Выехали мы затемно, но как добрались до арочного указателя «Старая мельница» как раз развиднелось. Глядим, а поперек дороги столбы электрические лежат, словно специально порушенные, чтобы затормозить врага. Немцы всполошились, повыскакивали из мотоциклов, автоматы в руки похватали. Тут старший гаркнул что-то, все наземь бухнулись, двое вытащили гранаты и жахнули ими по кустам, что по сторонам от дороги тянулись. Аж арку скособочило! Когда все после этих взрывов улеглось-успокоилось, со стороны леса туман стал подниматься и языками на дорогу наползать. Разделились автоматчики надвое, одни слева от дороги пошли, другие справа, и короткими очередями лес прошивают. А туман все гуще и гуще, вот-вот на дороге сомкнется. И случилось невероятное! Кого из фрицев туман накрывал, тот стрелять переставал! Пока остальные очухались, ни слева, ни справа ни одного автоматчика не видать! Ни стрельбы, ни криков. Старший офицер, что всеми командовал, орать начал что-то, видать ругался, а потом ткнул меня пистолетом в спину. А я никак не пойму, то ли застрелить хочет, то ли чтобы я впереди него шел. Я и пошел. Страшно было до жути!
Миновал арку, а тот опять что-то кричит, ну, я и припустил прямиком по дороге - на обочине, да в тумане ноги переломать раз плюнуть! Так и вбежал в поселок да рухнул обессиленный. Лежу, задыхаюсь и думаю: иль от натуги помру, иль пристрелят меня, все одно не жить. Вспомнил бабку свою. Жаль ее стало. В подвале без меня погибнет. Как отдышался, прислушался, а вокруг ни звука. Огляделся - нет никого, только странно как-то было. Воздух словно серостью припорошенный, и цвета, как в кино – черно-белые. Вижу улица тянется, дома целые, а людей нет. Магазин открытый, заходи – не хочу! На полках продукты, словно и нет никакой войны. Пакет с мукой в руки взял, а там мука черная, как уголь! Бутылку масла подсолнечного с полки снял, посмотрел на просвет, а оно белое, как мел. От испуга выронил, а масло не растеклось, а комом снежным на полу осталось.
Выбежал я из магазина на улицу, не надо мне ничего из этого проклятого места! Вдруг слышу - аккордеон играет, да кто-то Катюшу поет. Пошел на звук, а в доме двери настежь, и никого нет! Побежал, как чумной, прочь, к морю, а там беседка белокаменная. Сел отдышаться, а рядом рычит кто-то, хотя пусто кругом.
Опять побег, уже по другой улице. Слышу звук странный, скрипучий - «Утомленное солнце» распознал, но опять никого! Что за чертовщина? Как на дорогу выскочил, уже и не помню. А там мотоциклы немецкие стоят, и ни души!
Только к вечеру до дома добрел, бабку свою на тележку ручную погрузил и из города ушел. Там, на дороге, меня наши встретили, которые партизаны.
Я им после об этом поселке рассказывал, ходили посмотреть. Говорили, что брошенный поселок, пустой. В магазин заходили, продукты порченные не взяли, но сапоги да ватники с собой прихватили.
Вот и думаю, что это тогда было? Почему произошел обман зрения и слуха? И куда немцы подевались? Одно скажу, нечисто там!
Дед передохнул, посмотрел в свою пустую кружку, бросил взгляд в мою. Я молча, пододвинул ближе к нему свою. Назар с наслаждением за раз допил пиво. Оттер усы.
- Вот так, Игореша. Если тебе кажется, что я тут за кружку пива байки травлю, то напрасно! За пиво, кстати, заплати, - хитро улыбнулся дед. - Я тебе больше скажу. Пытались люди обжиться в поселке, уже после освобождения от фашистов. А что? Дома целые, море рядом, живи, сколько хочешь! Столбы поставили, электричество провели, радио заработало, стали дома распределять, где кому жить, это еще в апреле было. Но всего недельку выдержали!
Опять музыка невесть откуда звучала, невидимая собака в беседке лаяла, а утром и того больше – кто-то на аккордеоне «Прощание славянки» играл. Люди похватали свои вещи и убежали из этого проклятого места. Больше попыток наведаться туда не было, и ты не ходи, Игореша. Здесь оставайся. Молодые ребята завсегда нужны. Война семьи разорила, мужиков повычеркивала, бабы без мужей маются. Чего тебе там делать?
- Спасибо, дед, но пойду. Ждут меня. Это моя собака лаяла в беседке. Значит, и Кира там.
- Ну, дурак ты, паря! Никого же нет, только что рассказал! Да ладно, сходи, убедись. Потом возвращайся, меня знаешь, где найти. Я тут помогу обустроиться.
