Воздух заполняла коллизия звуков — шарманки, пневматические органы, электрогитары, флейты, тромбоны и трубы — странно мелодичная какофония, которая триумфально вздымалась до самых облаков, заставляя их кипеть на звездном небосводе.
Широкая улыбка расплылась по ее разгоряченному лицу.
— Эй, красавица! — крикнул ей красно-синий клоун, тряхнув головой в гигантском нимбе снежно-белых волос. — Давай сюда! С нами не соскучишься!
На веревке клоун вел за собой зубастую, весело скалившуюся обезьяну на метровых ходулях.
Ярмарка бродячих актеров заполнила собой несколько вытянутых акров травы, выходивших на обсидианово-черные, сверкавшие бесчисленными отражениями воды залива Эллиота. С северного конца высилась громада элеватора, со стороны суши виднелся серо-коричневый лабиринт многоквартирных зданий и кондоминиумов, а на юге — парк скульптур (уже закрытый) и стоянка, которая напоминала паззл из разноцветных кусочков-автомобилей.
Вдоль дороги на элеватор, чуть ли не на пути перевозящих зерно грузовиков, растянулась извилистая змейка шапито и балаганных тентов всевозможных размеров и расцветок, каждый под своим собственным, старательно выписанным названием: THEATRE LYRIQUE, CIRQUE OLYMPIQUE, FOLIES DRAMATIQUES, FUNAMBULES, THEATRE DES PYGMES, THEATRE PATRIOTIQUE, DELASSEMENTS COMIQUES[5] и т. п., уходя вдаль насколько хватало глаз.
Никогда Джинни не доводилось видеть столь много цирковых артистов — клоунов, музыкантов, акробатов, фокусников и, разумеется, мимов — ее подмывало смеяться и плакать одновременно. Как сильно это напоминало детство, которого она не помнила, но в которое хотела вернуться с безнадежной тоской…
Поддерживая равновесие на медленном ходу, Джек двигался по отведенной велосипедистам дорожке и шарил глазами в поисках знакомых лиц. Наконец, умело повернув переднее колесо в очередной раз, он заметил тренировочную площадку, а на ней Флашгерл, Голубую Ящерицу, Джо-Джима и прочих старых знакомых, разминавшихся в ожидании шанса продемонстрировать свой номер или репризу на той или иной арене.
Сотни посетителей — и группами, и поодиночке — фланировали кругом, смеясь, аплодируя, издавая охи и ахи, бросая купюры и мелочь в подставленные коробки и шляпы. Похоже, его коллеги и друзья устроили себе очередной дзынь-шлепный вечер, и не ошиблись. Бродячие актеры называют удачное шоу «дзынь-шлепным» — по звуку монеток, брошенных на толстый ковер из банкнот и мелочи.
На первой арене Бандана — в огненно-красном трико — установил три пылающие бочки и трамплин по типу американских горок для своего уницикла. Голова у него была повязана ярко-синей банданой, доходившей до громадных, украшенных фальшивыми самоцветами очков с крылышками по бокам. За все представление он не произнес ни слова, просто выделывал акробатику на уницикле или катался сквозь ослепительные и пугающие всплески огня из бочек. Джек знал то, что не ведал ни один из посетителей: скоро Бандана разведет пожар у себя на голове и потребует помощи от «подставного» — точнее, «подставной» — а еще точнее, от своей же дочери, ловкой девятилетней проныры, которая обдаст его фонтаном пены из хромированного огнетушителя.
Не нуждаясь в специальной площадке для выступлений, Слипфид-Сомнамбула продемонстрировал серию умопомрачительных карточных трюков, после чего замер истуканом, навалившись грудью на воображаемый шквал ветра, грозивший сорвать с него шляпу, — и положил щеку на сложенные лодочкой ладони, якобы задремав в ожидании следующего акта представления.
Он заговорщицки подмигнул проезжавшему Джеку. Тот вскинул руку, приветствуя старого знакомца.
Флашгерл не пользовалась огнем, хотя ее знойные телодвижения, желто-оранжевый комбинезон и преувеличенно вызывающая, суперфеминистская манера задевать зрителей отдавали обжигающим пламенем. Ее номер состоял из виртуозного жонглирования ножами и скипетрами, дикарских танцев и едких острот, которыми она осыпала мужскую половину своей аудитории — чьим предвзятым, сексистским отношением она объясняла неудачу того или иного трюка. Хохотали почти все — Флашгерл знала свое дело. Джек ни разу не видел, чтобы она всерьез разозлилась на какого-либо мужчину из числа зрителей. И все же она потихоньку сдавала — возраст сказывается, сорок пять уже: плечи устало опущены, во время танца чуть заметна одышка… Джеку пришло в голову, что несколько десятилетий пристрастия к сигаретам дают о себе знать.
