Я кивнул, а он внезапно сказал ровным, немного скучающим голосом.

— Я не беру к себе кого попало. У нас сложно работать. Не все могут, даже если ты среди лучших на курсе. Успех компании держится на ее престиже, а престиж — дело тонкое, ошибок не прощает. Знаешь, как бывает, одна паршивая овца — все стадо портит. А ты вырос в детдоме, закончил обычную школу. При этом смог поступить в архитектурный институт, что, знаешь, совсем не просто. Тебе кто-то помогал?

— Да, мой учитель в художественной студии, — я назвал Карандаша, но он равнодушно покачал головой, это имя ему ни о чем не говорило. Взгляд его серых глаз был холоден и, мне показалось, что сквозь его вежливое спокойствие пробивалось какое-то неприятие, недоверие ко мне. Впрочем, я не могу винить его за это, глядя на себя тогдашнего, я бы тоже не строил особых иллюзий. Было удивительно уже то, что он снизошел до собеседования. Я не думал в тот момент, что был единственным кандидатом на это место, и чувствовал, как от волнения в горле то и дело начинало першить. Очень хотелось пить, и на одном из окон я заметил небольшую бутылку с минеральной водой, такого манящего, прохладного голубого цвета. Я немного помечтал, как выйдя наконец из кабинета, зайду в ближайший магазин, куплю себе такую и сразу выпью. От этих мечтаний меня отвлек голос директора:

— Хотел прояснить для себя кое-что. Твои родители погибли, а другие родственники, что с ними случилось? Почему они тебя бросили? И ребенком тебя несколько раз пытались усыновить, но каждый раз спустя непродолжительное время отказывались. Почему?

Меня почему-то задели его слова, и я ответил:

— Вы так много знаете про меня. Тогда, наверное, знаете и почему.

И тут же подумал, что он сейчас скажет: «Вон отсюда!» и я вылечу из кабинета, завалив практику в первый же день. Он бросил на меня быстрый, острый взгляд, и произнес, смягчив улыбкой тон своих слов.

— Дерзишь, студент. Зря.

— Извините, — я уже немного остыл и пожалел о своем выпаде. Как ребенок в самом деле. Но с практикой мысленно попрощался, прикинув про себя, с какой характеристикой он от меня откажется. Потом все же не утерпел и сказал, как можно вежливей. — Родители погибли в автомобильной катастрофе, о других родственниках сведений нет. Я выжил в аварии, но потом больше полугода находился в неврологической клинике, попросту психушке, после чего был определен в детский дом. По состоянию здоровья усыновлению не подлежал, так как считался ненормальным. Приводов в полицию не имею. Наркотиками не балуюсь, алкоголем не злоупотребляю. Что еще вам рассказать?

— Остынь, парень, — сказал он неожиданно добродушно. — Не стоит обижаться. Давай-ка, посмотрю твои бумаги.

Я отдал ему документы, и он сел за свой монументально огромный стол, на котором в каком-то упорядоченном хаосе лежали стопки чертежей, справочники, блокноты, гудел негромко открытый ноутбук престижной марки. Как ни странно, этот человек не терялся на фоне своего кабинета, а напротив казался его органичной частью. Даже главной его частью. В нем самом было что-то такое же монументальное. Он не предложил мне сесть, и я остался дальше рассматривать коллекцию снимков. Было по-прежнему интересно, но уже довольно грустно от того, что так бездарно угробил возможность набраться опыта в действительно стоящей конторе.

Я много слышал про эту компанию, они на самом деле были лучшими, я делал курсовую по одному из их проектов — высотка, удачно вписанная в сложный рельеф. Впервые увидев я буквально влюбился в нее, такое она производила грандиозное и необычное впечатление, словно из другого измерения. Поэтому считал, что мне сказочно повезло, когда от них пришла заявка к моему куратору. Правильно говорят, язык мой — враг мой.

— Это твой шанс, Эрик, — напутствовал меня куратор. — Постарайся его не упустить.

Да уж, хорошо я умею пользоваться удачей. Просто гений.

— Между прочим, — донеслось спустя какое-то время из-за стола. — Я навожу предварительно справки про всех, кто приходит сюда работать.

— Да, — уныло откликнулся я, — хорошо. Понятно.

Он перестал шуршать бумагами, поднялся и снова подошел ко мне.

— Пойдем, покажу твое место.

Я удивился и, видимо, это отразилось на моем лице, потому что он сказал:

— Думал, что выгоню? Всегда успею, не переживай. Сначала посмотрим, что ты на деле можешь. Да нос особенно не задирай. Все равно пока на побегушках будешь.

Это было восемь лет назад. Эта компания стала местом моей постоянной практики, вплоть до последнего курса. Каждый раз Стива лично писал мне отзыв по результатам, подробно расписывая как мои ошибки, так и довольно скромные успехи. А в последний день завершающей практики, заметил, отдавая документы, что будет рад меня видеть в этих стенах уже дипломированным специалистом. Я поблагодарил его, а он сказал:

— Я серьезно, студент. Если у тебя нет других планов испортить себе жизнь, то приходи, работа найдется.

