— Нет. Она пропала. Десять месяцев назад. Недавно мне стало известно, что она могла отправиться на Ла Кастеллану. На праздник. — Она протягивает листок и добавляет: — Ей семнадцать.

— Сочувствую, — благожелательно отвечает Мерседес, берет листовку. Делает вид, что смотрит на нее, хотя на самом деле проверяет, не пригорело ли мясо. — Вам, должно быть, сейчас нелегко.

— Я подумала... Может, вы куда-нибудь это повесите? Там есть номер моего телефона. Может, ее кто видел. Может, она сама зайдет сюда...

Ее перебивает посетитель:

— Долго еще?

Грубиян.

— Все блюда, sinjor, мы готовим с нуля, — вежливо отвечает ему Мерседес, — много времени это не займет. — И поворачивается обратно к женщине. — Ну конечно же. Может, вам сходить и в большой ресторан на горе? Он называется «Медитерранео». Там работает много приезжих, особенно официанток. Подрабатывают, прежде чем ехать дальше. А наше заведение, — Мерседес обводит ресторан лопаткой, — больше для местных.

— Да, я обязательно туда схожу, спасибо вам.

Незнакомка уходит.

Мерседес сует бумажку в карман передника и собирает питу нетерпеливому клиенту. Потом обращается к следующему в очереди:

— Tarde! Курица или ягненок? А может, халуми? У нас он просто изумительный.

После темноты и толп на улицах «Медитерранео» похож на рай, полный света и прохлады. Он из той категории мест, на неброские манящие двери которых — подчеркивают интерьер и скрывают посетителей от глаз прохожих — Джемма смотрела всю свою жизнь. Снаружи, мечтая попасть внутрь. Стеклянная стена ресторана перегораживает конец улицы, недвусмысленно заявляя: «Здесь вход только к нам. А если мы вас не пустим, то вам негде будет спрятаться от стыда».

По обе стороны от входа стоят два крепких парня в темных костюмах и черных очках. За дверями вестибюль: сияющие белые стены, выложенный голубой марокканской плиткой пол и небольшая стойка, за которой средних лет господин в смокинге. Сам ресторан надежно скрыт за высокой оштукатуренной стеной. Джемма видит лишь блеск хрома и стекла да вентиляторы на потолке, а за ними — таинственный бархат ночного неба.

«Интересно, я когда-нибудь привыкну к этому?» — размышляет она, когда при их приближении швейцары распахивают перед ними створки, каждый со своей стороны. Пол, хоть и кажется скользким и твердым, как камень, явно обработан покрытием, придающим устойчивость подошвам и каблукам туфель, и благодаря этому она ступает уверенно впервые после того, как они вышли из машины. На миг лицо метрдотеля принимает какое-то странное выражение, напряженное и немного испуганное, а рука тянется куда-то под стол — наверняка нажать кнопку, как думает Джемма. Но уже в следующее мгновение он успокаивается и улыбается:

— Sinjora Мид! Добро пожаловать домой! Как поживает Нью-Йорк? Как же нам вас не хватало!

«Sinjora? — думает Джемма. — Это ведь аналог „миссис“, не так ли? Он что, назвал ее женой собственного отца?»

— Нью-Йорк ужасен, Маурицио, — отвечает Татьяна, внешне ничуть не тронутая таким обращением. — Я так рада вернуться. Но сколько сегодня народу!

— Это точно, — благодушно отвечает он, — с каждым годом все хуже и хуже.

Кто-то выходит из-за стены, скрывающей ресторан. Старик, наряженный так, что напоминает жиголо. Джинсы с отутюженными, как острие ножа, стрелками; изумрудная шелковая рубашка, расстегнутая до пояса; волосы, тронутые сединой и замазанные гелем так, чтобы скрыть проплешины; и усы, похожие на кусок ковра.

— Tatiana bela! — восклицает он, широко распахивая руки. — Como estan la bela sinjorina? Как мы скучали! Как прекрасно, что вы вернулись! Теперь soirée может начаться по-настоящему!

— Серджио, — отвечает Татьяна, милостиво подставляя ему щеку для поцелуя. — Как вы?

