Хотела бы я сказать то же самое.
Он был таким спокойным и сдержанным на протяжении всей нашей встречи, в то время как я с трудом удерживалась от взрыва. Конечно, это именно то, чего он хотел — он подстроил все это, чтобы запутать и расстроить меня.
И чего он хочет завтра?
Вероятно, использовать свое влияние на меня и ткнуть мне в лицо.
Я знаю таких парней, как он. Я сталкивалась со многими, работая на стройке — мужчинами, которые хотят чувствовать себя большими, заставляя меня чувствовать себя маленькой. Что ж, я маленькая. Но я никому не позволю заставлять меня чувствовать себя такой.
Я починю, уберу или перевезу все, что нужно. Затем я покажу ему два средних пальца, поднятых вверх, пока буду обналичивать чек за этот дом.
Мне любопытно посмотреть на его квартиру. Я смогла разглядеть только фронтоны сквозь верхушки деревьев, но он выглядел темным, воздушным и элегантным по сравнению с неуклюжим, облупившимся месивом, в которое превратился Блэклиф.
Интересно, действительно ли он был врачом моего дяди. Эрни никогда о нем не упоминал. Но не то, чтобы мы были близки — мы обменивались письмами всего пару раз в год. Эрни был более — чем эксцентричен. Этот дом рушился вокруг него задолго до того, как он заболел.
Мой дядя воображал себя изобретателем, и за эти годы он действительно изобрел пару вещей: садовый инструмент со сменной головкой и конфеты, меняющие цвет — среди сотен заброшенных проектов и откровенных неудач.
Его сарай до сих пор забит старым оборудованием и мензурками, а также записными книжками, полными его безумных каракулей.
Я любила Эрни, потому что он был первым, кто научил меня обращаться с токарным станком и циркулярной пилой. Когда мы были детьми и приходили к нему в гости, он показывал нам все, что было в доме, и позволял мне возиться со всеми оставшимися кусками труб и досок, которые он не использовал.
Мои родители совершенно точно не умели делать ничего практичного. Мой отец был ребенком из трастового фонда, а моя мать была южной красавицей — она танцевала котильон5, но никогда в жизни не работала по-настоящему.
Тем не менее, они любили нас. Боже, как они нас любили. Это было лучшее в моих родителях — жизнь была игрой, это было просто для развлечения. Они возили нас в Африку на сафари, в Таиланд мыть слонят, в Бразилию на карнавал, в Париж на Рождество…
Каждый день с ними был наполнен игрой и смехом, остротами моей матери, отцовскими руками, обнимающими меня за плечи.
Вот откуда я знаю, что никаких призраков нет. Мои родители послали бы нам сообщение, если бы могли — мой папа наверняка.
Я наблюдала годами. В самые трудные, самые хреновые времена я никогда не слышала даже шепота. Никогда не чувствовала ничего, кроме прохладной руки на затылке. Куда бы они ни ушли, возврата нет.
Тем не менее, скрипы и стоны оседающего дома кажутся тревожно живыми. Это могли быть летучие мыши, белки, еноты… мы не единственные жители этого места. Но некоторые движения кажутся тяжелыми.
Я сажусь на надувном матрасе, снова зажигая электрическую лампу.
Главная комната находится на третьем этаже. Двойные двери были заперты, когда мы приехали, так что они были избавлены от посягательств подростков. Я взломала замок отверткой, войдя в помещение, которое, казалось, было запечатано десятилетиями.
Все окна здесь целы, но на шторах столько пыли, что я оставила их открытыми. Деревья стоят близко к дому, их ветви колышутся прямо за стеклом. Движение заставляет меня резко повернуть голову, думая, что кто-то подглядывает в окна.
Внизу доски сдвигаются, как будто кто-то пересекает главный этаж. Ветер шумит в трубе.
Я говорю себе, что это ерунда — старые дома шумные, особенно те, которые едва держатся на ногах, и откидываюсь на спинку надувного матраса. Пока резкий скрип снова не заставляет меня резко выпрямиться.
Я жду, прислушиваясь.
