— Все еще странно?
— Очень странно.
Она улыбается, когда снова опускает мою голову.
Кэролайн улыбается, и мы целуемся, все идеально, пока свет не освещает ее лицо, и она не говорит:
— О, черт.
Фары на подъездной дорожке.
— Мой отец.
Ее балкон Ромео и Джульетты оказывается идеальной высотой для падения на задний двор.
Моя машина оказывается, как раз в том месте, где можно незаметно выбраться прочь.
Но дорога между Энкени и Патнемом слишком коротка, чтобы я смог понять, какого хрена я делаю и слишком длинна, чтобы терпеть воспоминания о том, как рот Кэролайн прижимается к моему.
Квартира выглядит чужой, когда я возвращаюсь. Маленькая, холодная и уродливая. Пустая.
Я захожу в свою комнату и закрываю дверь. Падаю на спину на кровать, чувствуя себя уставшим и измотанным.
Звонит мой телефон. Я почти решаю не отвечать, потому что знаю, что это должна быть Кэролайн.
Я не могу говорить с ней. Сначала я должен привести себя в порядок, выяснить, что это было. Понять, почему, когда я крался по ее подъездной дорожке с выключенными фарами, половина меня надеялась, что меня не поймают, а другая половина была разочарована, пристыжена, чертовски зла на нее за то, что она заставила меня чувствовать себя ее маленьким грязным секретом.
Когда я взглянул на экран, это была не она. Это моя мама.
— Привет, как дела? — спрашиваю я.
Я слышу голос Фрэнки.
— Папа здесь.
Мое сердце колотится. Я сажусь так быстро, что у меня темнеет в глазах. Мне приходится приложить ладонь ко лбу, чтобы прояснить зрение.
— Где ты?
— Дома. У Бо. Он... он не хочет уходить, Уэст. Ты должен заставить его уйти.
Она говорит так, будто вот-вот расплачется, ее голос высок и звонок, прямо на грани срыва.
Фрэнки никогда не плачет.
— Хорошо, сделай глубокий вдох, малышка. Ты ведь внутри, да?
— Да.
— А он снаружи.
— Ага. И я заперла входную дверь, но он все колотит и колотит по ней. Я боюсь, что она сломается!
Теперь, когда она говорит это, я слышу стук. Я нахожусь за тысячи километров отсюда, и этот звук пугает меня до смерти. Я до сих пор помню его возле трейлера, кричащего на мою маму посреди ночи.
— Мишель! Впусти меня! Впусти меня в мой собственный чертов дом, ты, никчемная шлюха!
Он был пьян, сказала мне мама. Он был зол. Он не хотел этого. Но я не должен волноваться, потому что она никогда, никогда не позволит ему причинить мне боль.
Не прошло и сорока восьми часов, как она впустила его в свою спальню.
И он причинил мне много боли.
— Уэст? — голос Фрэнки дрогнул. — Мне страшно, Уэст.
Мои руки дрожат от адреналина. Я толкаю себя, пока моя спина не упирается в стену. Мне нужно что-то твердое, чтобы опереться.
— Я знаю, милая, но это прочная дверь и он через нее не пройдет. Где мама и Бо?
— Они ушли.
Пить, думаю, она имеет в виду. В Орегоне только десять. Они вернутся только через несколько часов.
— Ты закрыла заднюю дверь?
— Не-а.
— Хорошо. Можешь сейчас пойти и сделать это для меня?
— Да, но Уэст...
— Просто запри заднюю дверь. По одной вещи за раз, Фрэнкс.
Стук становится слабее. Она дышит тяжело, быстро. Напугана до смерти. Я пытаюсь сосредоточиться на звуке собственных вдохов и выдохов.
Когда она была маленькой и ей снился плохой сон, я брал ее в свою кровать и позволял ей свернуться калачиком рядом со мной, согласовывая наше дыхание, пока мы оба не засыпали.
— Я заперла, — говорит она.
— Сверху и снизу?
— Да.
— Хорошо, теперь окна.
— А что с окнами? — спрашивает Фрэнки.
— Проверь их, просто чтобы быть уверенной.
