Картины, украшавшие стены квартиры, тоже свидетельствовали о пристрастиях бухгалтера. Пастух с открытой шеей и романтической прической мечтательно стоит посреди стада овец. Комическое изображение неопытного наездника. Гравюра на библейскую тему; под ней надпись: «Agar présentée à Abraham par Sara».[12] Кавалеры в камзолах времен рококо и дамы в кринолинах играют в жмурки. Альпы, романтическое озеро, унылый закат солнца. Побагровев от волнения, бухгалтер рассказывает, при каких обстоятельствах купил ту или иную картину. Когда речь заходит о цене, уплаченной за любимую вещь, он хитро улыбается, от наслаждения прижмуривает глаза. Пусть все знают, какие выгодные покупки умеет делать Михелуп! Он выискивал то, что продается по случаю, был ловцом счастья, в непроходимой чаще цен уверенно шел по следу добычи. Он ценил товар любого сорта, цвета и формы за содержащуюся в нем стоимость, скидку, которую всегда умел выторговать.
— А рамы к этим картинам я приобрел даром, — победоносно объявил он гостям. И рассказал, что рамы ему изготовил один ремесленник из благодарности за то, что Михелуп помог ему устроиться на место банковского посыльного.
Гости вяло слушали. Мрачные шахматисты думали о еде; на лицах супругов Гаеков блуждала отсутствующая, безучастная улыбка, коммивояжер гримасничал, а доктор мысленно летал из дома в дом, от пациента к пациенту.
Наконец хозяйка и пани Кафкова пригласили гостей к столу. Шахматисты плотоядно накинулись на крошечные бутерброды. Доктор Гешмай ел рассеянно, временами щупая свой пульс. Пани Гайкова повязала вокруг шеи мужа салфетку и больше всего беспокоилась, как бы он не испачкал костюм. Шутник Кафка, помахивая салфеткой, изображал официанта. Пани Кафкова судорожно смеялась и приговаривала:
— Много воды утечет, пока мой муж образумится!
Бухгалтер развлек гостей воспоминаниями о военной поре.
Он умел красноречиво повествовать о кровавых сражениях, массовом убийстве и невыразимых страданиях, как всякий, кто провел годы войны на интендантской службе. Дамы испуганно вздыхали. Михелуп проглотил сардинку и удовлетворенно закончил:
— Главное, все уже позади, и мы выбрались оттуда живыми и невредимыми.
Склонившись к самому лицу Макса Гаека, доктор жаловался, что люди будят его по нескольку раз за ночь, причем пациенты-то здоровы, а он тяжело болен, но это никого не интересует; а хуже всего, что нынче никто не платит. И удивился, когда услышал ответ из уст пани Гайковой: только теперь он заметил, что все это время жаловался не Гаеку, его жене.
Под разговоры гости попивали домашнее вино из шиповника и шоколадный ликер. К чаю было домашнее печенье; хозяйка придерживалась принципа: не стоит покупать ничего, что можно приготовить дома. Михелуп с наслаждением поглядывал на ее полные зардевшиеся щеки, на спокойные глаза и аппетитные губы и говорил шахматистам:
— Хороша у меня жена, приятели, а? Ведь правда, и вам хотелось бы иметь рядом такое создание?
Оторвавшись от еды, шахматисты закивали. Бухгалтер развеселился, стал громко нахваливать супругу. Такой женщины нигде не сыскать. Правда, у нее не было приданого, но и без гроша она не сидит. Гости должны знать, что пани Михелупова, некогда служившая на почте, теперь получает пенсию. Пусть не слишком густую, но ведь нынче, господа, каждая денежка сгодится. Бухгалтер благословляет судьбу: жена ему досталась выгодная.
Подошло время прощаться. Дамы обнимали пани Михелупову, добавляя к смачному поцелую пожелания: «Будьте здоровы и счастливы, душенька!» Шахматисты, добираясь до прихожей, несколько раз споткнулись. Доктор стоял, держа в руке пальто, и размышлял, что-де не надо было столько есть на ночь. «Я подрываю собственное здоровье!» — с горечью констатировал он.
Михелуп услужливо помогал ему надеть пальто, и тут доктор Гешмай неожиданно рявкнул:
— Значит, в воскресенье! Поняли? В воскресенье я заеду за вами. Детям необходим свежий воздух, вы меня поняли? Нельзя им все время торчать среди этой рухляди. Воздух, побольше воздуху! Проветривать, а всю рухлядь вон! Она отнимает у детей воздух!
