– Ради бога, остановите их!

– Но это же палуба «Д»?

– Да.

– Нам сюда и надо. Какого черта здесь все эти люди делают?

Седрик поднялся по трапу и прошел к сходням. На борт поднимались цепочкой тяжело нагруженные люди – солдаты его полка.

– Назад! – приказал он.

– Кто это, черт возьми? – раздалось из темноты.

– Лайн. Заберите ваших людей обратно на причал. Подниматься на борт рано.

– О, но им невтерпеж! Вы хоть понимаете, что у половины солдат с полудня крошки во рту не было!

– Ох…

– Весь распорядок погрузки к черту пойдет, если их не пустить!

– О-о…

Подбежал ординарец:

– Мистер Лайн, пройдите к командиру, пожалуйста.

Седрик отправился к командиру.

– Послушайте, Лайн, что, эти идиоты шотландцы еще не убрались? Я же два часа назад приказал очистить палубу! Я надеялся, вы за этим проследите!

– Простите, полковник. Сейчас дело сдвинулось.

– Весьма рассчитываю, черт подери! Да, и еще – половина наших людей провели весь день без пищи. Идите к начальнику интендантской службы и раздобудьте что-нибудь для них. И выясните на мостике, что точно значится в приказе о выходе в море. А когда люди поднимутся на борт, пусть каждый будет в курсе, где что лежит. Чтобы ничего не пропало. Нас могут задействовать уже к концу недели. Я слышал, шотландцы, пока добирались, много чего потеряли. Не хватало еще, чтобы они за наш счет возместили потери.

– Есть, сэр!

Когда Седрик вышел на палубу, мимо, едва не задев его, проскользнула тень, в темноте показавшаяся ему тенью из другого, еще более безнадежного мира. Тень бормотала: «Списки личного состава в трех экземплярах… Списки личного состава в трех экземплярах…»

В семь часов полковник сказал:

– Ради всего святого, пусть кто-нибудь заменит Лайна! Похоже, он спит на ходу.

– До завтрака поесть будет нечего.

– О Боже, что за бред… На Юстонском вокзале мне обещали телеграфировать, чтобы по прибытии нас ожидал горячий ужин!

Цепочка солдат на сходнях развернулась и начала спуск вниз. Когда замыкающий солдат оказался на причале и его поглотил мрак, на борт поднялся их офицер.

– Ну и неразбериху вы устроили! – сказал он.

Палубу заполнял чужой полк с чужими ящиками и мешками.

– Кто это курит? – крикнул с мостика судовой офицер. – Потушить папиросу немедленно!

На причале зачиркали спичками.

– Гасите папиросы, там, внизу!

– Ничего себе! Едешь весь… день напролет… Никакого тебе… ужина, торчишь, как… на причале. А теперь этот… папиросу… курить не дает! Да пошел он… мне эти суки… уже вот как!

Темная фигура опять проскользнула мимо Седрика, бормоча в полном отчаянии: «Списки личного состава в трех экземплярах… Списки личного состава в трех экземплярах… Почему, черт возьми, раньше трудно было сказать, что в трех экземплярах!»

Рядом с Седриком возникла другая темная фигура, и Седрик узнал офицера, ответственного за погрузку.

– Послушайте, люди перед погрузкой должны были снять амуницию и запаковать ее в брезентовые мешки!

– О-о! – вздохнул Седрик.

– Похоже, они этого не сделали.

Седрик отправился к себе в каюту. Он чувствовал бесконечную усталость, все события предыдущих двух суток, все эмоции, им испытанные, поглотило единственное желание – спать. Он снял ремень, скинул ботинки и повалился на койку. Не прошло и четверти минуты, как он провалился в мертвецкий сон, но через пять минут его разбудил приход стюарда с подносом, который тот поставил возле него. На подносе были чай, яблоко и тонкий ломтик серого хлеба с маслом. Так обычно начинался день на этом судне, когда оно совершало рейс куда-нибудь в страны незакатного солнца или в Вест-Индию. Через час мимо двери в каюту прошел другой стюард, мелодично ударявший молоточком в гонг. Таков был второй утренний ритуал, ежедневно совершаемый на этом судне. Стюард прошел по отсеку первого класса, приятно позванивая в гонг и лавируя между грудами вещмешков. Злые, небритые, не спавшие всю ночь офицеры угрюмо косились ему вслед. За девять месяцев перед тем судно ходило в Средиземное море, и сотне интеллигентных старых дев эта утренняя музыка очень нравилась. Однако отношение к его музыке стюарду было решительно безразлично.

