Выйдя из больницы, направляюсь к передвижному фуд траку, чтобы взять еды для себя и мамы, и кофе. При этом не перестаю без конца перебирать снимки, которые отдал мне нейрохирург. Понятия не имею, зачем я продолжаю их разглядывать. Я всё равно абсолютно ничего в этом не понимаю, да и к тому же слова Захарова и без того исчерпывающе обрисовали ситуацию. И всё равно я как какая-то сумасшедшая мазохистка продолжаю разглядывать снимки, а потом в сотый раз переключаюсь на сумму, указанную в расчётах, словно от моего взгляда из неё может исчезнуть хотя бы пара нулей.
Взгляд приклеивается к цифре в конце счёта, и кроме этой цифры вокруг будто всё перестаёт существовать. Не знаю в какой момент я чувствую, что что-то идёт не так. Возможно, когда где-то на периферии затуманенного сознания я слышу приближающийся рёв мотора. А может, когда в лёгкие вдруг снова проникает знакомый древесный запах. Но окончательно в себя я прихожу, когда вдруг чувствую жёсткий захват на своём локте, а через секунду кто-то вдруг дёргает меня в сторону, от чего я со всего размаху врезаюсь в стену. И только спустя пару мгновений, почувствовав отдающуее мне в висок сердцебиение, я осознаю, что это была не стена, а человек. Человек, который только что буквально выдернул меня из под колёс машины.
От шока кровь напором бьёт в виски и смешивается в ушах с громким звуком клаксона и ругани.
Растерянно поднимаю взгляд на пролетевшую мимо машину, затем перевожу на мужчину, который продолжает сжимать мои плечи руками.
Почему-то я даже не сомневалась, что это он..
— Ты вообще никогда не смотришь, куда идёшь? — рявкает раньше, чем я успеваю что либо сказать и оттаскивает меня на газон. — Одного раза под колёсами было мало?!
— Я... Простите... — начинаю виновато лепетать, понимая, что этот человек фактически снова меня спас. — Простите, я задумалась и не видела машину...
— Да ты вообще ничего, кажется, не видела!
Наконец, хватка на моём локте уменьшается. Он медленно разжимает пальцы и отходит на шаг назад, но огненный след от его касаний всё равно остаётся на коже.
— Твоё? — присев на корточки, Воскресенский подбирает упавшие на пол документы и хмурится, бросая взгляд на один из снимков Вадима.
Спохватившись, опускаюсь рядом с ним и начинаю суматошно собирать разлетевшиеся по асфальту листы. Убрав их обратно в папку, тянусь за снимком в руках у Воскресенского. На мгновение наши пальцы соприкасаются, и почему-то сердце в груди начинает стучать быстрее, хотя ничего особенного вроде не произошло.
— Ты же кажется в терапии работаешь? — выгибает бровь, крепче зажимая снимок между пальцев.
— Это личное…
Не знаю, как мне удаётся выдержать на себе его взгляд и не отвернуться. Такое ощущение, что за то время, что Воскресенский смотрит мне в глаза, он успевает меня насквозь просканировать.
Он всегда так смотрит. Внимательно, пристально, словно в самую душу залезает, от чего сердце против воли начинает стучать как сумасшедшее, гулкими ударами отбиваясь от рёбер и отдаваясь пульсацией во всём теле.
— Ясно, — отвечает спустя продолжительную паузу и, наконец выпускает из рук снимок. После чего встаёт с корточек и, не успеваю я опомниться, как Воскресенский уже тянет меня за руку вслед за собой, помогая подняться. — В следующий раз всё личное изучай в стенах клиники или хотя бы сядь на лавку.
— Да. Хорошо. Спасибо ещё раз, — судорожно киваю, сунув снимки и документы в сумку.
— Пожалуйста, — произносит своим неизменно хмурым тоном, после чего тянется к карману брюк и достаёт оттуда пачку сигарет.
— Не знала, что вы курите… — произношу удивлённо, глядя на то, как он затягивается и выпускает в сторону тягучее облако дыма.
— Не курю, — хмуро отвечает Воскресенский, затем резко разворачивается и идёт в сторону парковки.
Вот так просто. Даже не попрощавшись. А мне остаётся лишь смотреть ему в спину.
Никогда не встречала настолько немногословных людей.
Тяжело выдыхаю, снова чувствуя себя полной идиоткой. Сколько мы ещё будем сталкиваться с этим мужчиной при тех обстоятельствах, когда я либо не увидела машину, либо не услышала, либо не смогла отвязаться от навязчивых парней в баре?
Никогда в жизни я не чувствовала себя настолько беспомощной, как рядом с этим Воскресенским.