— Я вам чрезвычайно благодарен, пан доктор, — заметил бухгалтер, — с удовольствием воспользуемся вашей любезностью. — Он откашлялся и добавил: — Но в связи с этим я бы кое о чем вас попросил…
— Что? — гаркнул доктор.
— Не соизволите ли вы остановить свой автомобиль на углу? Я бы попросил вас не подъезжать к самому дому.
— Но почему?
— Как бы бабушка не узнала, что мы едем на прогулку. Она бы тоже захотела, а это как-то неудобно… Дело в том… бабушка у нас немного ребячлива… Но в остальном это весьма почтенная дама, дай ей Бог еще долгие годы жизни… Она будет браниться, если узнает, что мы уехали без нее…
8
В следующее воскресенье шестиместный автомобиль доктора Гешмая остановился на некотором расстоянии от дома, где жила семья бухгалтера. Как было условлено, клаксон трижды коротко квакнул. Семейство Михелупов, спрятавшись за прикрытой дверью, напряженно прислушивалось. По сигналу бухгалтер поднял руку и приглушенным голосом скомандовал: «Вперед!»
В соответствии с заранее продуманным планом первой из засады выскочила Маня, получившая строгий наказ не шуметь на лестнице. Девочка проскользнула в дверь, как мышка, и съехала по спирали перил. За ней последовал очкастый гимназист. Спускаясь по ступенькам, он затаил дыхание. Под окном каморки наклонился — и бегом к автомобилю.
Бухгалтер взволнованно прислушивался. Когда звук удаляющихся шагов стих, он с облегчением вздохнул. И горячо прошептал:
— Слава богу, как будто тихо.
— Надеюсь, пронесет, — отозвалась жена.
Выполняя полученную от мужа инструкцию, она тщательно заперла дверь и тоже тихонько вышла.
На углу ждал одетый в кожаную куртку доктор; на голове его была плоская фуражка. Казалось, это совсем другой человек. С лица исчезли усталость и рассеянность; весь он так и сиял свежестью и бодростью. Похлопывая себя по бедрам и фальшиво напевая какую-то мелодию, доктор со всех сторон обошел машину. Подобревшим взглядом влюблено погладил блестящий кузов. Пятнистый фокстерьер, заливаясь восторженным лаем, стал рваться к дверце машины. Доктор приобрел его у одной девицы, которую господа часто катали в автомобиле; песик боготворил авто: он не принадлежал к тем собакам, которые с громкими проклятьями бросаются вслед едущей машине; фокстерьер был поклонником рода Быстроездящих.
— Извольте садиться, господа! — распорядился доктор.
В этот момент раздался крик. Взбалмошная старуха выскочила из дому и галопом мчалась к машине. Она размахивала над головой кулаками, лицо ее было перекошено злобой.
— Бабушка! — простонал бухгалтер.
— Скорей в машину! — крикнул доктор.
Пани Михелупова втолкнула в автомобиль детей и со стуком захлопнула дверцу. Доктор включил мотор.
— Какая неприятность! — в смятении бормотал бухгалтер.
— А ведь мы были так осторожны…
— Кто мог выдать нас бабушке? — допытывалась пани Михелупова и подозрительно посмотрела на Маню: — Маня!
— Причем тут я, мамочка! — защищалась та.
И все же именно Маня выдала тайну противнику. Девочка знала, что бабушка относится к ней с неприязнью, и платила ей той же монетой, как это умеют только дети. От старости бабушка тронулась умом и сама впала в детство, а потому относилась к Мане как к равной.
Маня часто представляет себе, как ходит с бабушкой в школу. Бабушка сидит с ней рядом, руки на парте, и внимательно слушает учительницу. Маня нарочно гримасничает, чтобы рассмешить ее. Бабушка не в силах удержаться от смеха, и учительница выставляет ее на позор перед всем классом. Маня захлебывается от наслаждения, представив себе, как бабушка стоит лицом к стене. По пути из школы она сорвет с бабушки сумку, и мальчишки будут пинать сумку ногами вместо мяча.
— Вот будет крику! — вздохнул бухгалтер.
— Подумаешь, — роптала супруга, — не сидеть же нам ради нее дома!
