К этому выводу он пришел сам, много-много фатумов тому назад — когда на все сто был Даниэлем Патриком Айрмонком, когда проводил расчеты, на что будет похож его собственный конец.
Исполинская пегая личность нагнулась и приласкала Фреда — погладила Даниэля, — его коротко подстриженные каштановые волосы, его высокий лоб, еще сочащийся кровью.
Моль.
Даниэль замер — на краткий миг.
Личность промолвила:
— Сум-бегунок. Принеси.
Прочая сволочь успела сформировать ловецкий треугольник на дворе — исхода нет.
— Делай, что Моль говорит, — приказал ближайший тип, жилистый старик с многоопытной физиономией и деформированной ступней, который стоял у бетонных ступенек, проложенных через заросший двор.
— Конечно, — кивнул Даниэль и попытался обойти безразмерную личность, чтобы просто повиноваться, выполнить требуемое — единственный оставшийся шанс.
Ливень избивал асфальт, низвергался потопом, капли створаживались еще в воздухе — шмякались со всех сторон — не по прямым линиям, ведь столь много поменялось фундаментальных правил…
Такое даже в голову не приходило.
Моль придержал его могучим перстом. Затем — в качестве увещевания, по-видимому, — протянул свою длань и погладил дом. Строение поблекло, стало белым, контуры осыпались пережженным известковым порошком. Так, легкое и вежливое предупреждение. Если Даниэль сделает, что говорят, его отпустят, не станут убивать или трансформировать. Мелкий укол ревности — неужели есть кто-то еще, более важный? Умеющий взбрыкивать дальше, умеющий рассчитать и понять ту форму, которую принимает конец мира? Нет-нет, Даниэль — лучший. Может, им это известно? Могли бы сделать его одним из своих. Превратить в раба. Да, скорее всего, таковы их планы.
Какая любезность. Нет уж, спасибо.
Еще два прозрачных, дрожащих эха проплыли мимо — одно от Грейнджера, второе от Фреда. Сам же Моль еще больше разбух, сочась призраками собственного «я». Он тратил слишком много энергии — его притиснет к Терминусу быстрее любой твари, оказавшейся рядом с этим домом.
Кстати, о доме — он вернул себе кое-что от прежней расцветки, но при этом казался на краю обрушения. Даже на пике лихорадочного восприятия Даниэлю еще не доводилось видеть мультиверсум в его квазибезграничном разнообразии — до сегодняшнего дня. Похоже, ты всегда узнаешь нечто новое, когда оно готово сломаться — когда вещи начинают умирать.
У него остался единственный шанс — каким-то образом прорваться сквозь Моль, завладеть своим камнем и держаться за него что есть сил. Даниэль набычился и скользнул между деформированными ногами Моли, раздирая его утончавшуюся субстанцию. Пегий монстр содрогнулся и взвыл. Даниэль ощутил, как блекнет сила врага. От Моли осталась одна иллюзия — края размыты, мощь вытекла, — обрывается связь с источником могущества, с Госпожой извращенных мировых линий, которые их окружали.
Фигуры в черном разволновались, затем уныло обмякли — буря слабела и воздух теплел. Шло отступление — Моль уносил ноги, пока была возможность. Человеческих служек Бледноликой Госпожи бросали за ненадобностью, оставляли позади.
Судя по всему, такого они не ожидали.
Даниэль взобрался на крыльцо, истекая лужами. Плечом ударил в дверь. Древесная гниль уже сделала половину работы, и сонм его двойников ворвался в спальню клубами пыли от сотен вариантов разбитой двери — крупиц мертвых и отмирающих линий будущего, некогда отстоящего лишь на секунды.
Изумленный, он понял, что до сих пор способен перемещаться.
Пространственные измерения никогда не являлись строго ортогональными — или, скажем, прямыми, — а уж тем более сейчас. Он развернулся было вбок — и тут же вскрикнул. От неутешительных будущих перспектив вздулись волдыри на лице и руках.
Толпа Фредов достигла каминов, сунула руки за единственные шатающиеся кирпичи — время ползло на карачках, превращая уличный свет в туманную изморозь.
Они врезались в Терминус — и срикошетировали.
Все сброшено в нуль, сдвинуто на несколько часов назад — максимум, на несколько суток. Все-все в городе — в мире, в этом сегменте мультиверсума — отразилось чугунным ядром от пятимерной струпьевидной корки, образовавшейся в момент прижигания фатумных прядей.
При следующем ударе — через несколько часов, дней, не больше, в этом он был уверен — отскок станет короче, потом еще короче, и еще. А потом их попросту заморозит в раскатанную пленку: конец пространству, конец времени.
И никаких надежд.
Даниэль продрался к выходу сквозь студенистый воздух, отшвырнул ногой мусор, замер на продавленном крыльце. Те, другие — жилистые, исхудалые люди в мокрых черных одеяниях — пытались бежать.
Все — кроме одного.
Сейчас он припомнил имя. Уитлоу.
Воспоминание вернулось ледяной сосулькой, вбитой в мозг. Воспоминание о компромиссе, предательстве — предательстве всего мира.
Зловредный пастырь.
Легкие Даниэля сдулись в припадке ненависти к самому себе.
Уитлоу стоял у крыльца, улыбчивый и ничуть не испуганный. Он не изменился — всегда был подтянутым, уверенным в себе, вельможным старцем — на всех мировых линиях Даниэля.
Вечно с одной деформированной ступней.
Пристальный взгляд Уитлоу, казалось, нежно погладил то, что Даниэль держал в руках. Человек-инвалид улыбнулся шире, показывая ровные зубы цвета слоновой кости.
— Как зовут тебя, юный скиталец? — насмешливо промолвил он. — Отчего ты столь взволнован? Разве можем мы улететь, миновав Ее объятия?
С этими словами Уитлоу зашел в дом, слегка задев Даниэля за плечо.
Даниэль покорно шагнул следом.
ГЛАВА 50
ЗАПАДНЫЙ СИЭТЛ
Задние дверцы машины распахнулись. Джек вывалился на асфальт и по инерции прокатился еще с десяток ярдов, прежде чем его остановил бетонный бордюр. Торчащая из мешка рука угодила в канаву. Грязь черной и серебряной краской омыла скрюченные пальцы. Оглушенный, он прорвал дыру в истертой, измочаленной парусине, просунул вторую руку, затем торс, лягаясь, избавился от мешка, поднялся на четвереньки, мотнул головой…
