— Полицейский нас обманул, — сказала жена, — он обещал нам отдать половину сада, а выделил всего-навсего крохотную грядку. Это нечестно.
— Это его право, — сказал чиновник, тяжко вздыхая, — он прекрасно понимает, что я не смог бы обработать половину сада… Прямо невероятно. Долблю эту проклятую землю, бьюсь, бьюсь, откалывается кусками и все тут. Благодарю покорно, я не батрак… Я привык к канцелярской работе. Ой, ой! Все тело ноет, голова как в огне… расхвораюсь еще. Как я неосторожен.
— Гм… — отозвалась супруга, — а где ты посадишь шафран? Где будет клумба с аконитом? Ты говорил, что в первом ряду посадишь миниатюрные гиацинты… А многолетники?
— Многолетники, многолетники! — рассердился чиновник.
— Какие еще многолетники? Садовые цветы можно выращивать лишь на черноземе. А тут вообще не почва… это мертвая земля. Пустыня, где даже белена расти не будет… Тебе хорошо говорить, а я не чую ни рук, ни ног. Не жизнь, а мука!
— Ты все время твердил, — возразила жена, — что начнешь новую жизнь… Мол, свободное время буду посвящать садоводству. Обзаведусь специальной литературой и досконально ее проштудирую.
— Отстань от меня, ясно? — в сердцах воскликнул чиновник.
— О, я уже предвкушаю, говорил ты, как буду копать, рыхлить, — неумолимо продолжала жена, — мои мускулы окрепнут, щеки покроет золотистый загар, — никто тебя за язык не тянул…
— О, Боже, — простонал чиновник, — ни минуты покоя… Не хочу я никакого сада, понятно тебе? Не нужен он мне. Не мое это призвание — бороться с суровой природой…
«Придется кого-нибудь нанимать, — с огорчением подумала супруга, — опять лишние расходы. Но садик я хозяину не подарю. Еще чего! Платить за квартиру такие деньги и не пользоваться садом…»
Однако, поразмыслив, она взяла заступ, тяпку и до захода солнца обрабатывала грядки.
— Ну вот, — сказала она, с удовлетворением глядя на результаты своих трудов, — и нанимать никого не надо. В первый год нужно будет посеять горох. Потому что горох разрыхляет почву, как динамит. А на будущий год можно будет выращивать что-нибудь другое.
4
Опустился теплый вечер. Со склонов холмов повеяло свежей травой и росой. С улицы доносился громкий говор: каждый спешил насладиться чудесным вечером. Откуда-то с полей слышались звуки гармоники. Мужской голос томно пел: «Милка-светик, дай мне цветик, дай мне цветик розовый…» Песню оборвал пронзительный женский визг.
Пани Сырова сказала: — Не пойти ли нам прогуляться?
— Сегодня ни в коем случае, — простонал чиновник, — я весь разбитый.
— Чепуха. Все это с непривычки. Пройдет.
Они вышли из дома и направились в поля.
Лавочник, завидев супругов, снял кепку и крикнул:
— Мое почтение! Низкий поклон! Желаю приятно провести вечер! Стало быть, на прогулку, на прогулку?
— На прогулку, — ответила пани Сырова.
— Значит, на прогулку, ну-ну, дело хорошее.
— Это что, те самые жильцы полицейского? — спросил у лавочника сосед.
— Да, — ответил лавочник, прочищая трубку, — его фамилия Сыровы.
— А кто он, этот Сыровы? — допытывался сосед.
— Не могу сказать. Не то, кем-то в суде работает, не то где-то еще, не знаю…
— Похоже, из господ, — рассуждал сосед, — вон, как приоделись. На ней лаковые туфельки.
— Внешность обманчива, — вмешалась в разговор жена соседа. — Факториха мне говорила, что они даже прислугу не держат. Так скажите на милость, какие же это господа, если у них даже прислуги нет. Видать, кишка тонка.
— Я ничего не знаю, ничего не слышал, ничего не сказал, — произнес лавочник, проявляя осторожность, присущую торговцам. — Они у меня покупают, расплачиваются наличными, а не в долг, как это чаще всего водится. Что еще нужно? Я в чужие дела не вмешиваюсь. Что бы со мной сталось, если б я всюду совал нос?!
— Ну это я так, за что купила, за то и продаю, — оправдывалась соседка.
— Ну, ну… — проворчал лавочник и поплелся домой.
Глава двенадцатая
1
Пани Сырова подметала пол, и кошке это мешало, особенно ей не нравилось, что хозяйка, убирая, отставила от плиты скамью.
