Тут монахи повалились на колени и стали отбивать земные
поклоны, непрестанно причитая:
– Дорогой отец! Ведь всем известно, что у каждого обиженного
есть мститель, так же как у каждого должника заимодавец. Вы пришли
расправиться с виновниками, но мы к этому делу непричастны.
Погубить вас замыслил Гуан-моу вместе с наставником, так что вы уж
смилуйтесь над нами!
– Вот скоты безмозглые, черт бы вас побрал! – не вытерпев, воскликнул Сунь У-кун. – Кому нужна ваша поганая жизнь! Говорят
вам, верните рясу, и мы отправимся своим путем.
В этот момент два монаха посмелее, обращаясь к Сюань-цзану и
его ученику, сказали:
– Почтенные господа! Вы ведь находились в храме и должны
были сгореть там. А сейчас вы вдруг пришли и требуете рясу. Кто же
вы в конце концов, люди или духи?
– Ну, прямо скоты безмозглые, да и только! – смеясь, сказал Сунь
У-кун. – Да вы пойдите взгляните на центральный храм, а потом будем
разговаривать.
Монахи с трудом поднялись с земли и отправились в передний
двор. Храм действительно стоял на месте цел и невредим, двери и окна
не тронул огонь. При виде этого зрелища монахи затрепетали. Теперь
они поняли, что Сюань-цзан – святой, а Сунь У-кун истинный
последователь буддизма. Приблизившись к ним, монахи земно
поклонились и промолвили:
– И зачем только человеку глаза даны! Не могли распознать
праведника, сошедшего на землю. Так знайте, ваша ряса находится в
келье наставника.
Проходя мимо разрушенных стен и обгоревших строений, Сюань-цзан тяжело вздыхал. Но келья наставника стояла невредимой. Монахи
вбежали туда с криком:
– Почтенный отец! Танский монах – святой! Он не сгорел в огне.
Зря сожгли столько добра! Лучше вернуть поскорее рясу.
Между тем наставник, обнаружив, что рясы нигде нет, пришел в
отчаяние. Он не знал, что ответить и, не находя выхода из
создавшегося положения, решил, что в живых ему все равно не
остаться. Тогда он с разбега ударился головой о стену. Удар был
настолько силен, что голова несчастного раскололась и из нее хлынула
кровь, оросив землю.
Об этом были сложены стихи.
Увы, монаха жизнь была напрасной,
Он прожил много лет – и все ж умрет,
Стремился дерзкий, чтоб священной рясой
