Точнее, не бывшей. Потому что Воскресенский её таковой, судя по всему, не считает. Он ведь так и сказал “брат моей жены”. Не бывшей, не покойной, а просто жены. Так, словно она всё ещё жива. Эта мысль болезненно обжигает. Особенно, когда я вспоминаю то, что было между нами ночью в сестринской.
Чувствую себя от этого омерзительно. Так, словно я какая-то грязная любовница…
Ага, любовница, которая ко всему прочему носит в животе их с Игорем ребёнка. Господи, от всего сумасшествия этой ситуации у меня неимоверно кружится голова. А ещё я злюсь. Очень сильно злюсь на Воскресенского! За всё! За то, что наорал на меня в палате у этого Самарина! За то, что сейчас назвал Олега братом его жены! Даже за то, что этот мужчина в принципе является братом Ольги! За то, что ребёнок у меня в животе не мой!
Понимаю, что больше половины из этих пунктов не дают мне никакого права злиться и всё равно злюсь. Настолько, что мне хочется ударить Воскресенского, который явно рассказывать мне ничего не хочет. А я наверно и права спрашивать не имею его о его прошлом.
— Почему вы с ним так разговаривали?
— Как?
— Как будто вы не родственники, а заклятые враги? Он не знает о том, что этот ребёнок… что он от твоей жены? — выдавливаю последние слова через силу и так становится от этого больно, что кажется я даже физически эту боль ощущаю. Словно мне скрутило живот и никак не отпускает. Пока я не произносила этого вслух было как-то… легче что ли. Наверно просто потому что я старалась вообще не думать о том, что это не мой ребёнок. Самообман никогда не был лекарством, но иногда он ненадолго обезболивает. А сейчас я словно сорвала нарыв.
Морщусь, потому что живот скручивает ещё сильнее, стараюсь абстрагироваться от разрушающих мыслей и снова поворачиваюсь к Игорю.
— Он злится на тебя, потому что думает, что ты продолжаешь жить своей жизнью? Не молчи, Игорь! Скажи мне, чёрт возьми, что-нибудь! Я имею право знать, в конце концов, раз ты запрещаешь мне приближаться к этому пациенту. Он стал наркоманом, после смерти Ольги? Не смог пережить потерю?
— Нет, Алиса, он начал употреблять наркотики ещё задолго до того, как Оля погибла. Но да, думаю, что после её смерти всё усугубилось, учитывая то, как сейчас выглядят его вены. И я не хочу, чтобы ты общалась с ним не потому что он брат Ольги, а потому что он наркоман. Не надо придумывать того, чего нет. И давай договоримся, что тему моей жены и всего, что с ней связано мы закрыли раз и навсегда. Хорошо?
Моего ответа, видимо, не требуется. Судя по тому, что сразу после своего монолога Воскресенский отворачивается к дороге. Весь остаток пути мы едем молча. Чувствую себя отвратительнее некуда. Последние события вывели из равновесия настолько, что я до сих пор не могу прийти в себя.
Мне плохо. В прямом смысле этого слова. Это были чертовски сложные сутки. Слишком много событий, которые мой мозг не выдерживает.
И да, куча вопросов, которые так и остались неотвеченными тоже облегчения не приносят. Например, я только сейчас ловлю себя на том, что даже не знаю от чего умерла жена Игоря. Болела? Попала в аварию? Но я никогда не смогу спросить об этом, потому что Игорь на эту тему поставил жёсткое табу.
Сам Воскресенский тоже явно находится не в лучшем расположении духа, хотя и пытается делать вид, что ничего не происходит. Только актёр из него хреновый. Вздувшиеся вены на висках и сжатая челюсть с головой выдают.
Когда мы подъезжаем к дому, молча вылезаю из машины и быстрым шагом иду на второй этаж.
— Ты куда?
— Переодеться. Ты же не дал мне снять униформу на работе. Потом пойду готовить ужин.
— Не надо сегодня ничего готовить, я закажу доставку.
— Можешь заказать, если хочешь, на мои намерения это никак не повлияет. Ресторанную еду я не люблю, к тому же, мне нравится готовить. Меня это… успокаивает.
