― Эмма, садись в машину, или я перекину тебя через свое гребаное плечо.

Я знаю, что это, вероятно, только заставит ее вести себя еще более вызывающе, но, черт возьми, сейчас холодно, и я ни за что не полезу в эту консервную банку, когда надвигается снежная буря. В новостях говорят, что все должно быть не слишком плохо, но я не собираюсь рисковать.

Ее челюсть сжимается, а руки скрещены на груди, пока она обдумывает мои слова.

Она уже должна была понять, что я говорю не просто так.

Когда проходит несколько секунд, а она не двигается с места, я делаю несколько шагов к ней, пока не оказываюсь перед ней, а затем наклоняюсь и поднимаю ее на плечо.

― Боже мой! Ты, пещерный человек, опусти меня на землю!

― Нет.

― Опусти меня, а то я сейчас закричу.

Мои плечи трясутся от смеха.

― Снежинка, тут на многие километры нет ни одной живой души. Кричи сколько хочешь ― никто тебя не услышит. А еще лучше, давай я дам тебе реальную причину для крика. Мы оба знаем, как сильно ты любишь выкрикивать мое имя.

Ее маленькие кулачки ударяют меня по спине, но я едва чувствую их сквозь толщину куртки.

― Хватит, ― говорю я, шлепая ее прямо по обтянутой джинсами заднице, и звук эхом разносится по поляне. ― Чертовски холодно, и я уверен, что мой член вжался внутрь меня. Мы берем мой грузовик, конец истории.

Может быть, дело в ветре, который внезапно стих как раз в тот момент, когда я распахиваю пассажирскую дверь и усаживаю ее на переднее сиденье, а может быть, в том, что она решила послушать и хоть на секунду перестать быть такой чертовски упрямой. Но если бы мне пришлось гадать, это было бы первое, а не второе.

Мне бы не повезло.

Она взвизгивает, когда я бросаю ее на сиденье и берусь за ремень безопасности, чтобы пристегнуть ее, несмотря на ее протесты. Я закрываю дверь и огибаю водительскую дверь спереди, после чего открываю ее и проскальзываю внутрь.

― Черт, как быстро похолодало, ― бормочу я, в основном про себя. Моя пассажирка-принцесса ворчит себе под нос, но в остальном молчит.

Музыка для моих ушей.

Не говоря больше ни слова, я завожу машину и направляюсь по подъездной дорожке, ведущей к моему участку. На первый взгляд, в этом месте нет ничего особенного. Ничего примечательного, конечно. Но… то, что заставило меня купить его в первую очередь, ― это то, чего вы не видите.

Вы не видите того, что скрыто внутри, а ведь именно это имеет значение.

Так и с людьми. Именно то, что находится внутри, говорит обо всем, что нужно знать о человеке.

У этого дома есть своя история, и когда я рос, мне всегда рассказывали какую-нибудь историю о нем. То о призраках, то о том, что там кого-то убили, то о том, что там живет семья сквоттеров.

Ничего даже близко похожего на правду. Дом был заброшен после того, как доктор Якобсон потерял жену, а затем умер от разрыва сердца.

Это грустная история, но когда мне показывали дом, сын доктора Якобсона, Брент, сказал, чтобы я постарался увидеть все то счастье, которое когда-то было в этом доме. Попытался почувствовать весь смех и любовь, которые жили здесь до того, как он стал тем, чем стал.

Я не сентиментальный человек, но, услышав эту историю, я почти принял решение, а дом сделал все остальное.

Я горжусь тем, какую работу по восстановлению этого дома я проделал за последние несколько лет.

― Не мог бы ты переключить? Я ненавижу эту песню, ― бормочет Снежинка с пассажирского сиденья. Голос у нее такой низкий, что я едва слышу его за шумом радио и печки.

Фыркнув, я тянусь к ручке.

― Что?

― Ничего.

Она фыркнула, прежде чем заговорить.

― Очевидно, что-то есть, раз ты… фыркаешь, как будто тебе смешно.

― Просто ты не похожа на девушку, которой не нравится Джордж Стрейт.

― Просто не то настроение. Я вообще-то надеялась выключить его, чтобы сосредоточиться на списке для вечеринки. У меня такое чувство, что я что-то забыла. ― Она трет пальцами виски и тяжело вздыхает.

Может быть, я был слишком занят, пытаясь переспорить ее, чтобы заметить, насколько она напряжена, но сейчас я это чувствую.

И, видимо, мне теперь не наплевать на чувства Эммы, потому что я вдруг ощутил себя немного виноватым за то, что расстроил ее еще больше.

― Эй, мы разберемся, хорошо? Не переживай так, ― говорю я. ― Ты не будешь заниматься всем одна. Это наше общее наказание, а не только твое.

Мне кажется, это первый раз, когда кто-то из нас признал, что мы оба виноваты, а не возлагает вину только на другого.

Она смотрит на меня, прикусив губу, и кивает.

― Спасибо. Я просто… я чувствую сильное давление, когда все идет не по плану. Мои родители уже разочарованы, и я не хочу снова их подвести. К тому же мой отец все еще не оправился от прошлогодних… розыгрышей.

Черт, я и не думал, что эта вечеринка настолько важна для нее. То есть, да, вражда была всегда, но, судя по выражению ее лица, я могу сказать, что для нее это нечто большее, чем просто вечеринка. Больше, чем просто отсутствие обвинений или судимости.

― Я понимаю. Поверь, я все понимаю. Не волнуйся, Снежинка.

― Спасибо. ― Опустив взгляд на телефон, лежащий на коленях, она грызет накрашенный ноготь и смотрит на экран. ― Черт. Ты можешь позвонить в отель и сообщить, что мы можем немного опоздать с заселением? Я думаю, что, судя по радару, шторм может усилиться. Дороги могут быть более опасными, чем предполагалось.

― А… какой отель?

Эмма вскидывает голову, ее голубые глаза смотрят на меня.

― Отель, который ты должен был забронировать? Тот, который я сказала тебе забронировать, когда мы были в ратуше.

На секунду я прокручиваю в голове события того дня, когда мы были вместе, и не могу ничего вспомнить. Черт, я был измотан в тот день, и, честно говоря, единственное, что я помню, это как Эмма нависала надо мной, ее пухлые розовые губы прямо над моими после инцидента с лестницей.

― Пожалуйста, ― начала она, глубоко выдыхая. ― Пожалуйста, скажи мне, что ты не забыл забронировать отель, Джексон.

― Не забыл.

― О, слава Богу. Я как раз собиралась…, ― говорит она, но мои слова прерывают ее.

― Ладно, я не забронировал отель, но, в свою защиту скажу, что я не слышал, чтобы ты вообще просила меня об этом, так что технически я не забыл.