— Хорошо. Но я несчастен, когда с нами нет вас.

За спиной тихонько хихикает Ханна, и Сара тут же щиплет ее, заставляя замолчать.

— Почему вас так долго не было? — продолжает он. — Вы же знаете, что без вас Ла Кастеллана пуста! Проходите, прошу вас. — Он опять разводит в сторону руки, приглашая их внутрь, и добавляет: — Вы даже не представляете, сколько народу сегодня о вас спрашивало.

Как только двери открываются, на них обрушивается лавина доверительных разговоров. Звукоизоляция потрясает. Татьяна плавно вышагивает впереди, а Серджио порхает вокруг нее, изображая различные фигуры с видом мима перед королевой. Метрдотель улыбается, улыбается, улыбается — и с легким наклоном головы его роль отыграна. Стоит Татьяне скрыться из виду, как от его улыбки не остается и следа. Когда мимо проходят девочки, он оценивающе оглядывает каждую из них с головы до ног, раздевая глазами, и даже не пытается этого скрыть.

Выйдя из ресторана, Робин возвращается на Виа дель Дука. Там царит суматоха: в толпе с черепашьей скоростью едет сверкающий черный лимузин, на крышу которого с проклятьями обрушиваются кулаки разгневанных прохожих. «Кому в голову пришла такая дурость? — думает она. — В такое место и в такую ночь поехать на машине». Робин поворачивает направо, чтобы подняться в ресторан на горе, и в сотый раз за этот день видит там Джемму, которая переступает порог и исчезает.

Как тяжело. Поднимаясь наверх, она раздает направо и налево флаеры с фотографией любимой дочери, прекрасно видя, что буквально через пару шагов их выбрасывают в помойку. Толпа к этому времени уже прилично навеселе. Ранние пташки, которым надоело слушать евророк на площади, уходят занять места, где лучше всего будет виден салют.

У Робин болят ноги, а холм крутой. «Я должна идти дальше», — убеждает она себя. Если Джемма действительно приехала на вечеринку к герцогу, а не просто на festa, то она будет с публикой с яхт, в ресторане.

Свет впереди устрашает. «Добро пожаловать, — говорит он, — если ты одна из нас. Но в кроссовках лучше держись подальше». «Я не хочу туда идти», — думает она. Но все равно упорно шагает вперед. «Ради моей дочери я готова стерпеть любое унижение. Только бы увидеть ее. Только получить шанс сказать ей „прости“».

Курица заканчивается в одиннадцать часов, и повязка фартука врезается Мерседес в шею под весом заработанных наличных.

— Пойду минуту передохну, — говорит она.

— Конечно, я совсем не устал, — иронизирует Феликс.

— Я принесу тебе пива.

— Как благородно с твоей стороны!

— Ну не шут ли.

— Кому-то приходится! — улыбается ей он.

В прохладном помещении на банкетке сидит мать с серым лицом и пьет кофе. Слишком рано ей стало дурно.

— Jesu, Mama! — Мерседес бросается вперед и кладет ей на лоб руку — так же, как в ее детстве делала сама Ларисса. — Ты вся горишь!

— Я в порядке, — отвечает та, — просто немного жарко.

— Тебе нельзя так напрягаться.

— Чушь, — отвечает Ларисса, но глаза у нее зажмурены.

— Ну хорошо, — решительно заявляет Мерседес, — одна минута, и я отведу тебя наверх.

Потом поспешно направляется к бару, вбивает код, открывает сейф и выуживает из кармана передника толстую пачку денег. Вспоминает отца, как он делал то же самое, только в руках у него были доллары.

— Там такой бардак, — бросает она через плечо.

Мерседес вытаскивает из кармана все новые и новые горсти монет, которые надо будет рассортировать, а завтра отвезти в банк.

— На одном только гриле мы, должно быть, заработали пару тысяч евро.

— Я должна тебе помочь, — слабым голосом говорит Ларисса.

— Все, мама, прекрати. Со мной Феликс, а здесь все под контролем держит Мария.

— Он у тебя хороший, — заявляет мать.

— Он заноза в заднице, — отвечает Мерседес, — но мы — твоя семья.