По выражению лица Воскресенского вижу, что он хочет что-то мне сказать, но в последний момент сдерживается и уходит в гостиную.
Ну вот и хорошо. И пусть идёт, так даже лучше…
Быстро переодевшись в футболку и спортивные штаны, иду на кухню, достаю из ящика картошку, чищу, режу ломтиками. Пока обмазываю картофель маслом и специями откуда-то из дома слышу недовольный голос Воскресенского, который, судя по всему, орёт на кого-то по телефону. Но я не знаю на кого, потому что не могу разобрать, что он говорит.
Хотя, мне и не интересно. Вообще ни о чём не хочу сейчас думать. Поэтому и пошла на кухню. Мне жизненно необходимо сейчас чем-то себя занять, чтобы не забивать голову лишними мыслями.
Не знаю чем в этот момент занимается Игорь, но на кухне за всё время он так и не появляется. Через час, когда картофель по деревенски аппетитно подрумянивается, вытаскиваю противень из духовки, выключаю жарящееся на сковороде мясо и иду искать Игоря, чтобы позвать его ужинать.
Хотя, лично мне есть вообще не хочется. То ли от усталости, то ли просто от паршивого настроения. В животе как-то мутно и до сих пор немного скручивает. Да и в целом чувствую я себя как-то не очень…
Протираю тыльной стороной ладони лоб, потому что меня вдруг резко бросает в пот, захожу в гостиную, но Игоря там нет. Зато дверь его кабинета приоткрыта. Заглядываю туда в надежде застать там хозяина, но комната пуста. И мне бы выйти, но вместо этого я зачем-то вхожу.
Никогда не была прежде в кабинете Воскресенского. Не потому что он мне запрещал. Скорее я сама словно подсознательно чувствовала, что это его личное пространство, в которое не стоит влезать.
Говорят порядок в доме - порядок в голове. Так вот, не знаю, что там творится в мозгах у Игоря, но в кабинете у него идеально чисто и всё расставлено по своим местам. Да тут, собственно, и нечем особо мусорить. Массивный дубовый стол с компьютером, кресло, диван в углу и огромный стеллаж с книгами.
Единственное, что выбивается — это белый уголок, судя по всему, фоторамки, запихнутой между книгами.
Не знаю зачем я вытаскиваю эту рамку. Смотрю на фотографию, на которой изображена красивая улыбающаяся женщина. У меня даже сомнений нет в том, что это жена Игоря. Ничью другую фотографию он не стал бы хранить в своём доме.
От этой мысли снова болезненно режет где-то в животе. Знаю, что надо положить то, что мне не принадлежит на место и выйти из кабинета, но вместо этого, как какая-то сумасшедшая мазохистка продолжаю рассматривать фото.
И да, у Игоря очень красивая жена. Наверно, ей было около тридцати, когда была сделана эта фотография. На меня смотрит улыбающаяся молодая женщина с тёмными волосами, подстриженными под каре. Моя полная внешняя противоположность… не знаю зачем я сейчас об этом думаю. Но почему-то эта мысль приносит облегчение.
И, судя по всему, жена Воскресенского занималась садоводством, потому что на фото она стоит возле клумбы с садовой лопаткой. Наверно он заснял её за работой. Она обернулась, улыбнулась ему и Игорь сделал фото…
Протяжно выдыхаю, когда живот в очередной раз обжигает болью. Настолько острой, что мне приходится ухватиться за стеллаж, чтобы не упасть.
Секунда, и новый всполох режущей боли острыми иглами охватывает низ живота.
— Алиса? Ты что здесь делаешь? — оборачиваюсь на голос и вижу Воскресенского, стоящего в дверном проёме.
— Я… тебя искала…
— В книжном шкафу? — выгибает бровь, кидая мимолётный взгляд на фото в моей руке. — Почему тогда не позвала?
Хороший вопрос… Знать бы что на него ответить.
Откладываю фото обратно на стеллаж и делаю шаг к Игорю, но живот в этот момент прошивает настолько острой болью, что я машинально сгибаюсь пополам.
