Мои попытки сопротивляться бесполезны, поскольку его рука сжимается вокруг меня, как удав, угрожая выдавить из меня жизнь. Я едва могу двигаться или дышать, когда затемненный фургон с визгом останавливается на тротуаре.

— Поторопись, — кипит этот придурок, когда задняя раздвижная дверь распахивается, открывая еще троих мужчин внутри.

Нет. Нет. Нет. Этого не может быть.

Меня тащат к фургону, и паника начинает захлестывать меня. Он толкает меня к двери, и я упираюсь ногой в борт фургона, сопротивляясь изо всех сил, которые у меня есть, но этого недостаточно, поскольку он оттаскивает меня подальше от фургона и пытается снова, только на этот раз он швыряет меня, как тряпичную куклу.

Мужчины внутри поспешно тянутся ко мне, их пальцы впиваются в мою кожу, когда я кричу в агонии. Они работают вместе с мужчиной на улице, чтобы затащить меня в фургон, и, прежде чем я успеваю опомниться, меня бросают на твердую землю.

— Давай, давай, давай, — кричит кто-то, пока я пытаюсь сесть и сориентироваться, но в этот момент сталкиваюсь лицом к лицу с человеком с улицы.

Его глаза невероятно темные, наполненные чистым злом, и когда он улыбается мне, мой желудок сжимается.

Рука зажимает мне рот, и я открываю глаза, обнаруживая себя в темноте моей спальни в доме Киллиана. Я вся в поту, мое сердце бешено колотится, когда сознание выводит агонию моего тела на передний план в моем сознании.

Что-то давит на кровать рядом со мной, когда я пытаюсь вдохнуть, но это почти невозможно из-за зажатой рукой рта. Я пытаюсь разглядеть человека, сидящего на моей кровати, но слишком темно, чтобы разглядеть какие-либо черты, хотя, судя по размеру руки и тяжести на кровати, это мужчина, и, учитывая запах его одеколона, это не Киллиан.

— Даже попробуй закричать, и я превращу твою жизнь в гребаное страдание, — знакомый леденящий душу тон разносится по моей комнате. — Ты меня понимаешь?

Серджиу.

Черт.

Слезы наполняют мои глаза, и я не могу понять, то ли это страх от присутствия его в моей комнате, то ли паника от необходимости заново переживать ночь, когда этот придурок схватил меня на улице — тот же кошмар, который преследует меня каждый раз, когда я закрываю глаза.

Пытаясь разглядеть пристальный взгляд Серджиу в темноте, я киваю, пытаясь понять, какого черта ему нужно. Я сохранила его маленький грязный секрет. Я ни единой живой душе не рассказала о том, что он сделал, так почему он здесь? Если бы он планировал трахнуть меня, он бы не потрудился предупредить меня о моем молчании.

Нет, этот мудак здесь, чтобы поговорить. Но зачем?

Тяжесть его руки, давящей на мою разбитую губу, причиняет боль, и я сразу же ощущаю вкус крови во рту, но делаю все возможное, чтобы не обращать внимания на боль, решив поберечь силы на случай, если они мне понадобятся.

Мои глаза, наконец, привыкают к темноте, и я могу разглядеть слишком резкие черты его лица, когда он нерешительно убирает руку с моего рта. Я делаю глубокий вдох.

— Ты мне не нравишься, — заявляет он, как будто это секрет.

— Это чувство взаимно.

Ярость вспыхивает в его смертоносном взгляде, и без предупреждения меня срывает с кровати, крепкая рука сжимает мое горло, когда меня отбрасывает к стене. Серджиу наклоняется ко мне, и я ощущаю запах его горячего дыхания на своей коже.

— Глупая девчонка, — выплевывает он, понизив голос, в то время как все мое тело сотрясается. — Если ты думаешь, что того, что ты маленькая любимица Киллиана, достаточно, чтобы быть защищенной, ты жестоко ошибаешься.

Другой рукой он упирается мне в ребра, как раз в то место, куда его жена пнула меня своими нелепыми дизайнерскими каблуками, и я хнычу от боли, но я не посмею уступить этому мудаку. Его жена уже лишила меня достоинства, и после его последнего визита в мою спальню я не позволю ему снова взять надо мной верх.

— Я не ошибаюсь. У меня нет иллюзий относительно того, что ты можешь со мной сделать. Однако, похоже, ты единственный глупец здесь сегодня вечером, — говорю я, пытаясь сделать глубокий вдох. — Очевидно, что ты верен самому себе, и если ты спросишь меня, как заместителя Киллиана, это самое глубокое предательство, которое только можно совершить в этом мире. Но спроси себя, в чем заключается лояльность? Если бы он узнал, что ты делал здесь, в этой комнате, на прошлой неделе, или если бы я случайно проговорилась и назвала имя женщины, которая дотронулась до меня сегодня вечером, что бы он сделал? Он прикроет тебя или меня?

