— Подожди здесь...
Он снова заходит в дом, затем возвращается с портативной колонкой, которую устанавливает на пень, стараясь не раздавить лисички с оборками, растущие из старой, мертвой древесины.
Музыка, которая играет, мягкая и мелодичная, но в то же время меланхоличная. В глазах Дейна я вижу печаль, которая всегда там, хотя он пытается скрыть ее за гневом и высокомерием.
Я понимаю, потому что мне тоже грустно, но я скрываю это ради Джуда. Притворяюсь желтым солнышком, когда на сердце тяжело от темно-синего океана.
Я работаю, и я работаю так, как будто это решит мои проблемы. И, возможно, так и будет, но это никогда не исправит того, что я чувствую.
Дейн заключает меня в объятия, его руки на моей талии, в то время как мои обхватывают его за шею. Он смотрит мне в лицо, а я смотрю ему в глаза, и в этом потустороннем свете между нами нет преграды. Есть только он, я и мягко покачивающиеся светлячки.
— Я хотел потанцевать с тобой, — говорит Дейн. — Мне до боли хотелось обнять тебя... но Лайла была первым человеком, с которым я танцевал. Единственным человеком до сих пор. После ее смерти я поклялся, что никогда больше не буду танцевать.
Неосознанно его взгляд скользит по дому, затем снова возвращается ко мне. Чувство вины давит на него, как цепи, сковывающие каждую конечность.
— Кому ты обещал?
— Я обещал ей, — несчастно произносит Дейн. — Я поклялся в этом.
— Но, Дейн... Ты не можешь жить так вечно. Я не думаю, что это то, чего бы она хотела.
Он горько смеется.
— Ты не знаешь Лайлу — это именно то, чего бы она хотела.
— Какой она была? — говорю я мягко, хотя знаю, что напрашиваюсь на неприятности. Что бы Дейн мне ни сказал, это будет грызть мой мозг.
— Великолепной, обаятельной, остроумной, — говорит он, и каждое слово — как удар. — Но также дикой и безрассудной, с ужасным характером. Мы постоянно ссорились. Я думал, что это была страсть — это была страсть. Но это были также гнев и обида. Мы причиняли друг другу боль снова и снова. Но мы любили друг друга так сильно, что я бы никогда... Я никогда не хотел, чтобы это прекращалось.
Я не хочу давить, но я должна знать правду. Иначе мы не сможем быть вместе.
— Что случилось?
Дейн сглатывает, горло дергается.
— Мы были детьми, когда познакомились. Едва ли были подростками, когда начали встречаться. Я злился из-за своего состояния и ревновал, когда она куда-то уходила без меня. Лайла была верной, но она также была и кокеткой. А я... — он издает звук отвращения и качает головой. — Я дерьмовый человек, Реми, я всегда им был. Но я не убийца, клянусь тебе.
Я верю ему. Я верила ему с самого начала, прежде чем у меня появились для этого какие-либо основания. Может быть, у меня все еще нет причины, кроме того, что я чувствую.
— Иногда все ведут себя дерьмово, — говорю я. — Я бы не хотела, чтобы ты видел худшие и глупейшие поступки, которые я совершала.
— Ты слишком снисходителена.
— Так говорит Джуд.
— Возможно, он пытается тебе что-то сказать.
— Примерно по двадцать раз на дню, но я медленно учусь.
— Это неправда.
— О, поверь мне, это так.
Дейн пропускает это мимо ушей, хотя по напряжению его челюсти я могу сказать, что он что-то скрывает. Но он продолжает, желая закончить свою историю, потому что, вероятно, чертовски больно все это выкладывать.
— Лайла была любимицей этого города. Ее отец был мэром, мать руководила историческим фондом. Они были Кеннеди Гримстоуна, и они совсем не обрадовались, когда их единственный ребенок влюбился в городского урода.
— Не называй себя так, — говорю я, так же свирепо, как Дейн, когда говорю о себе всякую чушь.
— Все остальные так делают.
— Мне насрать — мы с тобой с ними не согласимся.
— У Лайлы мог быть кто угодно. Она могла пойти куда угодно, делать все, что ей заблагорассудится, но она выбрала меня. И сначала она казалась довольной своим выбором. Но это начало сказываться на ней, как могло бы сказаться на ком угодно. А для Лайлы все было еще хуже, потому что свобода была для нее всем. Она ненавидела ограничения. И вот кто я такой — в дневное время на цепи.
Теперь я вижу это — глубокий корень ненависти к себе, которую Дейн так старательно пытается скрыть. Так же, как и Дейн, я вижу в нем себя — ту часть себя, которая боится, что я просто недостаточно хороша. Недостаточно хороша, чтобы получить то, к чему я так отчаянно стремлюсь. Недостаточно хороша, чтобы заслуживать любви.
— Наши ссоры становились все хуже и безобразнее. А потом они прекратились, потому что у Лайлы была депрессия. У нее и раньше была депрессия, но никогда такая. Никогда не было так мрачно и так долго. А потом... она сказала мне, что беременна.
Я помню, что сказала мне Ронда:
Он никогда не хотел этого ребенка.
Я невольно спрашиваю:
— Ты был взволнован?
— Нет, — Дейн качает головой. — Я был в ужасе.