В остальном утро было великолепное, и кошку выманило из дому белесое солнце, она уселась на пороге и принялась охорашивать шерстку, слипшуюся от сажи, ей уже начало нравиться новое окружение, не одну ночь проплутала она по крышам в поисках приключений. Ей удалось лапкой пригладить торчащий на голове хохолок, и тут ее внимание привлекли воробьи, которые прыгали по саду в поисках корма. С невинным видом зажмурила она глаза, словно бы давая понять, мол, не думайте, воробьиная мелюзга, будто я обращаю на вас внимание, и равнодушно глядя в сторону, волоча брюхо по земле, стала подкрадываться к птичьей стайке.
Учуяв ее, собака во дворе тихо и предупреждающе зарычала. Внезапно она истово залаяла и бросилась на кошку, обнажив черные десны. Кошка молниеносно обернулась и цапнула пса коготками прямо по носу. Амина заскулила и с удвоенной яростью атаковала ее. Кошка взвилась на каменную ограду, выгнула спину дугой, шерсть ее встала дыбом, а зеленые глаза вперились в Амину злобно и угрожающе.
— Я разорву вас в клочья, — орала Амина вне себя от злости, — кишки выпущу, вонючая кошка… Как вы посмели войти во двор? Тут для вас нет места. Дворик — это мои владения, а не ваши. Мой хозяин не потерпит, чтобы здесь ошивались кошки. Я не позволю! Убирайтесь отсюда!..
— Так я вас и испугалась, — шипела кошка — попробуйте только, троньте меня, я вам покажу… Прекратите ваши оскорбления. Мы снимаем здесь квартиру и имеем право ходить по двору.
— Двор наш, ясно вам? — в бешенстве хрипел пес. — Своевольничать вам никто не позволит, мы найдем управу на строптивых жильцов. Я вцеплюсь вам в загривок… Дрянь такая!.. Я не позволю! Не позволю!
«Что это собака так разоряется?» — подумала пани Сырова и вышла во двор.
— Амина, что это такое? — приструнила она собаку. — Я тебе! Сейчас же оставь кошечку в покое. Ты ляжешь?
Амина испугалась и, скуля, забралась в конуру.
«Я оплошала, — пристыженно думала она, — хватила лишку. Ну и странные же эти люди! Ведь кошки так противно пахнут, а люди их любят. Ну и дела… Так это кошка господская и с ней надо обращаться учтиво? Ладно, больше я никогда… Что мне до нее? Пускай себе ходит по дворику, мне она не мешает…»
— Барышня, — любезно окликнула собака кошку, — я пошутила, извините. Если вам угодно прогуливаться, — пожалуйста… Я не возражаю.
Но кошка надулась, презрительно глянула на собаку и с оскорбленным видом удалилась. Она нашла солнечное местечко, свернулась клубочком и уснула, грезя о ночных приключениях.
Когда днем пани Сырова принесла собаке остатки от обеда, Амина сказала себе: «Забыли о скандале. Не сердятся, слава богу…»
Жадно разгрызая кости, она радовалась: «Полезно иметь жильцов, полезно… Вкуснятина… Опять-таки выгода!»
2
Теща попросила мужа сходить посмотреть, как живется молодым в новой квартире.
— Я так соскучилась, — вздохнула она, — даже передать не могу. Хотя он и был молчуном, а все ж таки мне его не хватает. Сидел вон там в уголке на диванчике, помнишь? — ничего не говорил и все только смотрел на потолок… Что-то они там поделывают? Живут, бедняги, как на чужбине, и никогошеньки-то у них нет, кто бы о них позаботился.
Тесть всплеснул руками: — Чужбина! Ничего себе чужбина! Везде живут люди, заруби ты себе это на носу. Мы же их не бросаем. Загляну к ним и помогу…
— Тебе-то что, тебе легко говорить. Ты человек бывалый, ты жил за границей. А Сыровы — такой домашний. Ступай туда, старик… Я испекла кекс и приготовила гусиные потроха. Пусть полакомятся, бедняжки, в чужих-то краях.
Тесть без дальних слов отправился в путь. Он сел на трамвай и приехал на окраину города. К немалому огорчению тестя ему долго пришлось расспрашивать прохожих, прежде чем он нашел дом полицейского.
«И как это им могло взбрести в голову, — возмущался он, — поселиться на такой горе. Даже голова закружилась. Будто в замке живут. Это они, верно, нарочно, чтобы никто не мог их навещать. Ну да ладно… Как хотите, дело ваше. Вам на нас начхать, мы тоже без вас обойдемся…»