– Они, должно быть, очень старые, – сказала Барбара. – Я с ними едва знакома. Кажется, недавно я что-то слышала про мистера Приттимен-Партриджа, но не помню, что именно.

– Дом у них красивый? Мебель хорошая?

– Насколько мне известно, да.

– Люди добропорядочные? Любители мирной тихой жизни?

– Наверно.

– Подходит!

Бэзил склонился над картой, изучая путь до Грентли-Грин, который назавтра ему предстояло проделать.

Усадьбу «Пивоварня» он нашел без труда. В семнадцатом веке здесь варили пиво, позже дом преобразовали для жилья. Своим широким, привычной формы фасадом из тесаного камня дом был обращен к общинному выгону. Шторы и фарфоровые вазы на окнах показывали, что «дом поддерживается в хорошем состоянии». Бэзил одобрил вазы – большие, темного веджвудского фарфора – ценные, хрупкие, без сомнения, заботливо хранимые. В открывшуюся дверь Бэзил увидел шедший через весь дом прямой коридор и заснеженную лужайку с заваленным снегом можжевеловым кустом за домом.

Дверь открыла девушка, крупная и миловидная. Она была белолицей, с огромными голубыми глазами, белокурые волосы ее кудрявились, большой рот застенчиво сжат. Одета девушка была в твидовый костюм и вязаный джемпер, словно собралась на прогулку, но теплые тапочки на меху свидетельствовали, что утро она проводила дома. Все в девушке казалось большим, полновесным, мягким и круглым. На вывеску дома моды она не годилась, но назвать ее толстой тоже было бы неверно. С годами формы ее должны были стать восхитительно пропорциональными. Буше охотно изображал таких девиц полуодетыми, окутанными розово-голубым облачком тонкого батиста и с бабочкой, порхающей над бело-розовыми округлостями грудей.

– Мисс Приттимен-Партридж?

– Нет. Только не говорите, что собираетесь предложить мне что-то купить. Стоять здесь в дверях жутко холодно, а если я приглашу вас в дом, мне придется купить ваш товар.

– Я хотел бы повидать мистера и миссис Партридж.

– Они скончались. По крайней мере один из супругов. Другой же прошлым летом продал дом. Если это все, то, пожалуйста… Мне неприятно быть с вами столь неучтивой, но я должна закрыть дверь, а не то закоченею.

Так вот что слышала Барбара о владельцах «Пивоварни»!

– Могу я войти?

– О боже мой, – говорила полнотелая девица, ведя его в гостиную с веджвудскими вазами. – Вы хотите, чтобы я что-то купила или заполнила анкету? Или это по поводу подписки? Если дело касается первых двух вопросов, то ничем помочь не могу, – муж в отъезде, в йоменских войсках, а если это подписка, то наверху кое-какие деньги у меня есть. Мне сказали сдать такую же сумму, какую сдаст миссис Эндрюс, жена доктора. Если вы у нее еще не были, то вернитесь ко мне после того как выясните, сколько готова сдать она.

В гостиной все было новым – и краска, и ковры, и гардины. И, видно, совсем недавно расставленная мебель. Напротив камина стоял широкий вместительный диван, чьи обитые набивной тканью подушки еще хранили вмятины от тела этой милой юной женщины: она лежала тут, когда Бэзил позвонил в дверной колокольчик. Он знал, что стоит провести рукой по круглой впадине, где только что находилось ее бедро, и она окажется теплой и что другими подушками хозяйка подпирала плечо. Книга, которую она читала, лежала на шерстяном каминном коврике. Бэзил мог в точности вообразить позу, в которой это тело в ленивой юношеской истоме распростерлось на диване.

Девушка, казалось, уловила дерзость, с которой он изучал ее, и спросила:

– А почему вы не в армии?

– Моя работа имеет важное общенациональное значение, – ответил Бэзил. – Я окружной уполномоченный по распределению эвакуированных и сейчас ищу подходящий дом для трех эвакуированных детей.

– Искренне надеюсь, что мой дом вам не подойдет. Очень надеюсь. Я даже и за овчаркой Билла ухаживать не могу. И за собой – в достаточной мере. Куда мне еще троих детей!

