– Спасибо, – кивнул его собеседник, – но мы справимся.
Подошел коронер.
– Все, ребята, довольно, – нетерпеливо бросил он, – дайте пройти.
Вместе с другими Стивенс вышел наружу, снова на знойный воздух. У дверей стояла повозка, которой раньше здесь не было. Задний полог был откинут, дно устлано соломой, и вместе с другими Стивенс стоял с непокрытой головой, глядя, как четверо мужчин выходят из помещения с завернутым в одеяло тяжелым свертком в руках и направляются к повозке. Трое или четверо подошли помочь, Стивенс тоже двинулся в ту сторону и тронул за плечо молодого человека, вновь отметив про себя прежнее выражение усталости и крайнего изумления.
– Вы подплыли к лодке, еще не зная, что дело неладно, – сказал он.
– Точно, – откликнулся молодой. На сей раз он говорил спокойно, по крайней мере сперва. – Я подплыл, уцепился и погреб назад. Ну что на крючке что-то есть, я еще раньше понял. Видно было, как леска провисает под чем-то…
– Вы хотите сказать, повели лодку назад, – сказал Стивенс.
– … под чем-то… Сэр?
– Повели назад лодку. Подплыли, уцепились за борт и повели назад.
– Да нет же, сэр! Я сел за весла. И погреб назад, на ту сторону. И ничего такого не подумал! Что я, рыб, что ли, не видел?…
– Чем? – спросил Стивенс. Молодой уставился на него. – Чем погреб?
– Веслом! Оно валялось на дне лодки, и я погреб назад, и все время было видно, как они выскакивают из воды. Они его не отпускали! Они прилипли к нему и не отпускали, даже когда мы тащили его на берег, все жрали и жрали! Рыбы! Были бы черепахи – понятно, но это были рыбы! Впились в него! Ну конечно, мы подумали, что там тоже рыбы. И действительно, рыбы там были! Никогда больше в рот рыбешки не возьму! Никогда!
Вроде бы времени прошло немного, а день куда-то ушел, и с ним отчасти ушла и жара. Вернувшись в машину, вставив ключ в замок зажигания и готовясь отъехать, Стивенс напоследок посмотрел на повозку. Что-то тут не так, думал он. Что-то не сходится. Что-то я упустил, не увидел. Либо что-то еще не произошло.
Повозка тоже тронулась с места, переползая через насыпь в сторону главной дороги; на козлах сидели двое, и еще двое ехали на оседланных мулах по обе стороны повозки. Стивенс повернул ключ зажигания, машина быстро набрала скорость и обогнала повозку, тоже ехавшую довольно быстро.
Проехав с милю по шоссе, Стивенс свернул на ухабистую дорогу, ведущую к холмам. Она поползла вверх, солнце теперь то исчезало, то вновь появлялось – во впадинах между поднимающимися с обеих сторон склонами уже наступил закат. В каком-то месте дорога раздваивалась. На развилке стояла церковь, свежевыкрашенная, без колокольни, а к ней прилепилось маленькое неогороженное кладбище с беспорядочно разбросанными надгробиями из дешевого мрамора, а то и могилами без всяких надгробий, отмеченными лишь врытыми в землю перевернутыми стеклянными банками, да глиняными горшками, да битым кирпичом.
Сомнений у него не возникло. Он подъехал к церкви, обогнул ее и поставил машину капотом к развилке и дороге, по которой только что приехал и которая дальше загибалась и исчезала из поля зрения. Из-за этой неровности он и услышал приближение повозки раньше, чем увидел ее, а вскоре услышал и шум автомобильного двигателя. Он доносился, быстро приближаясь, снизу и сзади, из-за холмов, и вскоре показался, уже сбрасывая скорость, грузовик с плоским днищем, застеленным брезентом.
