– Мистер Сил, вы собственными глазами видели наш милый старый дом, вы поняли, какой образ жизни мы ведем. Разве вы не ощутили наличия здесь чего-то редкостного, драгоценного, что так легко разрушить.
– Это как раз то влияние, которое и необходимо детям, – весело возразил Бэзил. – В настоящий момент они остро нуждаются в культуре.
Стадия третья:
Враждебность, холодная, как заснеженный холм, возвышавшийся над деревней. Бэзил провел Конноли по плитняку дорожки к яблочно-зеленой двери и ввел в пахнувший торфяным дымом и тушеным мясом коридор.
– Боюсь, что вещей у них нет, – сказал он. – Это Дорис, это Мики, а это… это малышка Марлин. Думаю, через день-два вы будете удивляться, как раньше могли обходиться без этих детишек. В нашей работе мы сплошь и рядом сталкиваемся с подобной ситуацией: люди, поначалу непривычные к общению с детьми, желали взять их насовсем. До свидания, дети, удачи вам и всего хорошего. До свидания, миссис Харкнесс. Мы будем навещать вас время от времени, чтоб проверить, все ли в порядке.
И Бэзил покатил обратно по пустынным дорогам, и теплое чувство в груди бросало вызов начавшейся метели.
Ночью навалило снега, связь прервалась, дорога в Норт-Граплинг сделалась непролазной, на восемь дней Старая Мельница оказалась отрезанной от современного мира не только духовно, как ранее, но и физически.
Глава 4
После завтрака Барбара и Бэзил засели в оранжерее. Дым от сигары Бэзила, поднявшись до уровня груди, висел во влажном воздухе синим неподвижным облачком, застывшим между плиточным полом и экзотической зеленью наверху. Бэзил читал сестре вслух.
– Это все о службе снабжения, – сказал он, откладывая последний лист рукописи. За прошедшую неделю книга его значительно продвинулась.
Барбара проснулась так плавно, словно и не спала вовсе.
– Очень хорошо, – похвалила она. – Первоклассная работа.
– Это должно их встряхнуть, – сказал Бэзил.
– Очень может быть, – отозвалась Барбара, на которую услышанное произвело обратное действие. И без всякой связи с предыдущим добавила: – Я слышала, дорогу в Норт-Граплинг утром расчистили.
– Снегопад этот был провиденциальным. Он заставил Конноли и Харкнессов притереться друг к другу. Не будь его и, как мне кажется, либо одна, либо другая сторона могла бы отчаяться.
– Рискну предположить, что вскоре мы получим известие от Харкнессов.
И в это мгновение, как в кино, в дверях возник Бенсон, объявивший, что в гостиной находится мистер Харкнесс.
– Придется мне к нему выйти, – сказала Барбара.
– Ни в коем случае, – сказал Бэзил. – Эта работа – мой вклад в победу. И вслед за Бенсоном он проследовал в дом.
Он ожидал увидеть изменения в облике мистера Харкнесса, но не думал, что они будут столь разительными. Мужчину трудно было узнать. Казалось, что твердая корка тропической респектабельности, спрятанная под всей этой пестрой домотканностью, рассыпалась в пух и прах – и вид у мужчины был теперь жалок. Одет он был так же, и если бородка его выглядела взъерошенной, то, видимо, это была лишь игра воображения, воспламененного тем, как затравленно он озирался вокруг.
В одном из путешествий Бэзилу случилось посетить тюрьму в Иордании, где практиковалась изощренная система наказаний. Учреждение это совмещало в себе функции тюрьмы и сумасшедшего дома. Одним из умалишенных был старик-араб, прославившийся как особо буйный. Усмирить его могло лишь одно средство – направленный на него немигающий человеческий взгляд. Но стоило моргнуть – и он на тебя кидался.
Непокорных арестантов отправляли к нему в камеру и запирали в ней на срок до двух суток, в зависимости от тяжести преступления. День и ночь сумасшедший стерег провинившегося из своего угла, пригвожденный к месту и зачарованный его упорным взглядом. На помощь сумасшедшему приходил полдневный зной – под влиянием жары даже у самого осторожного начинали слипаться веки, и едва это происходило, сумасшедший в ту же секунду прыжком набрасывался на свою жертву и вцеплялся в нее ногтями и зубами. Бэзил видел одного здоровенного арестанта после подобного, длившегося два дня наказания.
