Наконец коммивояжер, мрачный и сонный, вышел из дому. Неприязненно глянул на небо, где сияло жаркое солнце, и высказал мнение, что погода портится. Вслед за ним появилась пани Кафкова с пледом через руку:
— Надеюсь, мы не вымокнем?
— Не волнуйтесь, — успокаивал ее бухгалтер, — в газетах писали: погода без изменений…
— Что там газеты… — проворчал Кафка.
Подняв трость, Михелуп дал знак: двигаемся. Но коммивояжер задержал его. Нужно еще подождать родственников. Они собирались принять участие в прогулке.
Прошло немало томительных минут, коммивояжер почесывал спину и мрачно зевал, бухгалтер рисовал на песке орнаменты, дамы беседовали. Наконец они увидели, как из соседнего домика выходят три дамы, три сестры, три кузины коммивояжера Кафки, — все могучего телосложения, у всех прически убраны под сетку, все с большими, похожими на коровье вымя, сумками.
Три кузины — Эма, Гедвика и Ида — шли гуськом; вслед за ними появились трое маленьких мужчин — плосконогих, с клетчатыми пледами через руку, с красными, точно обмороженными лицами, три зятя: Леопольд, Гуго и Рихард. Клубок родственников стал постепенно распутываться.
Начались приветствия и представления. Бухгалтер с удовольствием оглядывал толпу, радуясь: «Вот нас сколько!»
Двинулись, бороздя дорогу, точно паровой каток. А из дверей домиков, несущих на фронтонах женские имена, выходили все новые и новые родственники; прибавлялось глазастых, крикливых и невоспитанных детишек. Толпа росла, заполняя улицу. Под конец к ним еще присоединилась и пани Гайкова, ведущая под руку своего розового, улыбающегося мужа.
Бухгалтер радовался, он любил большое и шумное общество. Взяв на себя командирские обязанности, он заботился, чтобы толпа не расползалась. Но нелегко было подчинить всю эту ораву родственников походному строю. У кузины развязался шнурок, зять Леопольд склонился к ее ботинку. Гуго остановился, чтобы поддержать жену, высыпающую из туфли песок. Ида вдруг вспомнила, что забыла запереть шкаф, пришлось Рихарду вернуться, а общество было вынуждено ждать. Дамы пустились в волнующую беседу о ценах на продукты, о детях и о прислуге. Они уже забыли обо всем на свете, остановились посреди дороги и энергично жестикулируют.
— Дорогие мои, вы идете слишком быстро! — сетуют кузины. И Михелуп, обежав толпу, командует, призывает к порядку.
Общество перешло через железнодорожную колею и направляется к лесу. Навстречу походным строем движется толпа туристов. Женщины с узлами светлых волос, с четырехугольными лицами и обнаженными икрами. Коротконогие мускулистые мужчины со строгими лицами. Они сгибаются под тяжестью рюкзаков, увенчанных свернутыми плащами. Все покрасневшие, усталые, поднимающие пыль тяжелыми туристскими башмаками. Во главе этой толпы шагает господин в пенсне, с бритой головой, украшенной на темени черным чубом. На шее у него раскачивается бинокль, через плечо висят карта в целлулоидном планшете и фотоаппарат.
Предводитель оборачивается к вверенной ему колонне, пятится на несколько шагов и зычным голосом кричит:
— Kinder, nicht schlapp werden! Ausrichten! Decken![25]
Дружина выровняла шаг, подтянулась, сомкнула ряды. Зазвякали фляги, затопали башмаки.
А начальник, подняв руку, запел: «Wenn die Kanone blitzt und kracht, das Herr im Leibe lacht…»
— Ja im Leibe lacht,[26] — подхватила толпа.
Родственники отступили с дороги и, прижавшись к обочине, ждали, пока они пройдут. А потом угрюмо смотрели вслед туристам, удалявшимся крепким, воинским шагом; они исчезли за поворотом дороги, откуда все тише долетали слова песни:
Бухгалтер нарушил тишину.
— Поют во всю глотку, — враждебно произнес он. — А если бы в Берлине кто-нибудь из наших позволил себе так вопить?
Родственники зашелестели, как камыш. Нет, это, действительно, переходит всякие границы! Необходимо принять какие-то меры!
Но кто должен принимать меры? Учреждения! Они неповоротливы и слепы, они знают свое дело, только когда речь идет о налогах. Мужчины распалились, и государственные органы получили по заслугам. Дошла очередь и до правительства, которому все высказали решительные претензии. Посадите туда, наверх хорошего коммерсанта и увидите! Да еще в помощь ему дайте осмотрительного бухгалтера — и все будет в порядке. Править страной, — утверждал Михелуп, — в сущности бухгалтерская проблема. Здесь дебет — там кредит. Обе странички должны совпадать. И пожалуйста! Бухгалтер остановился и стал возмущенно выводить тросточкой в пыли цифры.
