Схватив тело колдуна за ноги, он потащил его к видневшейся невдалеке расщелине. Положил у самого обрыва, головой вниз. Вытащил нож из груди. Резанул по яремной вене. Кровь потекла темная, почти черная, капая куда-то в невозможную глубину.
Лохем встал на колени, достал жетон, макнул его в кровь,
— О Милосердный! Прими мою боль и эту кровь в искупление справедливости! И пусть никого не запишут в убийцы на небесах, кроме меня! Кровь к крови! Душа да поднимется для нового кругооборота!
Он столкнул тело в расщелину. Туда же швырнул жетон. Встал на ноги, зачерпнув горсть песка, и отходя от края, проговорил, развеивая его по ветру,
— Тела наши прах и пепел. Прости нас, о Неназываемый! И не суди по Справедливости! Лишь по Милосердию!
Раздался грохот. Земля задрожала. С горы посыпались камни. Сначала мелкие, потом более крупные, сметающие все на своем пути. Лохем бросился к шатру. Расщелина сомкнулась.
Обернувшись, мужчина понял, что валуны, катясь с горы, обошли лестницу, со стекающим по ней ручейком, место, где раньше было убежище, и шатер, находящийся на продолжении этой линии, рядом с которым стояла сейчас Дара, зажав ладонью рот, давя собственный крик, и глядя на происходящее огромными глазами. Это было удивительно и невозможно.
Запоздалый ужас накрыл, и воин упал на колени, благодаря Милосердного за их спасенные жизни, давая обет благодарности и обещая уйти на обучение к одному из старцев. Он знал, что подарки Милосердного это всегда аванс. И подарки эти не делаются просто так. Закончив, он встал и отправился приводить сестру в нормальное состояние.
В путь они отправились лишь на следующее утро.
Лохем хотел убедиться, что с Дарой все в порядке, еще раз смазал её синяки и шишки лечебной мазью, разбудив на рассвете с первыми лучами солнца. Нужно было еще успеть собрать ее шатер и кое-какой небольшой скарб.
— Ты, погляжу, научилась путешествовать налегке, — зубоскалил он, когда на его просьбу, взять лишь самое необходимое.
Дара обмотала шарф вокруг головы и подхватила книгу, с узнаваемой дырой посередине.
Воин нахмурился, показывая на дыру, — Это то, о чём я думаю?
— Да, — ответила просто женщина, — И отдай мне нож, пожалуйста. Он теперь мой.
Ни слова не говоря, мужчина протянул ей кинжал.
— Не порежься. Может возьмешь его, когда приедем домой? Я подарю тебе ножны.
Дара подумала, и убрала нож в книгу.
— Так надежнее.
Через час они тронулись в путь. Лохем после недолгих раздумий взял с собой также шкуры. Неизвестно еще, как сложится путь.
Двигались они медленно. Огромный черный конь легко нес поклажу. Дара ехала верхом, воин шел рядом. К вечеру остановилось на ночлег.
— Милая, сможешь организовать нам воду? Маэр целый день не пил. Да и нам бы помыться.
Девушка грустно покачала головой,
— Нет, Лохем. Воды не будет.
Он неверяще всматривался ей в лицо,
— Так это была правда?
Дара достала кинжал из книги, стала вертеть его за рукоятку, воткнув острие в обложку.
— Все изменилось, правда?
— Да, — кивнул воин, — Вон отец Дарину посох отдать хочет.
Девушка подняла на него усталые глаза,
— Хочет, значит отдаст. Но не сейчас. Рано еще. Зависти много.
— Что это значит?
— Потом поймешь. Давай спать. Я устала, — и она свернулась на шкуре, зажав в руке рукоять кинжала.
— Дара, — шепнул ей воин, — Зачем тебе кинжал? Я рядом. Я буду защищать тебя!
— От этого не защитишь, — прошептала девушка, засыпая. А он еще долго сидел у костра, пытаясь понять, как получилось, что в его простой и ясной жизни вдруг все так запуталось.
В племя они вернулись к полудню следующего дня.
Хаварт встретил их у входа в стан, помог Даре слезть с лошади, пожал руку Лохему, и повел дочь к ней в шатер.
— Отдохни, девочка, — сказал он, распахивая убранное для нее жилище. Сегодня вечером устроим праздник в честь твоего возвращения.
Дара опустилась на циновку под навесом, не входя в шатер, посмотрела вдаль.
— Как ты? — отец стоял рядом, всматриваясь в ее родные, но такие забытые черты лица, — заострившиеся скулы, повзрослевший взгляд, и черное-белое облако Тьмы над головой, как будто сцепившееся своими противоположностями. Внутри этого облака мерцала темная аура ребенка.
— Как она это выдерживает? — подумал он.
