалива, сдержанна, и это было бы не из-за гордости, а из-за моей натуры. Я не способна говорить о своих чувствах даже тебе, самому близкому и родному человеку. Ты бы даже не выслушал. Каждый раз, когда я желала раскрыть тебе душу, ты не слушал меня и не слышал никогда. Я знала это и чувствовала».

Звонок в дверь заставляет вздрогнуть и удивиться. «Кто бы это мог быть?». Подхожу к двери и смотрю в дверной глазок, с удивлением открываю дверь.