— Всё верно. Здесь подпись и ещё на этих двух экземплярах.

Ручка застывает в миллиметре от бумаги, когда в коридоре вдруг раздается тяжелая мужская поступь и через мгновение дверь кабинета распахивается.

— А вот и заказчик. Как раз вовремя, — боковым зрением улавливаю, как губы Комаровы расплываются в напряжённой улыбке.

Отложив ручку, разворачиваюсь в сторону двери, и… воздух резко застревает в горле, когда мой взгляд фокусируется на знакомом мужском лице и шраме, пересекающем левую бровь.

Глава 13

Глава 13

Пальцы, до сих пор сжимающие ручку, немеют, а кровь напором ударяет в виски.

Этого просто не может быть.

Не может...

Кажется, я произношу эту фразу губами, потому что взгляд Воскресенского, только что прожигающий мои глаза, вдруг опускается на них. Это ощущается как прикосновение. Или как если бы я обожгла губы крутым кипятком.

Не знаю как долго длится эта немая сцена. Возможно, не дольше минуты, но по моим ощущениям мы молчим и просто смотрим друг на друга целую вечность. Голова на нервной почве начинает кружиться. Становится трудно дышать и кажется, что кабинет вместе с этими бесчисленными фотографиями младенцев и счастливых беременных женщин, сужается вокруг меня до размеров спичечного коробка.

— Игорь Сергеевич, доброе утро, проходите, пожалуйста, — до сознания, словно через толстый слой ваты, доносится голос Комаровой. — Мы как раз с Алисой Александровной пришли к подписанию договора и ждали вашего появления.

Воскресенский неторопливо закрывает дверь, на секунду отлепив от меня взгляд, после чего проходит к столу.

Я же вообще от него глаз оторвать не могу. Не уверена, что могу шевелиться или хотя бы дышать. Тело словно парализовало от макушки до кончиков пальцев.

— Сейчас Алиса поставит свою подпись, а вы свою, Игорь Сергеевич, после чего можно будет обсудить детали. Я думаю, то есть, надеюсь, что в этот раз всё пройдёт успешно. Что-то мне подсказывает, наверное, внутреннее чутьё, что теперь процедура обязательно пройдёт успешно, — Ирина Дмитриевна продолжает тараторить, заискивающе улыбаясь Воскресенскому, а я даже не совсем разбираю, что именно она говорит.

Всё моё внимание, каждое из пяти чувств, и все возможные рецепторы, существующие в теле человека, сосредоточены в данный момент на этом мужчине. Мозг отказывается воспринимать истину о том, что это его ребёнка я должна буду выносить. Как будто моя психика включила некий защитный механизм вроде отрицания и разделило внутренние ощущения на ДО и ПОСЛЕ того, как Воскресенский вошёл в кабинет.

— Алиса, думаю, пора ставить подпись? — Комарова резко вклинивается в пространство передо мной, подняв со стола ручку и снова протянув мне, обдав при этом нервным взглядом. — Во всех трёх экземплярах. А потом уже вы, Игорь Сергеевич.

Словно в коматозе я беру ручку и возвожу над договором, но поставить подпись так и не решаюсь. Просто не могу. Мысли в голове ударяются друг об друга, смешиваются с кучей эмоций, которые у меня даже идентифицировать до конца не получается. Какая-то каша образуется в голове и в груди, а договор перед глазами расплывается и затем превращается в одно сплошное чёрное пятно.

Говорят, что у человека перед смертью перед глазами проносится вся его жизнь. Примерно тоже самое чувствую сейчас я, только те кадры, что подкидывает в данный момент моё сознание, заключаются исключительно в моментах, связанных с Воскресенским.

Ночь, когда мы впервые встретились. На дороге возле клиники. Моё дежурство в приёмнике и тот момент, когда я обрабатывала раны на его груди.

Кажется даже сейчас запястье обжигает от ощущения его пальцев в тот момент, когда он заметил порез на моей ладони.

“Почему не зашила? Опять не думаешь о последствиях?”

Последствия. Слово, которое до сих пор отдаётся в моих ушах его голосом.

— Простите, — выдавливаю чуть слышно и, подскочив со стула, быстро пячусь в сторону двери.

— Алиса, в чём дело? Тебя что-то не устроило в договоре? — перевожу взгляд на Комарову, сияющее лицо которой в данный момент стало максимально напряжённым. — Мне казалось мы с тобой всё обсудили заранее. И ты со всем согласилась, — давит интонацией.