А впрочем, настоящий баскер работает и больным, и здоровым — будем надеяться, что она лишь превозмогает простуду.
«Табор» раскинулся в конце извилистой дорожки — ряды небольших костюмерных фургончиков, огороженных колышками с натянутой лентой. Над этой частью парка господствовала лунная тень громадного элеватора, и здесь, почти незаметного в полумгле, Джек обнаружил Джо-Джима: тот сидел на перевернутом белом ведре и ел фруктовый салат из пластикового судка.
Он скользнул по Джеку пустым взглядом.
Ничего не помнит.
А потом что-то как бы тренькнуло — в голове у Джо-Джима — и он приветственно взмахнул вилкой, устроив целый фонтан из кусочков апельсина.
— Видеть Джека я так рад — здравствуй, мой пропащий брат!
— С кем имею честь сегодня беседовать? — спросил Джек, обмениваясь рукопожатием в масонско-баскерском стиле: энергичный шлепок ладонями и мелкий перебор тремя пальцами.
— Сегодня мы Джим. Джо в Чикаго, у него отпуск. Вернется через неделю. Нас не забывает, справляется каждый день: что, мол, да как.
Джо-Джим работал пантомиму — исполнял акробатические номера с невидимым партнером. Когда он был в ударе, его искусство просто ошарашивало. Лишь на несколько лет старше Джека, сейчас он выглядел постаревшим, да и смотрелся так, словно его плохо кормят. Глаза беспокойные, впавшие; на высоких скулах темная желтизна; щеки и подбородок поросли двухдневной щетиной. Запястье плотно перехвачено несвежим бинтом.
«Опять полоснул, — пришло Джеку в голову. — А впрочем, вряд ли серьезная попытка».
— Ты почему не выступаешь? — спросил Джо-Джим. Он настаивал, чтобы его звали обоими именами, и не важно, кто присутствует в данный момент. Мало кому было известно, что его номера всякий раз исполнялись то одной, то другой половинкой истинно раздвоенной личности.
— Крысята объявили забастовку.
— Вот он — возраст, что у крыс, что у меня… — кивнул Джо-Джим, «вечнозеленый» пессимист. — Времена нынче не те, Джек…
Он достал пачку сигарет, вытряхнул одну себе в ладонь.
— Отгоняю демонов, — сказал он и прикурил, сощурив один глаз.
— Кстати, насчет демонов… Последнее время доводилось их встречать?
— Не больше, чем раньше. — Джо-Джим подтянул ногой еще одно ведерко, приглашая Джека присесть. Мим-акробат достаточно настрадался в своей жизни: ограбления, разбитая любовь, недели, порой месяцы в психиатрических стационарах… Джек подозревал, что Джо-Джиму осталось максимум год-два до окончательного знакомства с улицей и нищетой — и демонами, которые украдут последние остатки здоровья. Тяжела жизнь уличного актера, ох как тяжела…
— А у тебя бывало так, что и Джо и Джим… э-э… оба уезжали в отпуск?
Его собеседник выпустил дымчатую змейку.
— Работал ли я на пустую голову, ты хочешь сказать? Ну нет, я же не могу поставить репризу с двумя невидимками… А что?
— Да так просто, — пожал плечами Джек.
— В общем, такого еще не было, но что вправду достает, так это наши ссоры. Когда не получается заставить невидимку работать его часть. — Он усмехнулся. — Что, собрался сделать комплимент, дескать, как удачно я умею адаптироваться?
— Так оно и есть.
— Искренне хочу надеяться. Работа в офисе не для меня — не вынесу, если коллеги начнут держать пари, кто из нас двоих заявится на службу следующим утром… — Он отшвырнул в траву наполовину выкуренную сигарету и раздавил ее поношенным тапком. Лицо приобрело каменные черты. — Смотри-ка, кто к нам пожаловал. Бродячая тень, выдающая себя за человека.
Высокий, донельзя худой тип — прямо-таки анатомическое пособие — ковылял в их сторону, напоминая балетмейстера в роли зомби: на голове цилиндр, фрак сшит из двух половинок (черной и белой), на спине металлической нитью выткан скелет. На мертвенно бледной физиономии резко выделялись глазницы, окаймленные широкими угольными полосками. От него так и веяло загробной тоской.
Не обращая никакого внимания на Джо-Джима, он со снайперской точностью высмотрел Джека.
— Отвали, Сепулькарий, — сказал тот, сжав кулаки.