- Прощай, старик, - я махнул ему и, рассчитавшись за пиво, вышел на улицу. У вокзала нашел мотоцикл, правда, водитель боялся ехать в сторону поселка, но уговорил, обещая, что обратно ждать не надо. Билет в один конец, значит.
Глава 9
Порой, ощущая за сушеной коркой реальности тонкий слой чего-то другого, необъяснимого,
приходишь к выводу, что наша жизнь не так уж просто скроена.
Не все в ней поддается логическому пониманию.
Всегда найдется нечто, что выпадает из привычного устройства механизма, как ни старайся его завинтить.
Антон Чиж. Пять капель смерти
Ингмар
Как и рассказывал дед, арка скособочилась. Под ней валялся фрагмент слова "Старая" и только указатель "мельница" плотно сидел на месте. За спиной услышал удаляющийся стрекот мотоцикла. Парень пытался отговорить, но видя мою непреклонность, сунул в руки пистолет. На всякий случай.
Я не стал оглядываться на мотоциклиста, пошел вперед. У меня есть цель.
Проверил привычным жестом наличие патронов. Редкий случай, этот Токарев с двухрядной обоймой. Все пятнадцать были на месте.
Поймал себя на мысли - откуда мне это знакомо? Когда научился владеть оружием?
Я зашел в поселок и увидел чистые улицы, опрятные дома. Появилось впечатление, что я только вчера покинул это место. Но приглядевшись, заметил, что все вокруг словно подернуто паутиной. Мелкие трещинки на домах, запущенность, неухоженность палисадников и садов, серые занавески на давно немытых окнах.
Смеркалось, поэтому я поторопился. Дошел до дома Киры - калитка нараспашку, в доме никого нет. Побежал к себе, заглянул во все комнаты, зовя Марту, но ни звука в ответ, полная тишина. Посвистел, в надежде, что появится Дик. Напрасно.
Поднималось неприятное чувство. Страх переходящий в панику. На улице стремительно темнело.
Я нашел керосиновую лампу, заправил ее из бутылки, стоявшей в шкафчике на привычном месте, зашел в комнату отца. Все как прежде, его бумаги, ручка на столе. Заглянул в чернильницу, пусто, содержимое высохло. Отодвинув в сторону, я поставил лампу и лег, не раздеваясь, на кровать.
Устал, но не мог уснуть. Мучили вопросы и страшная тоска, боязнь, что не успел, опоздал.
В поселке явно никто не жил и достаточно давно. Куда делись люди? Ушли сразу после бомбежки? Но почему не вернулись? Где искать Киру, Марту? Живы ли? Откуда этот мистический страх у людей из райцентра? Байки? Верить ли деду Ефиму? Неужели ему было просто скучно, и он решил так развлечься, найдя благодарного слушателя?
Ни звука вокруг, ни шороха, только далекий шум морского прибоя.
Какой раньше здесь был запах! Пахло морем, жасмином, свежестью. Сейчас же - пылью, только пылью. И одиночеством.
Я один в этом мире. С чужим именем, потерявший себя, родных, любовь, веру. Как провел эти годы? Где был? Почему оказался среди живых? Кто я?
Я точно знал, как умер. Помнил эту боль, разрывающую на части, крик Киры и серое небо.
Почему я оказался в госпитале и с документами на чужое имя? Мог только догадываться: была война, враг – Германия, а у меня немецкая фамилия. Поменяли? Не знаю. Не помню.
И вообще, дано ли мне восстановить в памяти эти годы?
И надо ли?
Нет. Не надо. Ничего не надо.
Утром, открыв глаза, я не сразу догадался, где нахожусь. Огляделся - рядом никого. Тоска и разочарование обрушились невозможной тяжестью. Застонал с досады, поняв, что только что упустил сон. Всего лишь сон, где было легко и весело.
Я видел Киру, убегающую к морю, и соленый ветер трепал ее распущенные волосы, а она оборачивалась и, смеясь, подпускала меня ближе, и опять убегала. А я пытался поймать, но девушка увертывалась и смеялась - смеялась. Счастье, любовь, нежность.
А тут серое утро и тоска.
Я встал, заглянул в зеркало.
Щетина. Сколько же не брился? Сейчас надо. Обязательно. И чистое белье надеть.
Дождевая вода освежила, я взял папину запасную бритву, тщательно выбрился. Несколько порезов. Пусть. Оставил все вещи в доме, пошел налегке, только пистолет непривычно оттягивал карман брюк.
Море все ближе, ноги вязли в песке.
Вот и беседка. Что с камнем сделается? Белый, нарядный. Резные колонны.
Ветер с моря раздул рубаху пузырем.
Я застегнул ее на все пуговицы, тщательно заправил в брюки.
Прижался лбом к колонне. Камень прохладный, еще не согретый солнцем, которое вот-вот должно появиться.
Я вспомнил улыбку Киры, ее сияющие глаза, веснушки, рассыпавшиеся по щекам.