— Да, я… Простите, но я не смогу, — качаю головой, хватаясь за ручку двери и пулей вылетаю из кабинета, пока эти чёртовы стены не раздавили меня окончательно.

Только оказавшись в коридоре легче всё равно не становится. Чувство такое, будто меня только что кипятком облили — лицо горит, а по телу волнами расходится жар, от которого в горле резко пересыхает.

Всё происходящее кажется каким-то нереальным. Просто диким сном или бредом сумасшедшего. На ватных ногах подхожу к окну и, уперевшись ладонями в подоконник, опускаю голову, тяжело выдыхая, потому что в этот момент до меня вдруг доходит, что, получается, Воскресенский знал… Он знал, чья была анкета. Он знал об этом тогда, когда выкурил половину пачки у больницы. Когда смотрел на меня в окно.

Он знал кого Комарова предлагает ему на роль суррогатной матери для его будущего ребёнка и согласился.

От этой мысли сердце начинает барабанить так громко, что кажется этот грохот закладывает мне уши. Наверно поэтому я не сразу улавливаю звук приближающихся ко мне шагов. Осознаю это только в тот момент, когда моих плечи и спины касается магнитное поле другого человека. А через секунду на подоконник рядом со мной опускается стакан с водой.

Развернувшись, упираюсь взглядом в стоящего позади меня Воскресенского. Спокойный и невозмутимый, как и всегда. И это тоже кажется каким-то нереальным. Особенно учитывая, что меня изнутри буквально разрывает от противоречивых эмоций.

— Выпей, — кивает на поставленный им же стакан.

— С..пасибо, — дрожащими руками тянусь к воде и делаю несколько жадных глотков, после чего снова отставляю стакан в сторону и перевожу неуверенный взгляд на Воскресенского.

— Простите, я не смогу… не смогу выносить вам ребёнка. — сглотнув смотрю в суровое лицо мужчины напротив.

— В чём трудность? У тебя какие-то проблемы по женской части?

— Нет, просто… — прикусываю губу, не зная, как объяснить причину отказа.

Просто я даже не представляю, как это возможно. После всего, что было…

— Ты вроде как уже собиралась подписывать договор. Что вдруг изменилось?

— Я собиралась подписывать договор, думая, что буду вынашивать ребёнка для незнакомого человека. Но теперь знаю, что это вы. Одно дело, беременность от чужого человека, и совсем другое…

— Мы и есть чужие друг другу люди, Алиса. Пара незначительных встреч роли не играют и ближе нас не делают.

Не знаю, что больше вызывает неприятный укол в груди, то, что Воскресенский назвал наши встречи незначительными, или то, каким тоном он это сказал.

Опускаю взгляд на его руку, в которой он до сих пор сжимает договор, и упираюсь взглядом в обручальное кольцо на безымянном пальце. В голове тут же оживает голос Комаровой, говорящей о том, что договор будет подписан только с отцом.

Получается, Воскресенский не женат. Но кольцо почему-то всё равно носит…

— Вам лучше подыскать другую суррогатную мать. В клинике большой выбор, и…

— Мне не нужна другая, — жёстко обрывает. — Я уже выбрал тебя, и ты мне подходишь.

“Ты мне подходишь”. Звучит как-то странно. И почему-то… жестоко. Бред, учитывая, что я морально настраивалась на сегодняшнюю встречу всю ночь и прекрасно понимала на что иду, когда открывала сегодня дверь кабинета Комаровой.

А теперь смотрю на стоящего в каких-то нескольких сантиметрах от меня Воскресенского и вместо того, чтобы думать о контракте я думаю о том, как несколькими днями ранее этот мужчина прижимался к моей спине, держал за руку и показывал, как нужно защищать себя при нападении. Кажется я до сих пор чувствую жар его дыхания на своей коже.

Разве смогу я при всём при этом девять месяцев носить в себе ребёнка от этого мужчины, если даже мысль об этом вызывает во мне такой шквал эмоций?

— Простите, но я не смогу. Ирина Дмитриевна поможет вам выбрать другую… женщину, — выдавливаю тихо. Не дожидаясь ответа, разворачиваюсь и быстрым шагом иду к выходу из отделения, но успеваю пройти всего несколько шагов, прежде чем его голос снова меня останавливает.

— Сколько стоит операция твоего брата?