Он показался из-за поворота и остановился на развилке; тут Стивенс снова услышал скрип колес повозки, а затем и увидел ее и двух верховых, выезжающих в уже сгустившихся сумерках из-за поворота, а из машины на дорогу вышел мужчина, и Стивенс узнал его: Тайлер Болленбо – фермер, женатый, семейный, прослывший человеком самонадеянным и неистовым в гневе, родившийся в здешних краях, но уехавший на Запад и возвратившийся, волоча за собой шлейф слухов о деньгах, заработанных карточной игрой, женившийся, купивший землю и в карты больше не игравший, зато по прошествии лет начавший закладывать собственные урожаи и торговать на полученные деньги будущими урожаями хлопка; сейчас, казавшийся в сумерках выше обычного, он стоял на дороге рядом с повозкой и, не повышая голоса и никак не жестикулируя, разговаривал с ее пассажирами. Рядом с ним стоял еще кто-то, в светлой рубахе, но его Стивенс не узнал и больше в ту сторону не смотрел.
Он потянулся к ключу зажигания; мотор завелся, и машина вновь тронулась с места. Он включил передние фары и быстро отъехал от кладбища, направляясь к дороге, а когда проезжал мимо повозки, на подножку к нему вскочил мужчина в светлой рубахе и что-то крикнул. Тут Стивенс узнал и его, это был младший брат Болленбо, уехавший много лет назад в Мемфис, где, по слухам, нанялся охранником и участвовал с оружием в руках в подавлении забастовки рабочих-текстильщиков, а последние два-три года живший у брата, скрываясь, говорят, не столько от полиции, сколько от кое-кого из своих мемфисских приятелей либо партнеров по бизнесу, появившихся уже потом. Время от времени его имя мелькало в сводках об уличных стычках и потасовках на сельских танцах и пикниках. Однажды двое полицейских схватили его в Джефферсоне и бросили в тюрьму, где он по субботам, напившись, хвастался былыми подвигами либо проклинал нынешнюю злую судьбу, а также старшего брата, заставляющего его работать на ферме.
– Что ты тут, мать твою, вынюхиваешь? – прорычал он.
– Бойд, – остановил его Болленбо-старший. Он даже не повысил голоса. – Лезь в машину. – Он стоял, не шевелясь, – крупный мужчина с мрачным лицом, смотревший на Стивенса своими холодными, блеклыми, лишенными какого-либо выражения глазами. – Привет, Гэвин, – сказал он.
– Привет, Тайлер. Забираете Лонни с собой?
– А что, у кого-нибудь есть возражения?
– У меня – никаких, – сказал Стивенс, вылезая из машины. – Давайте помогу перенести в грузовик.
Потом снова сел к себе в машину. Повозка тронулась с места. Грузовик последовал за ней и повернул, быстро набирая скорость; мелькнули два лица – на одном, заметил Стивенс, не было ни злобы, ни страха; на другом – вообще ничего, кроме застывших, холодных, блеклых глаз. Треснувший габарит вспыхнул и скрылся за склоном холма. А номер-то округа Окатобы, подумал Стивенс.
Лонни Гриннэпа похоронили на следующий день; тело вынесли из дома Тайлера Болленбо.
Стивенса на похоронах не было.
– И Джо, наверное, тоже, – сказал он. – Я про дурачка, что при нем жил.
– Нет. Его там тоже не было. Наши, что пошли в воскресенье утром в хибару Лонни взглянуть на перемет, говорили, что застали его там, он все еще искал Лонни. Но на похоронах его не было. На сей раз, когда он отыщет Лонни, лечь рядом получится, но дыхания его он уж не услышит.
3
– Нет, – сказал Стивенс.
В тот день он находился в Моттстауне, центре округа Окатоба. И хотя дело происходило в воскресенье, и хотя он и сам не знал, чего ищет, пока не нашел, тот, кто ему нужен, обнаружился еще до темноты, – агент компании, которая одиннадцать лет назад выдала Лонни Гриннэпу страховой полис на пять тысяч долларов с двойной оплатой при условии смерти в результате несчастного случая и доверенностью на имя Тайлера Болленбо.
Все было оформлено по правилам. Освидетельствовавший Лонни Гриннэпа врач видел его впервые, Тайлера же знал много лет, Лонни оставил отпечаток пальца на заявлении, и Болленбо уплатил первый взнос и затем исправно продолжал выплаты.
Никакой тайны во всем этом не было, разве что сделка была совершена в другом городе, впрочем, и это, как выяснил Стивенс, было не так уж необычно.