— Ты не понимаешь, о чем говоришь, — выплевывает он.

Я выгибаю бровь и выдерживаю его свирепый взгляд.

— Разве нет?

— Ты даже подумываешь о том, чтобы открыть свой рот...

— Что ты сделаешь? — я бросаю вызов. — Если я промолчу и расскажу ему все, что ты и твоя сучка жена сделали со мной, вы оба будете мертвы прежде, чем успеете даже подумать о том, чтобы еще раз поднять на меня руку. Пора взглянуть фактам в лицо, Серджиу. Вы поставили себя в положение, когда ваша судьба теперь находится в моих руках, и чем больше вы мне угрожаете, тем больше я склона... поскользнуться.

Серджиу сжимает челюсть, и ярость вспыхивает в его глазах. Без предупреждения он отшатывается назад, и в мгновение ока его рука с силой бьет меня по лицу. Я вскрикиваю от шока, когда моя щека горит от удара.

— Это не та война, которую ты хочешь начать, девочка, — выплевывает он.

— Теперь осторожнее, — предупреждаю я. — Ты угрожаешь жене.

Его рука сильнее сжимается на моем горле, полностью перекрывая дыхательные пути, но я не дрогнула, выдерживая его гнилой взгляд. Мои легкие начинают отчаянно нуждаться в кислороде, и как только я начинаю видеть темные пятна, танцующие у меня перед глазами, он отпускает меня. Я тяжело падаю на пол, хватая ртом воздух.

Слезы наполняют мои глаза, и я смотрю, как Серджиу разворачивается на каблуках и выходит из моей комнаты, мое сердце колотится с каждым его шагом. В мгновение ока он уходит, и мое тело наконец расслабляется.

Твою мать. Это было глупо.

О чем я думала, бросая ему такой вызов? Если бы я позволила ему поверить, что он может продолжать издеваться надо мной, он бы никогда не увидел во мне угрозы. Он бы поверил, что я слишком боялась когда-либо открыть рот, но теперь...

Я только что открыто угрожала существованию его и его жены, и что еще хуже, я основывала все это на надежде, что Киллиан прикроет меня — человека, которого я даже не знаю две недели, — а не человека, который является его заместителем. Он вырос вместе с Серджиу. Этот человек — его плоть и кровь.

О чем, черт возьми, я только думала?

Хватаясь за край кровати, я поднимаюсь на ноги и опускаю задницу на матрас, когда раздается тихий стук в мою дверь. Моя спина напрягается, и я отчаянно ищу на прикроватном столике что-нибудь, что я могла бы использовать в качестве оружия, когда открывается дверь и входит Киллиан.

— Кьяра? — спрашивает он, зависая у двери. — Все в порядке? Мне показалось, я что-то слышал здесь.

Это мой шанс. Я могу рассказать ему все, что только что произошло, и имена Серджиу и Моники мне больше никогда не придется вспоминать, и все же я не могу заставить себя открыть рот. Если я заговорю, на кону окажутся жизни двух человек, и я не знаю, смогу ли я вынести это бремя.

Чувствуя тяжесть этого решения на своих плечах, я заставляю себя слегка улыбнуться, ненавидя беспокойство в его темных глазах.

— Да, я в порядке, — отвечаю я ему. — Плохой сон.

Киллиан кивает и проходит дальше в мою комнату, прежде чем взять стакан воды с прикроватного столика. Он протягивает его мне, прежде чем опуститься передо мной, его теплые руки лежат на моих бедрах.

— Выпей немного воды, Ангел. Это поможет.

Не желая разочаровывать его, я делаю маленькие глотки, пока не опорожняется половина стакана, прежде чем возвращаю его ему. Он ставит стакан на прежнее место, прямо поверх небольшого кружочка конденсата, который уже начал образовываться на стекле. Только он не уходит, он остается прямо передо мной, его глубокие глаза прикованы к моим.

— Это было из-за твоего пребывания в аукционном доме?

Мои брови хмурятся, и он продолжает уточнять.

— Твой сон.

— О, ммм... нет. Ну, вроде того. Это было о той ночи, когда меня схватили на улице. Обычно мне часто снится та ночь, но, оглядываясь назад, время в аукционном доме было еще хуже. Во всяком случае, можно подумать, что это были воспоминания, которые будут проигрываться на повторе каждую ночь.

— Не обязательно. В ночь, когда тебя похитили, все изменилось. Твой разум не знал, что ему нужно быть начеку, поэтому выброс адреналина и страха были бы шоком для твоего организма. К тому времени, как ты добралась до аукционного дома, ты уже осознавала, что тебя окружает, так что, возможно, ты испытывала тот же страх и адреналин, но уже была в режиме выживания. Пока ты вспоминаешь эти вещи, твое подсознание работает сверхурочно, чтобы заблокировать их.