Два долгих скрипа и стон доносятся из коридора внизу — как будто кто-то остановился и обошел мягкое место в полу.
Тишина, которая следует за этим, хуже шума. Мой разум заполняет пробелы всевозможными ужасами.
— Я просто... взгляну мельком, — шепчу я вслух.
Разговаривать сама с собой — плохая привычка, которой я обзавелась, когда у меня не было никого старше и мудрее, к кому можно было бы обратиться за советом.
Я высовываю босые ноги из-под одеяла и нахожу на полу свои кроссовки. Все лучше, чем лежать здесь и сводить себя с ума. Я обойду дом, чтобы доказать, что это ерунда, и тогда смогу заснуть.
У меня не хватает смелости обыскивать чердак ночью, и, в любом случае, шум доносился снизу.
Я спускаюсь по первым ступенькам в спальню Джуда на втором этаже. Я прислушиваюсь, затем тихонько поворачиваю ручку и заглядываю внутрь, чтобы убедиться в форме его спины под одеялом. Затем я закрываю дверь и медленно отодвигаю задвижку, издавая меньше шума, чем мыши, снующие по стенам.
Я рада, что у Джуда не было проблем с засыпанием — я просто удивлена, что он не храпит.
В соседней комнате на библиотечных полках полно пустот, недостающие книги разбросаны по полу, как упавшие птицы. Мое собственное отражение пугает меня в серебристом зеркале. Я пересекаю комнату, чтобы посмотреть на себя, босоногая, в рубашке DMX6 большого размера. Футболка принадлежала Гидеону. Я украла ее без угрызений совести — это меньшее, что он мне должен.
Еще один скрип заставляет меня крутануться на каблуках, тени кружатся, когда фонарь поворачивается. Снизу, из столовой, доносится отчетливый звук клавиш пианино…
Мой скальп стягивается, а кожа холодеет.
Звучит одна нота, потом другая, потом еще: бинг, бинг, бинг…
Я застываю на месте, сердце превращается в кусок льда в моей груди. Затем внезапно я несусь вниз по лестнице, бешено размахивая фонарем. Я перепрыгиваю через сломанные ступеньки внизу, только чтобы поскользнуться на мокром пятне на плитке и растянуться. Мой фонарь разбивается о стену.
Я поднимаюсь и прихрамываю в столовую.
Там пусто. Клавиши открытого пианино блестят в лунном свете, как кость. Комната наглухо закрыта, все разбитые окна забиты досками.
Я все равно осматриваю пространство, сердце уже проснулось и колотится. Я услышала, как кто-то движется здесь внизу. И я знаю, что слышала игру на пианино.
Я ощупью пробираюсь на кухню, нахожу спички и свечи, которые оставила на столешнице. Свет от свечи менее мощный, чем от фонаря, и освещает всего пару футов перед моим лицом. Я проверяю заднюю дверь, затем переднюю и даже дверь в застекленный зимний сад. Все три заперты на засовы.
Сейчас дом кажется пустым, темным и тихим. Окна заколочены, все двери надежно заперты.
Повинуясь интуиции, я хватаю ключи от машины и забираюсь в Бронко, возвращаясь по единственной дороге прочь от этого дома. Когда я подъезжаю к точке с железными столбами забора, я выключаю фары и подкрадываюсь немного ближе. Затем я паркуюсь и выхожу.
Я иду в лес в направлении темно-синих фронтонов, пустот на фоне звездного неба.
Я должна быть напугана больше, чем когда-либо, одна здесь, в темноте, но мной движет странная уверенность. Под моими ногами хрустят ветки и опавшие листья.
Уже больше двух часов ночи.
И все же, как я и подозревала, в доме Дейна горит единственный свет.
* * *
Мне бы хотелось встретиться с ним лицом к лицу прямо здесь и сейчас, но я чувствовала себя немного уязвимой без штанов.
Вместо этого я поехала домой, поспала несколько беспокойных часов, натянула джинсы и чистую рубашку, затем помчалась обратно, чтобы постучать в его дверь.
Отвечает Дейн, выглядя помятым и крайне раздраженным.