Несколькими вескими фразами они навели порядок во всей вселенной. Их мысли были туманны, зато слова звучали решительно. Вынесли порицание европейским государственным деятелям. Политики представлялись им некоей помесью поэтов с зазывалами на храмовом празднике. Редко когда услышишь в голосе маленького человека такие твердые нотки, как в момент, когда он наводит порядок в общественных делах.
Бухгалтер обернулся, чтобы проверить, как идет общество. Недовольно покрутил головой. Далеко позади остались три оживленно жестикулирующие кузины. Отставали и зятья с клетчатыми пледами. Михелуп возроптал:
— Так мы никуда не дойдем!
И тростью описывал круги:
— Кучнее, господа, порядок есть порядок!
Дорога вела туннелем из ветвей ольхи, ильма и ясеня; где-то булькал невидимый ручей. Деревья расступились — открылся озаренный солнцем луг. Пахло тимьяном и крестовой травой. На лугу, на подстилке, уже сидело семейство, состоявшее из господина с обнаженной шеей и дамы, которая вязала джемпер. Неподалеку девушка в костюме медицинской сестры покачивала детскую коляску. Господин, нахмурив лоб, читал газету и яростно шлепал себя по затылку, отгоняя комаров.
Перед путниками высилась зубчатая черная стена леса. Все остановились и стали недоверчиво изучать обстановку. Послышались голоса, предлагавшие вернуться. И так уже поздно, тени удлинились. Никто не чувствовал склонности лезть в эту чащу, от которой так и веяло холодом. Из глубины леса доносились какие-то глухие удары, звуки показались им подозрительными. В лесу темно, влажно, за шиворот сыплется хвоя, в гуще деревьев укрываются злые звери. Можно наткнуться на какого-нибудь обросшего щетиной грубияна, и тот ни с того, ни с сего поднимет крик и кинется на них.
Человеческая изобретательность усовершенствовала и реформировала природу, дабы снискать ей симпатии среднего сословия. Дикие и неприветливые места она превратила в парки и украсила ресторанами. Дороги снабдила указателями и стрелками, острия которых направлены в сторону трактиров, откуда открывается красивый вид. Лес неожиданно расступается, и взглядам открывается широкое, тенистое дерево посреди лесосеки; под деревом — столики и стулья, где среднее сословие может попить сметаны, поесть хлеба с маслом и почитать газету. Осталось только изобрести устройство, которое избавило бы природу от сквозняков.
Но преодолеть врожденную недоверчивость среднего сословия не удалось. Кузины жалуются, что у них болят ноги. Господа вслух выражают отсутствие всякого интереса к прогулке лесом. Слышно, как в городке на башне костела звонит колокол.
Кузина Гедвика говорит:
— Сегодня на ужин будут почки.
— Откуда ты знаешь? — допытывается зять Леопольд.
— Во время обеда я попросила показать меню, — объяснила она. — А завтра к обеду будет мясо косули. Я его люблю.
Воспоминания о еде подняли общее настроение. Все оживленно заговорили и прибавили шагу.
На дороге затарахтел мотоцикл, оставляя за собой столб пыли.
Бухгалтер ударил себя по лбу и воскликнул:
— А! Уже знаю, что я собирался сказать! Торговка фруктами хочет продать мотоцикл. Слышишь, Руженка?
— Что? — рассеянно переспросила жена. — Мотоцикл?.. Какое нам дело до мотоцикла?
И, повернувшись к одной из кузин, продолжала прерванный разговор:
— За модными журналами пошлите ко мне, я с удовольствием вам одолжу.
— Мотоцикл, который стоит восемнадцать тысяч, — бормотал Михелуп и тростью чертил в песке цифру 18.
Он постоял, задумчиво шевеля губами, и перечеркнул цифру.
— Хватает с меня и своих забот, — проворчал он и побежал догонять общество.
19
К курортному городку подполз мягкий сумрак; вокруг фонарей танцевали ночные бабочки, а на улицах барахтались в пыли визжащие дети. Первая звезда засветилась в небе. В деревенских домах колют дрова, слышно, как звенят, отскакивая, поленья. В садиках шипит и потрескивает, вырываясь из брандспойтов, вода; обнаженные по пояс мужчины поливают пестрые клумбы, кусты роз, нахохленные головки пионов. Рабочие с усталыми одеревеневшими лицами на велосипедах возвращаются с работы, дачники в пестрых пиджаках, со смешными панамками на головах направляются к трактирам.
Михелуп с семьей вышел на вечернюю прогулку. Они идут вдоль заборов, а из садиков доносится сладкий запах фиалок и резеды. Бухгалтер жмурится и восторженно вздыхает:
— Какой воздух, какой воздух… Дети, дышите глубже, в Праге такого воздуха не будет…
Очкастый гимназист прутом сбивает головки репейника, уничтожает притулившуюся у садовых оград крапиву. С воинственным видом он размахивает прутом и выкрикивает:
— Я уничтожу тебя, ботаника!
В этом произведении Полачек исследует темы социальной несправедливости, личной трагедии и человеческих отношений.
