Я переворачиваю ее и сажаю на подлокотник дивана, отпуская ее запястья. Она дотрагивается до того места, где я сжимал ее, не сводя глаз с моего лица. Я становлюсь на колени между ее ног, положив руки на внутреннюю поверхность ее бедер.

Ее киска лежит передо мной, полураскрытые лепестки, ее собственная идеальная форма, безупречная, как цветок, во всех своих симметриях и несимметричностях. Ее запах притягивает меня, выбора нет.

Я лижу, целую и пробую на вкус… Мои ладони считывают ее бедра, как сейсмограф... Волны и толчки перед полномасштабным землетрясением…

Ее руки обхватывают мой затылок, пальцы зарываются в мои волосы, ногти царапают кожу головы. Ее бедра раздвигаются, и она крепко прижимает меня к своему влагалищу, ее спина выгибается, голова запрокидывается назад… Я нежно посасываю ее клитор…

Она вырывается, цепляется, извивается, умоляет об этом, умоляет об этом, пока не может больше этого выносить и не отталкивает меня.

— Господи! — кричит она, все еще дрожа. — Господи...

Я целую ее, чтобы она могла попробовать то, что только что попробовал я — чистое, блядь, доказательство того, как сильно ей это понравилось.

— Это было одолжение, — говорю я ей. — Тебе понравилось?

Она закрывает глаза и вздрагивает, когда по телу прокатывается повторный толчок.

— Да.

Я снова целую ее, на этот раз нежнее, вдыхая ее дыхание.

— Мне нравится делать тебе одолжения.

Мы смотрим друг другу в глаза, еще один слой искренности.

Когда ты хочешь кого-то с определенной целью, ты видишь его в этой роли.

Когда ты хочешь его просто потому, что ты этого хочешь... ты видишь гораздо больше.

Мне нравится это пространство, в котором мы сейчас плаваем.

Реми не так уверена. Она обнаруживает, что ее джинсы сползли с одной лодыжки, и снова натягивает их. Она все еще топлесс, но, кажется, не замечает этого или ей все равно, в очаровательной мальчишеской манере. Вместо этого она садится на подлокотник дивана, ноги не совсем касаются пола, руки скрещены на груди, слегка хмурится.

— Я не знаю, оказал ли ты мне услугу прошлой ночью… Мне все еще снятся кошмары.

— Ты думала, они пройдут через день?

Она вздыхает.

— Я бы хотела, чтобы они прошли.

Я встаю между ее коленями и провожу руками по ее волосам, пока мои ладони не обхватывают основание ее черепа, и ее лицо не приподнимается.

— Починить свой мозг так же быстро, как починить свой дом.

Ее улыбка расплывается, непослушная.

— Это то, что ты делаешь? Исправляешь меня?

— Боже, нет. Я даже себя не могу починить.

— Что с тобой не так?

Я держу ее лицом к себе, как блюдо, чтобы найти все самые яркие оттенки синего и зеленого в ее глазах.

— Тысяча вещей. Я эгоистичен, у меня вспыльчивый характер, я могу быть подлым, я любопытен и высокомерен, придирчив, и почти все меня раздражают...

— И это все? — Реми смеется.

— И я совершил несколько чертовски ужасных ошибок в своей жизни.

Глаза Реми становятся грустными, и она тяжело вздыхает.

— Я тоже.

Я чувствую желание признаться ей во всем, теперь, когда я видел Реми в ее самом открытом и уязвимом состоянии. Это только кажется справедливым.

— Неважно, насколько опрятно выглядит мой дом или насколько хорошо я выглаживаю свою одежду, я в гребаном беспорядке, Реми… вот как я распознал это в тебе.

— Ты правда такой? — тихо говорит она, глядя мне в лицо.

— Да. Я едва держусь на ногах.

Это то, в чем я никому не признавался, даже собственному брату.

Я говорю Реми, потому что знаю, что она поймет.

И она понимает.

На ее лице нет осуждения, только сочувствие.

— В некотором смысле, это заставляет меня чувствовать себя лучше...

— Почему?

— Потому что ты пугающий. И, если честно… — она делает глубокий вдох, ее щеки розовеют. — Мне хотелось бы думать, что мы не так уж далеки друг от друга. На днях, когда ты сказал, что видишь во мне себя... — ее румянец усиливается, пока все ее лицо не становится красным. — Это действительно заставило меня почувствовать себя хорошо. Почувствовать себя... менее одинокой.

Ее взгляд опускается, затем она снова бросает быстрый взгляд на мое лицо.

Я не знаю, что она видит.

Я не могу отделить бурлящую массу эмоций в моей груди — удивление, удовольствие, но также и изрядную долю вины…

— Ты не одна, — я убираю прядь этих нелепых фиолетовых волос с ее лица. Внутри дома они выглядят не так ярко и возмутительно. На самом деле, они довольно красивые, темно-фиолетовые на фоне ее смуглой кожи. — Не сейчас.

Я наклоняю голову, чтобы поцеловать ее.

Этот поцелуй отличается от тех, что были раньше. Этот поцелуй не краденый — я останавливаюсь в дюйме от ее губ и жду, когда она приподнимет губы.