Округ Окатоба располагался на противоположном берегу реки, граница его проходила в трех милях от места, где жил Болленбо, и это был единственный из известных Стивенсу людей, кто владел землей в одном округе, а покупал машины и фургоны и держал деньги в банке другого, повинуясь укорененному в сознании селянина – можно назвать его атавистическим – смутному недоверию, пожалуй, даже не к белым воротничкам, но к асфальту и электричеству.
– Стало быть, пока не следует уведомлять компанию? – спросил агент.
– Нет. Когда он придет заполнять бланк заявки, примите его, скажите, что вам понадобится примерно неделя, чтобы утрясти все формальности, выждите три дня и дайте ему знать, чтобы он на следующее утро, часов в девять-десять пришел к вам на службу, зачем и почему – не говорите. Потом, когда убедитесь, что вызов до него дошел, позвоните мне в Джефферсон.
Назавтра, едва ли не на самом рассвете, духота разрешилась грозой. Он лежал в кровати, глядя на вспышки молнии и слушая удары грома и барабанный грохот дождя по крыше, думая о том, что такой же грохот стоит над неубранной бесприютной могилой Лонни Гриннэпа, вырытой на склоне безлесного холма рядом с церковью без колокольни, и глиняно-желтая вода яростно роет себе канавки, заливая могилу, о шуме, который она производит, заглушая волнение реки, уже не такой мелкой после грозы, и обрушиваясь на хибару из жести и брезента, в которой глухонемой, наверное, все еще ждет хозяина, зная, что что-то произошло, но как и почему – не зная. Кáк – не зная, думал Стивенс. Им удалось каким-то образом одурачить его. Даже связать не потрудились. Просто одурачили.
В среду вечером ему позвонил из Моттстауна страховой агент и сказал, что Тайлер Болленбо подал заявку.
– Хорошо, – сказал Стивенс. – В понедельник свяжитесь с ним и вызовите на вторник. И дайте мне знать, когда убедитесь, что он получил ваше сообщение. – Он повесил трубку. Я сажусь играть в стад-покер с человеком, который в отличие от меня зарабатывал этим деньги, подумал он. Но мне хотя бы удалось заставить его потянуть карту. И он знает, кто с ним в доле.
Так что в следующий понедельник, когда страховой агент снова связался с ним, он знал лишь то, что собирается делать сам. Сначала он подумал было, может, стоит попросить шерифа прислать помощника либо взять с собой кого-нибудь из друзей. Но даже друг не поверит, что я знаю прикуп, сказал он себе, хотя на самом деле знаю. А именно: один человек, будь он даже убийца-любитель, может убедить себя, что все за собой подчистил. Но если их двое, никто не может быть уверен, что другой не наследил.
Короче, он пошел один. Пистолет у него имелся. Он оглядел его и положил назад в стол. Так хотя бы из него меня никто не убьет, сказал он себе. Он уехал из города сразу после наступления сумерек.
На сей раз он проехал мимо продуктовой лавки не останавливаясь. Было уже совсем темно. Добравшись до проселка, на который он свернул девять дней назад, Стивенс теперь взял направо, проехал с четверть мили и притормозил у какого-то замусоренного двора. Передние фары выхватили в глубине темную хижину. Не выключая фар, он зашагал по полосе желтого света к хижине, выкрикивая по дороге:
– Нейт! Нейт!
На зов почти сразу же откликнулся, судя по голосу, негр, но свет в хижине так и не зажегся.
– Я еду на делянку мистера Лонни Гриннэпа. Если завтра не вернусь засветло, ступай в лавку и скажи там народу.
Ответа не последовало. Затем раздался женский голос:
– Убирайтесь отсюда!
Мужчина что-то невнятно проговорил.
– Да плевать мне! – выкрикнула женщина. – Ступай, скажи этим белым, пусть сами своими делами занимаются!
Стало быть, я здесь не один, заключил Стивенс, думая о том, что часто, едва ли не всегда, у негров немедленно срабатывает чутье даже не на само зло, а на то, что оно свершается. Он вернулся к машине, выключил фары и взял с сиденья карманный фонарик.
Нашел фургон. Узкий луч фонарика высветил номерной знак, который девять дней назад на его глазах мелькнул на гребне холма. Он выключил фонарик и сунул его в карман.