Продолжая стоять на месте, провожаю взглядом его удаляющуюся фигуру до тех пор, пока он не садится в машину и не выезжает с территории клиники. Так больше на меня и не взглянув.
Хотя с какой стати он вообще должен смотреть в мою сторону… Не знаю, откуда такие мысли.
Крепче прижав к груди папку с документами, поворачиваюсь уже было в сторону продуктовой лавки, но в этот же момент слышу, как кто-то окрикивает меня сзади.
— Алиса?
Разворачиваюсь и упираюсь взглядом в подругу моей тёти — врача репродуктолога из нашей клиники, которая помогла мне устроиться сюда на работу.
— Здравствуйте, Ирина Дмитриевна.
Глава 10.1
Глава 10.1
— Детка, ты что здесь делаешь такая раздетая? Ты на небо смотрела, вот-вот ливанёт, — запахнув края халата, шагает в мою сторону. — Я тебя из окна увидела. Стоишь тут одна, какая-то потерянная.
— Да я хотела кофе купить, но вот... — взмахиваю снимками мозга Вадика, чувствуя, как в носу снова начинает сильно щипать.
— Да, я только что видела твою маму в отделении, — переводит на меня сочувственный взгляд. — Знаю, что Вадим здесь. Что в итоге сказал нейрохирург?
— Ничего хорошего. Нужна операция, которую не делают в России. Только в Германии откликнулись. Сумма нереальная, — дрожащий рукой протягиваю листок с расчётным чеком Ирине Дмитриевне и делаю машинальный судорожный вдох, пытаясь сдержать нарастающую в груди истерику.
Да что ж это такое! Я ведь так хорошо держалась!
То ли я уже от усталости и недосыпа не вывожу эмоции, то ли от того, что осознаю, в каком отчаянном положении мы находимся.
А этот трагично-сочувственный взгляд Комаровой вообще окончательно добивает и выбивает из колеи. Не выношу, когда меня жалеют. И нет, не потому что я такая гордая и независимая. А просто потому, что от этого не становится легче. Наоборот, расклеивает ещё больше.
— Так… — Ирина Дмитриевна поджимает губы, обводя счёт хмурым взглядом, и на какое-то время как будто о чём-то задумывает. А затем её лоб неожиданно разглаживается, и она вдруг резко подхватывает меня под локоть. — А знаешь что, дорогая, давай-ка мы пойдём ко мне в кабинет. Вместе выпьем кофе.
— Да нет, спасибо, не стоит. У меня и времени нет, я же на смене сегодня… — пытаюсь мягко высвободить локоть, но Комарова слишком сильно меня держит и уже тянет к дверям клиники.
— Ничего страшного, подождёт твоя смена. Все в курсе твоего положения и всё прекрасно понимают. К тому же я тебя здесь одну не оставлю в таком состоянии. Ты себя видела вообще? Бледная как смерть. Мой кофе ничем не хуже, чем в фудтраке. Так что пошли.
Она практически тянет меня за руку, после чего мы возвращаемся в клинику и через пару минут оказываемся у Ирины Дмитриевны в кабинете.
Машинально осматриваюсь, ощущая некоторую растерянность из-за большого количества изображений разных этапов зачатия и развития плода. В отделении репродуктологии я в принципе редко бываю. И вообще не люблю все эти плакаты со счастливыми родителями. Не знаю почему. Всегда ощущаю какую-то… неловкость что ли… когда смотрю на эти снимки улыбающихся матерей, поглаживающих свой округлившийся живот, или держащих на руках младенца. Наверное потому, что понимаю — у меня такого никогда не будет. Или если будет, то ещё очень не скоро.
— Ты чёрный пьёшь или с молоком? Садись в кресло. Не стесняйся.
— Сейчас, наверное, чёрный.
Ирина Дмитриевна включает чайник, а я усаживаюсь в кресло перед её столом, продолжая обводить взглядом кабинет. Сколько здесь фотографий детей.
Судорожно вдыхаю и мне мерещится, что в воздухе витает аромат парфюма Воскресенского. Или это от меня… Скорее всего, ведь он прижимал меня к груди. Не знаю, зачем я опять о нём думаю…
— А без операции никак не обойтись? — возвращаюсь в реальность, когда Комарова ставит передо мной тарелку с печеньем и садится в кресло напротив.
— К сожалению нет. У Вадика киста. Доброкачественная, но она очень быстро увеличивается. Гормоны только сдерживают рост, но не останавливают. Так что если не удалить… В общем без операции обойтись не получится, — заканчиваю утыкаясь взглядом в чашку.
