У меня нет ответа.

— Сама не знаю.

— Мы оба одиноки не просто так, и не потому, что нашли такую любовь, о которой она говорит с кем-то другим.

— Неделю. Мы знаем друг друга неделю, — снова говорю я ему.

— И я не могу перестать думать о тебе. Я хочу проводить с тобой каждую минуту. Твой смех заставляет меня улыбаться. Твоя улыбка вызывает у меня странное трепетание сердца в груди, и я, наверное, мог бы сидеть и разговаривать с тобой неделю подряд, не нуждаясь в передышке.

Его слова будоражат все внутри меня, но есть кое-что, о чем Джексон не задумывается.

— А ты знаешь, что я люблю сардины? Хм?

— Это отвратительно, но ничего не меняет.

Я прищуриваюсь, глядя на Джексона, полная решимости лишить его уверенности.

— Иногда я ем их прямо из банки, — заявляю я ему.

— Гадость, но я сяду рядом с тобой и буду восхищаться твоей мастерской техникой чистки банок.

— Всякий раз, когда начинается мигрень, меня тошнит, — продолжаю я.

— Я врач. При мне людей рвало больше раз, чем я могу вспомнить. Я буду придерживать твои волосы.

— У меня ужасный голос, и я люблю громко петь во время долгих поездок на машине. О, и я знаю все слова всех популярных песен.

— Как забавно, — хмыкает он, прислоняясь к стене и скрещивая руки на груди. — Я делаю то же самое.

Ловлю себя на мысли, что судорожно пытаюсь вспомнить еще какую-нибудь свою ужасную привычку.

— У меня пятьдесят пар обуви.

— Мне бы хотелось узнать, для чего они тебе нужны, разумеется, каждая в отдельности.

— Тьфу, забудь об этом. Ты приводишь в бешенство, — заявляю я ему. — О, точно, мне очень нравится затевать ссоры по мелочам.

— Принято считать, но благодаря этому отношения могут стать крепче, — с ухмылкой возражает он. — К тому же, ты очаровательна, когда злишься. Твой нос морщится, а голос становится писклявым.

— Вряд ли я сейчас смогу тебя переубедить, — восклицаю я.

Он обнимает меня и притягивает к себе, быстро целуя в губы.

— Увидимся чуть позже, сумасшедшая.

— Я? Я сумасшедшая?

— Совсем чуть-чуть. — Он берет мой подбородок в свои пальцы и качает из стороны в сторону.

Я возвращаюсь в палату к бабушке и, конечно же, застаю ее сияющей.

— Я так и знала. У меня настоящий талант.

— Бабушка, — восклицаю я, стараясь унять гневные нотки в голосе.

— Эмма, пожалуйста, сядь и начинай наконец читать. Чем быстрее ты дочитаешь дневник, тем быстрее я смогу двигаться дальше. — С грустью понимаю, что она на самом деле имеет в виду, и мне хочется думать, что все будет не столь печально.

— Не говори так, — прошу я ее.

— О, я никуда не денусь, пока ты не выйдешь замуж за этого парня. Не волнуйся.

Я закатываю глаза и достаю дневник из сумки.

— Я остановилась на той части, где ты бегала по стране, — сообщаю бабушке, прежде чем открыть дневник.

— О, и это было настоящее путешествие.

Амелия

522- й день – Май 1943

Я понимала, что мы в опасности. Страх, переходящий в первобытный ужас, съедал меня, пока я крепко обнимала Люси, наконец сумев ее успокоить.

Однако отблеск фонарика продолжал перескакивать с дерева на дерево, зависнув в нескольких футах над нашими головами. Я молилась, но после минувшего года веры во мне почти не осталось. Я постоянно обращалась к Богу с вопросами, которые оставались без ответа, и не раз молила его о пощаде, но сомневалась, что он слышит. Мама наверняка перевернулась бы в гробу, если бы узнала мои мысли.

Чарли нежно поглаживал мое лицо, застыв над нами, прекрасно понимая, что если нас поймают, он ничего не сможет сделать.

Прошло несколько мучительных минут, прежде чем шаги приблизились настолько, что вряд ли тот человек не знал, где именно мы прячемся. Я решила, он издевается над нами, заставляя поверить, что мы от него сбежали, но, вероятно, именно так подобные ему люди поступают с такими, как мы. Мучение превращалось для них в игру. Мы уже не могли переместиться к другому дереву, так как ветки и сучья под нами хрустели и трещали. Нас загнали в угол.

Еще год назад я бы закрыла глаза от ужаса, но в тот момент, держа Люси на руках, решила посмотреть злу в глаза в надежде отпугнуть. Я невольно реагировала на опасность: сердце начинало быстро биться о грудину, пульсируя в ушах. Пот стекал по шее, дыхание становилось затрудненным, а в животе образовывался узел. Правда, за время пребывания в лагере страх постепенно утратил свою остроту, поскольку я отчаянно боролась за право не превратиться в жертву смертельного приговора, призванного уничтожить мою нацию. Я твердо верила, что не стану жертвой, если буду сопротивляться, а поскольку страх позволял Гитлеру победить, храбрость оставалась моей единственной защитой.

Ожидаемо, луч света нашел нас и обрушил свое ужасное сияние на наши головы.

— От чего вы убегаете? — спросил мужчина.

— Мы не убегаем, — солгал Чарли.

Мужчина рассмеялся и выпрямился, чтобы снова зажечь сигару, которую курил.

— Очевидно, вы от чего-то бежите.

— Нет, это не так, — ответил Чарли и уставился на рукав своей куртки.

— Ну, большинство людей не бросают роскошную машину, которая выглядит так, будто принадлежит СС, и не бегут в лес всего в двух милях от австрийской границы.

— Кто вы такой, что вас это так беспокоит? — возмутился Чарли.

— Абсолютно никто, но я живу в двухстах ярдах отсюда, и думаю, что имею право знать, кто сегодня проник в мои владения.