Что-то во взгляде мистера Харкнесса заставило его ясно вспомнить эту сцену.
– К сожалению, сестры моей нет дома, – сказал Бэзил.
Остаток надежды, если он еще теплился в душе мистера Харкнесса, мгновенно испарился, когда он увидел перед собой своего врага.
– Вы брат миссис Сотхил?
– Да, считается, что мы очень похожи. Я помогаю ей здесь в отсутствие ее супруга. Могу я чем-нибудь помочь вам?
– Нет, – отрывисто произнес посетитель. – Нет. Неважно. Я рассчитывал повидать миссис Сотхил. Когда она вернется?
– Трудно сказать, – ответил Бэзил. – Сроки бывают самые неопределенные. Иногда отлучка длится месяцами. На этот раз она перепоручила все дела мне. Вы хотели ее видеть по поводу эвакуированных? Сестра была так рада известию, что они хорошо устроены. Она смогла уехать с чистой совестью. Ведь семейство это вызывало у нее, если можно так выразиться, особое беспокойство.
Мистер Харкнесс без приглашения опустился на стул. Он сидел на позолоченном стуле в уютной светлой маленькой гостиной как мрачная тень из преисподней. Казалось, у него пропало всякое желание двигаться и говорить.
– Миссис Харкнесс здорова? – любезно осведомился Бэзил.
– Она не встает с постели.
– А ваш квартирант?
– Уехала сегодня утром – как только расчистили дорогу. И две служанки тоже уехали вместе с ней.
– Надеюсь, Дорис помогает вам по дому.
При упоминании этого имени мистер Харкнесс не выдержал и стал изливать душу.
– Мистер Сил, я больше не могу терпеть такое. Никто из нас не может. Мы дошли до точки. Вы должны забрать этих детей.
– Но вы же не хотите, конечно, отправить их назад в Бирмингем, чтобы они там погибли под бомбами!
Это был довод, к которому часто и с хорошим результатом прибегала Барбара. Но едва произнесся это, Бэзил понял, что совершил ложный шаг. Страдание очистило душу мистера Харкнесса, уничтожив в ней всякое лицемерие. Впервые губы его искривило некое подобие улыбки.
– Я был бы счастлив этому сверх всякой меры! – заявил он.
– Т-т-т… Не надо наговаривать на себя. Впрочем, так или иначе это было бы противозаконно. Мне хотелось бы вам помочь. Ваши предложения?
– Я подумывал было отравить их жидкостью от сорняков, – мечтательно произнес мистер Харкнесс.
– Что ж, – сказал Бэзил, – это был бы выход. Но, вы считаете, Марлин смогла бы удержать это в желудке?
– Или повесить…
– Ну перестаньте, мистер Харкнесс, это ведь просто пустые мечты. Надо быть реалистом.
– Все, что приходит мне на ум, так или иначе, сводится к смерти – либо их, либо нашей.
– Не сомневаюсь, что выход может быть найден, – обронил Бэзил. Украдкой поглядывая на мистера Харкнесса, не выразит ли его лицо недоверие или негодование, он принялся излагать план, явившийся ему, вначале смутно, при первом знакомстве с Конноли, а затем, уже более четко, в последнюю неделю.
– Трудность размещения эвакуированных в бедных семьях, – говорил он, – вызвана тем, что пособие едва покрывает траты на еду для этих несчастных. Конечно, если речь идет о милых, ласковых детях, то их примет с радостью кто угодно. Но Конноли никто не назвал бы милыми и ласковыми. – Мистер Харкнесс застонал. – К тому же им свойствен инстинкт разрушения. Следует признать, что содержание их в доме сопряжено с большими трудностями. Однако если скудное пособие, выплачиваемое государством, было бы дополнено…
– То есть вы хотите сказать, что я мог бы заплатить тому, кто их возьмет. Я готов заплатить, готов чуть ли не все отдать, только бы их от меня убрали! Сколько я должен? Как это организовать?
– Предоставьте это мне, – сказал Бэзил, внезапно отбрасывая все светские околичности. – В какую сумму вы оцениваете возможность избавиться от детей?
Мистер Харкнесс заколебался. Пробудившаяся надежда прорывала маску невозмутимости. Но трудно работать на Востоке, не приобретя острого нюха на возможность сделки.
