Выйдя из Бронко, я подхожу к воротам, как будто это оптическая иллюзия. Пятьдесят семь минут назад я проезжала здесь по дороге в город, даже не заметив столбов ограждения по обе стороны дороги. Теперь они забаррикадированы ржавыми, но чрезвычайно прочными железными воротами высотой в восемь футов. Я встряхиваю цепь, как будто это поможет.
Это было бы проблемой, если бы не моя сумка с инструментами на заднем сиденье Бронко, в которой лежали очень большие болторезы.
Кусачки для болтов — это просто охуенно. Однако, они не превращают разрезание стали толщиной в дюйм в сущий пустяк. Я вспотела, кряхтя, и порвала футболку, прежде чем мне удалось разорвать цепь.
— Я мог бы пристрелить тебя за это.
Я роняю кусачки и цепь, издавая звук, который можно описать только как — визжание маленькой девочки.
— Ааааа, что за чертовщина?
Это мои первые слова, обращенные к мужчине, стоящему в тени дуба. Или, можно сказать, прячущемуся.
Он высокий, с копной густых темных волос, тронутых сединой. Трудно сказать, сколько ему лет. Его лицо холодное, суровое и такое бесцветное, что я думаю, он, должно быть, болен, особенно учитывая, что в два часа дня на нем халат. Но обнаженная грудь под халатом выглядит совсем не больной.
В моей голове всплывают старые деньги. Только такой богач мог стоять здесь с надменным видом в пижаме. Конечно, его бархатный халат и вышитые тапочки в десять раз лучше, чем все, что у меня есть. Я вспотевшая хулиганка в разорванной рубашке, с цепями на лодыжках.
— Незаконное проникновение на чужую территорию — одно из немногих преступлений, на которые здесь обращают внимание, — спокойно сообщает мне мужчина. — Я думаю, наш шериф действительно мог бы выбраться из своей любимой кабинки в Эмме3, чтобы провести расследование.
Мое сердце все еще колотится о ребра, но, по крайней мере, я обрела дар речи.
— Ты не можешь вторгаться на свою территорию.
Он приподнимает бровь. Это единственное, что его так сильно тронуло. Он прислонился к стволу дуба, свободно скрестив руки на бледной груди.
Рукава его мантии закатаны до локтей, демонстрируя изящную мужественную форму его предплечий и кистей. Я не хочу замечать в нем ничего привлекательного, но не замечать этого невозможно. Он суровый и поразительный, жестокий и красивый. Это вызывает у меня множество противоречивых эмоций, особенно когда он говорит.
— Блестящее наблюдение, — сухо говорит он. — Но так получилось, что мы находимся на моей земле.
Его уверенность в себе настолько велика, что я не могу ответить ему так, как планировала, а именно: «Отвали, псих».
Вместо этого я спрашиваю чуть более вежливо:
— А ты кто такой, черт возьми?
— Дейн Коветт, — говорит он. — Это мой дом. И все это… — он показывает на обе стороны от нас. — Моя собственность.
Сквозь деревья я вижу фронтоны грандиозного особняка, который находится в гораздо лучшем состоянии, чем тот, который я только что унаследовала. Все в нем — водостоки, черепица, ставни — выкрашены в темно-синий цвет. Видимые части сада выглядят нетронутыми.
Наверное, я немного завидую, когда рычу:
— Поздравляю. Дорога все еще не принадлежит тебе.
Дейн улыбается. У него ровные и белые зубы, но они не придают его лицу теплоты. Совсем наоборот.
— Неверное убеждение. Как ты думаешь, повторение этого делает это правдой? Я владелец дороги и всей земли по обе стороны от нее. Вот что значит, когда я ставлю поперек нее шлагбаум и говорю: «Не подходите, черт возьми». Но, думаю, цепи и висячий замок были слишком тонкими.
Вау. Прошло много времени с тех пор, как я кого-то так сильно ненавидела с первого взгляда.
Хотела бы я сказать что-нибудь сокрушительное, а не слегка плаксивое:
— Тогда как, черт возьми, я должна добраться до своего дома?
Он переминается с ноги на ногу, прислонившись к дереву, и слегка хмурится.
— Какой дом?
— Вон там, наверху...
Я указываю в направлении Блэклифа, который почти виден с того места, где мы стоим. На самом деле, я просто показываю на темный ореол деревьев вокруг дома.
Дейн выпрямляется, засовывая руки в карманы халата, и выглядит так, словно теперь я ему не нравлюсь еще больше.
— Ты Розмари.
Его неприязнь к моему имени почти совпадает с моей собственной.
— Реми.
— И что ты здесь делаешь, Реми?
То, как этот парень задает свои вопросы, действительно начинает выводить меня из себя.
— Я пытаюсь добраться домой. Но какой-то мудак перегородил дорогу.
— А теперь мы вернулись к этому, — он проводит рукой по волосам, отчего его халат распахивается, открывая еще немного его твердую бледную грудь. Я ненавижу его и не могу отвести от него взгляда — как от ядовитой змеи или ядовитого гриба. — Я перекрыл мою дорогу, — повторяет он, как заезженная пластинка. — К которой у тебя нет доступа.
— Тогда как, черт возьми, Эрни сюда забрался?