После завтрака полковник собрал офицеров в курительной.

– Нам надо вынести на берег весь груз, – сказал он, – и разместить все заново – разумно и тактически верно. Так или иначе, до вечера нам предстоит оставаться здесь. Я только что виделся с капитаном, и он сказал, что еще не заправился топливом. А еще у нас перегруз, и он настаивает, чтобы мы ссадили на берег человек двести. Утром судно примет на борт полевой госпиталь, так что нам придется потесниться и отыскать для него место. С нами еще поплывут полевая жандармерия, Военно-полевой институт, Институт сухопутных, морских и военно-воздушных сил, два офицера-контрактника, четыре капеллана, врач-ветеринар, фотожурналист, группа береговой охраны, несколько морских зенитчиков, вспомогательное военно-воздушное соединение – уж не знаю, что это такое, – и отряд саперов. Всех их надо как-то разместить. Рядовым корабль не покидать. С берегом не общаться. Возле телефонных будок и почтовых ящиков на причале будет выставлен караул. Это все, джентльмены.

И все сказали:

– Ну и погрузку Лайн нам устроил!

Глава 5

Когда мистер Бентли в первом порыве патриотического восторга оставил издательскую деятельность, он договорился со своим старшим партнером, что тот сохранит за ним его кабинет, чтобы мистер Бентли мог приходить туда и проверять бухгалтерию и финансы. Повседневной же, рутинной работой отныне должен был заниматься старший партнер, мистер Рэмпол.

Фирма Рэмпола и Бентли не была ни слишком крупной, ни слишком процветающей; держалась она на плаву главным образом за счет того, что оба партнера имели существенные доходы из других источников. Мистер Бентли заделался издателем, потому что сызмальства, с самого детства, полюбил книги, которые считал благом тем большим, чем больше этих книг. Правда, близкое знакомство с их авторами никак не улучшило его мнения о писателях как классе: они представлялись ему людьми жадными, эгоистичными, ревнивыми и неблагодарными. Однако он хранил надежду, что в один прекрасный день кто-нибудь из этих малоприятных людей окажется мессией и гением. Но сами по себе книги он любил. Ему нравилось любоваться яркими обложками новинок, выставленных в витрине его офиса и радоваться своему косвенному авторству и причастности к этому зрелищу. Иное дело Рэмпол. Мистер Бентли не уставал удивляться, как его старшего партнера занесло в книгоиздательство и почему, разочаровавшись, он упорно в нем оставался. К тому, что книга раскупится, старина Рэмпол всегда относился скептически. «Не пойдет, – говорил он, когда мистер Бентли предлагал нового автора. – Первых романов никто не читает».

Пару раз в год Рэмпол сам приводил в издательство автора, неизменно предрекая и хорошо аргументируя его неизбежный провал. «Ужасная вещь случилась, – говорил он, – встретил в клубе старинного знакомого такого-то. Взял меня в оборот, замучил совсем. Парень только что из Малайи вернулся. Написал мемуары. Придется издать. Ничего не поделаешь. Утешает только то, что второй книги он не напишет».

Единственным его преимуществом перед мистером Бентли, преимуществом, которое он любил выставлять напоказ, было то, что выбранные им авторы второй раз в издательство не показывались, что и отличало их от молодых креатур мистера Бентли.

Идея «Башни из слоновой кости» мистеру Рэмполу естественным образом, претила. «Еще ни один литературный журнал никогда не добивался успеха», – говорил он.

Амброуза мастер Рэмпол, хотя и с неохотой, но признавал, включая в число тех немногих авторов из списка, чьи произведения приносили несомненный доход. Прочие имена у партнеров всегда вызывали споры. Мистер Бентли, владея хитрым искусством обосновывать непомерные авансовые выплаты, расходы и издержки, всегда умел представить очевидную неудачу как успех. Напротив, книги Амброуза выдерживали тираж в пятнадцать тысяч экземпляров. Как человека Рэмпол Амброуза не любил, при этом не отказывая ему в обладании определенной писательской сноровкой. Его глубоко поразила слепота Амброуза, родившего идею, столь невыгодную для него самого.

– Что, у парня деньги имеются? – спросил он мистера Бентли, оставшись с ним один на один.

– Если и есть, то, думаю, немного.

– В таком случае, на что он надеется? И чего, собственно, хочет?