— Ну, что? — приглушенно спросила пани Михелупова.

— Что-что? — отвечал ее муж. — Поговорил, видел эту вещь.

— И какова она?

— Что ты об этом думаешь?

— Нет, скажи, что думаешь ты? Ты мужчина.

Маня навострила уши.

Мать напустилась на нее:

— Не подслушивай старших, гляди под ноги!

— Я не подслушиваю и гляжу, — заверещала девочка.

Мать приказала детям не отходить от родителей, вести себя пристойно и следить, чтобы не порвалась одежда.

Под ногами хрустнула сухая ветка. Какая-то птичка возмущенно крикнула: «Mutti — Pappi!» — и быстро вспорхнула.

Шли по узкой тропе между стенами песчаниковых скал, стараясь обходить поросшие мхом скользкие камни. Дорога стала полого забирать вверх, бухгалтер побагровел и тяжело дышал. Пани Михелупова — заботливая курочка — искала лесные плоды. Там клюнет — сорвет малинку, там протянет руку за земляничинкой. А если находила особенно крупную и зрелую ягоду, громко подзывала детей.

Бухгалтер посмотрел на нее ласковым взглядом и, размягченный, расслабленный, запел в душе песнь во славу своей супруги, своей семьи и себя самого: «У меня хорошая, стройная и привлекательная жена. Иные разбрасываются, а эта несет в дом. Я породил двух удачных детей. У Мани умная головка, полная капризов и идей. Иржи хорошо учится и получит грамоту. Нельзя, чтобы только сын какого-то Кафки имел отличный табель. Иржи поднимется выше всех, и я смогу с гордостью смотреть людям в глаза.

Когда я буду лежать на кладбище, возле меня будет почивать моя жена, которая не покинет мужа и после смерти. Дети придут поклониться теням своих предков, памятуя, что родители вывели их на верный путь.

Есть у меня семисвечник, который в давние времена принадлежал одному ученому. Есть ковер „шираз“ из имущества главного управляющего поместьем. Есть такая смешная вещица, изображающая четырех девушек, которые сидят верхом на помеле, а на нем выбита надпись: „Лизи, Лени, Лори, Лотти“. Пожалуй, художественной ценности эта штучка не имеет, но очень мила. Я выиграл ее в вещевой лотерее.

У меня много предметов, каких ни у кого больше нет. Когда я умру, после меня останется немало памятных вещей».

Он с наслаждением зажмурил глаза и представил себе мотоцикл. Видел хитроумно сконструированную машину, состоящую из блестящих трубок, приводов и рычагов; видел красный бак для бензина с золотой иностранной надписью. Видел гофрированные цилиндры и привесную коляску в форме турецкой туфли.

В душе он уже поставил мотоцикл на почетное место в своей квартире. Придут гости и поклонятся этой великолепной вещи, которую он приобрел до смешного дешево.

Раздумия Михелупа прервал топот, шлепанье босых ног. Групка белоголовых загорелых детишек несла корзинки с черникой, дети поздоровались неестественно громкими, напевными голосами, какими бедные ребятишки приветствуют по-городскому одетых людей.

Бухгалтер остановился, спросил, как каждого из них зовут, как он учится в школе. Дети отвечали очень вежливо, высокими голосками. Спросил о цене собранных ими ягод. Ничего не купил, но подарил им двацатигеллеровик. В приподнятом настроении он отпустил детей и смотрел им вслед, как они шлепают босыми ногами и один из них сжимает в кулаке монетку. Кивал и приговаривал:

— Ах, дети, дети… Разве ж так можно?.. С детства им приходится зарабатывать и помогать родителям.

Лес расступился, открывая залитый солнцем луг. Посреди него тянулась узкая полоса картофельной посадки.

Вдруг бухгалтер остановился и сжал плечо гимназиста.

— Тссс! — прошептал он.

— Что случилось?

— Там… там… — показывал Михелуп. — Тише, не спугните…

— Где? Я не вижу.

— Ти-хо!

Из лесу выскочила косуля. Сделала несколько шажков в направлении полосы картофеля и остановилась. Все смотрели, зачарованные, полные напряжения, с бьющимися сердцами. Городской человек не верит в существование крупной дичи, которую знает только по украшающим его жилище цветным олеографиям. Если он увидит такое животное в реальной жизни, то вдруг приходит в неистовый восторг, точно присутствует при явлении призрака.