– Это совершенно особые дети.

– Вполне вероятно. Но я их не приму, спасибо. Вчера ко мне нагрянула одна смешная женщина по фамилии Харкнесс. Мне кажется, война не слишком подходящее время для неожиданных визитов, согласны? И она рассказывала мне ужасные вещи про детей, которых к ней поселили. Им пришлось в буквальном смысле откупиться, дать взятку, чтобы этих монстров от них забрали.

– Речь идет об этих детях.

– Господи, ну почему выбор пал на меня!

Она ошеломленно уставила на него взгляд огромных испуганных глаз. Так застывает кролик в луче автомобильных фар.

– Ну, на самом-то деле, выбрал я Приттимен-Партриджей… А что касается вас, то я даже имени вашего не знаю.

– Как и я вашего.

– Бэзил Сил.

– Бэзил Сил? – переспросила она с неожиданным интересом. – Как забавно…

– Чем же забавно?

– Только тем, что в свое время я много про вас слышала. Дружили вы с девушкой по имени Мэри Николс?

– Дружил? – Дружил с Мэри Николс? Мэри Николс…

– Она часто рассказывала про вас. Она была гораздо старше меня, а мне тогда было шестнадцать, и я восхищалась ею. Вы познакомились с ней на пароходе, следовавшем из Копенгагена.

– Признаться, в Копенгагене я был.

Девушка теперь глазела на него пристально и с некоторым неодобрением.

– Так вы и есть тот Бэзил Сил… Никогда бы не подумала…

Четыре года назад в маленькой гостиной на втором этаже дома в Южном Кенсингтоне, в комнате, которую и занимала Мэри Николс и где она принимала своих подруг, они с ней нередко пили чай. День за днем она приходила туда посидеть перед газовым камином и, жуя ореховый пирог, послушать подробности пережитого Мэри приключения. «Но неужели ты не хочешь с ним увидеться?» – спрашивала она. «Нет, это было так прекрасно и так ценно само по себе в своей завершенности. – Со времени того приключения Мэри увлеклась чтением романтической литературы. – Я не хочу ничего испортить». «Мне кажется, он и вполовину не стоит тебя, дорогая». «Он совершенно особенный… Не надо считать его обычным ухажером на танцульках…» Девушка тогда еще не посещала танцулек, и Мэри это знала. Рассказы Мэри об ухажерах на танцульках производили на девушку сильное впечатление, но куда больше действовала на нее история с Бэзилом Силом. Имя это накрепко врезалось ей в память.

А Бэзил все еще стоял, силясь вспомнить… Мэри Николс? Копенгаген? Нет. Он не помнил ничего. Отрадно, думал он, что доброта и симпатия, проявленные когда-то, с течением времени могут возвратиться как благословение проявившему их. Мужчина поухаживал за девушкой на пароходе, и пути их разошлись. Он забыл об этом, ведь в его жизни было столько подобных историй. А она не забыла, и вот однажды нежданно-негаданно Судьба дарит ему в награду зрелый плод: в «Пивоварне» Грентли-Грин, сама того не ведая, его ждет прелестная и соблазнительная незнакомка.

– Не угостите меня рюмочкой в память о Мэри Николс?

– В доме вряд ли найдется спиртное. Ведь Билл в отъезде. Внизу в погребе у него есть бутылки, но дверь заперта.

– Полагаю, мы сможем ее вскрыть.

– О, я не посмею. Билл ужасно разозлится.

– Ну, не думаю, что ему особенно понравится, когда он приедет из отпуска, увидеть дом разгромленным семейкой Конноли. Кстати, вы ведь их еще не видели. Они возле дома в машине. Я приведу их.

Волоокая голубизна ее глаз теперь светилась истинной печалью и мольбой.

– Ну, взгляните на них через окно.

Девушка пошла взглянуть.

– Боже милостивый, – сказала она. – Миссис Харкнесс была недалека от истины. Я-то считала, что это выдумки.

– Чтобы избавиться от них, она заплатила тридцать фунтов.

– О, такой суммы у меня и близко нет. – И опять эти печаль и мольба в больших голубых глазах. – Билл выдает мне деньги из своего жалованья. Ежемесячно. А других денег у нас нет.