— Я вижу, я вижу! — запищала Маня.

Косуля подняла голову, принюхалась и — гоп, гоп — скрылась в лесу.

— Неужели так нужно было ее спугнуть! — рассердился отец.

— Ну и красотища… — восхищенно протянула Маня. — С черным носиком…

— Косулю мы уже проходили, — пробормотал гимназист. — Крайцову Веру вызвали, и она получила кол.

— Надо было лучше учить, — укоризненно заметил отец и посмотрел на часы. — Глянь-ка, скоро шесть, — обрадовался он. — Вернемся как раз к ужину!

22

Пляж на берегу озера бугрился телами людей, визжал и кричал. Заросшие волосами коммерсанты, выставляющие солнцу набухшие вены, поминутно прерывают чтение газет, вскакивают и покрикивают: «Trude! Edith! Paß die auf Kinder! Пускай не лезут в глубокие места!»

— Альфред, не нервничай, — отвечает голос из воды.

Коммерсант с заросшей грудью укоризненно возводит глаза к небу, качает головой и бормочет, мол, как ему не нервничать, когда у него от всего этого голова раскалывается. Солнечные лучи обжигают смуглые тела, играют с поблескивающими в песке кусками станиоля. Дудка фотографа визжит «дуду, люлю-та!», собирая на пляже комичные группки. Вот фотоаппарат застиг за шалостями и веселыми проказами министерских чиновников.

Бухгалтер Михелуп лежит в шезлонге, заложив руки за голову, и глядит на приветливое озеро, где резвятся белые парусные лодки да кружат голодные чайки. На мостки взбежал Зденек, сын коммивояжера, спортсмен и член «Гагибора». Развел руки в стороны и красивым прыжком бросился в воду.

— Тони! — мрачно ворчит Михелуп. — Раз папа тебе это позволяет. А я на тебя никаких прав не имею…

Прижмуренными глазами он измеряет тень, которую отбрасывают на песок кабины купальни. Вершина тени коснулась корней сосны; бухгалтер знает: сейчас три часа. Как только тень поднимется до половины ствола — настанет пора возвращаться, приблизится ужин. Ах, как медленно тянется время… Трудно выносить липкую, назойливую жару, скука так и вползает в нервы и сосуды. В последнее время его все чаще посещают ностальгические воспоминания о канцелярии, где барышни печатают на пишущих машинках, где звонит телефон, а пол содрогается от невидимых печатных станков. В канцелярии прохлада и покой, а здесь бессмысленные крики и суета.

— К чему об этом думать… — жалобно вздыхает он, — раз я должен отдохнуть… Воздух тут действительно великолепный, и зелень, и природа, и все прочее… Зря мне лезут в голову такие мысли, я должен отдыхать…

Дамы развернули промасленную бумагу и созывают детей, наделяя их кусками хлеба с маслом. Глазастые большеухие детишки перескакивают через лежащие на песке тела. Прибежал очкастый гимназист и пожаловался, что Маня разрушила замок, который он выстроил из песка.

— Стыдись, ябеда! — рассердился бухгалтер. — Ты должен думать о науке, а не о глупостях. Вечно мне приходится быть у вас сельским старостой. Я должен иметь хоть немного покоя, мне необходимо отдохнуть…

«Что еще я хотел? — старательно вспоминает бухгалтер. — Ага, мотоцикл…»

Он привел коммивояжера с супругой во двор, явились туда и Макс Гаек с женой. Пришли и три зятя с какими-то озябшими лицами в сопровождении трех кузин. Когда собралось все общество, бухгалтер снял попону.

Общество разразилось возгласами восхищения. Михелуп предложил зятьям пощупать, чтобы убедиться в качестве товара. Господа с озябшими лицами боязливо дотрагивались до блестящих трубок.

— Красивая вещь! — с видом знатока произнес Кафка. Умник! Он еще берется рассуждать… Как будто что-нибудь понимает в мотоциклах…

— Сколько вы заплатили? — интересуется общество. Михелуп коварно прищуривает глаза:

— Угадайте!