Он действительно дал мне работу и возможность стать тем, кем я стал. Он много что мне дал, поддержку и понимание, свою дружбу, несмотря на разницу в возрасте, нас связывали более теплые отношения чем просто подчиненного и босса. И вот поэтому я чувствовал себя предателем, неблагодарным учеником. Шеф продолжал сверлить меня строгим, испытующим взглядом. Я молчал, не зная, что еще сказать. Тогда он развернулся, сел за стол, кивнул мне на стоящее напротив кресло и набрав на телефоне номер произнес, продолжая пристально смотреть на меня:

— У нас непредвиденное затруднение… Возможно попозже… Хорошо, я сообщу.

— Извините, — снова сказал я, — Мне в самом деле жаль, но я не изменю свое решение.

Достал из папки, которую все еще держал в руке, заявление об уходе и положил ему на стол. Он с видимым отвращением покосился на бумагу, побарабанил пальцами по столешнице и сказал:

— Надеюсь, ты понимаешь, что для этого должны быть не просто веские, а очень веские причины.

— Да, конечно.

Он продолжил:

— Ты хоть понимаешь какие перспективы упускаешь? Хорошо подумал?

— Да.

— Очень хорошо?

Я кивнул.

— И ты не можешь сказать в чем дело?

— Нет. Мне бы не хотелось… Во всяком случае пока.

— А Вероника в курсе? — спросил он вдруг.

— Вероника здесь ни при чем. — Шеф почему-то упорно считает, что нас с Вероникой связывают весьма романтичные отношения, как я не пытался его разубедить. Он не поверил в мою историю о внезапно найденных родственниках. Впрочем, Птица тоже не поверила. Так не бывает, отрезал он, и только снисходительно посмеивался и пытался меня подловить, каждый раз спрашивая: тогда, почему ты краснеешь. Да потому что с годами так и не избавился от этой досадной особенности своего организма. Но он все равно продолжал ждать от нас приглашения на свадебное торжество.

— Эрик, послушай, — сказал шеф тоном бесконечного терпения, который появлялся у него в разговорах с особо упертыми и сложными заказчиками. — Мне кажется, ты поступаешь неразумно. Крайне неразумно. Вот скажи, хорошо, приедешь ты на новое место, что ты там будешь делать? Ни родных, ни знакомых. А что с работой? Куда ты там пойдешь, кем?

— На стройку, кем возьмут, — этот вопрос я уже продумал. — Опыт у меня есть, вы же знаете.

Я действительно достаточно поработал на стройках подсобником, готовил раствор, таскал кирпичи, научился кладке, монтажным работам, еще в институте, на каникулах. В том числе и с легкой руки Стивы, несколько раз устраивавшему мне протекцию. Да и деньги были нужны. Шеф сердито фыркнул:

— На стройку! С твоими знаниями, головой, способностями, талантом, в конце концов. Да ты с ума сошел! Ты для чего образование получал? Что на тебя вдруг нашло. Эрик, я тебе еще раз серьезно говорю — не дури! Ты нужен мне здесь. Не знаю, что там у тебя за дела, раз не хочешь говорить — твое право, но учти: передумаешь, обратно не возьму!

Я сказал:

— Хорошо. Это справедливо, то, что вы говорите, хоть и не логично. Я все равно не вернусь. Но я вам очень благодарен, за все…

Я немного перевел дух, думая, что мы договорились, как он вдруг громко хлопнул ладонью по столу и крикнул с досадой:

— Да ты просто упрямый мальчишка! Да, мальчишка и больше никто! Все, уходи! Иди отсюда!.. И не просто иди, а подумай. Как следует подумай! Какой шанс ты сейчас упускаешь!

Шанс? Я как раз и пытался не упустить свой шанс. Свой шанс на счастье. Но вот как это объяснить шефу, который был помешан на работе. Лицо у него покраснело, я видел, что он не на шутку рассердился и решил, что ему тоже нужно время, чтобы остыть, чтобы привыкнуть к мысли о моем уходе, чтобы понять, что я серьезно. Поэтому поднялся и вышел из кабинета, слыша, как он раздраженно ворчит мне вслед:

— Благодарен он! Мальчишка! Лучше бы головой думал!

После этого Стива несколько дней не давал о себе знать, и как мне показалось всеми силами избегал меня. Во всяком случае, на звонки он не отвечал, и секретарь неизменно сообщала, что высокое начальство занято и принять не может. Я уже решил, если в ближайшую неделю не удастся решить вопрос цивилизованным путем, просто не выйду на работу. Пусть увольняет без выходного пособия, переживу. Хотя в душе все ныло от расстройства и скребли непрерывно острые кошачьи когти. И как же не хватало мне сейчас Йойо, его насмешливого и одновременно участливого взгляда, его дружеской поддержки. Я даже пытался вызвать в памяти его привычный образ, нескладную фигуру, гитару в длинных худых руках, его голос: «Что, Бемби, худо?» И мысленно отвечал: «Да, брат, не очень складно все выходит». И слышал в ответ: «Знаю, что трудно. А ты как думал, малыш! Что все так просто будет».

Я уже оставил попытки достучаться до шефа, как вдруг, в конце дня, почти через неделю после нашего последнего разговора, он внезапно сам заглянул в отдел и поманил меня пальцем. Я поднялся и вышел. Он сказал: «Поехали тут в одно местечко. Потолкуем». Ну наконец-то! Хотя, о чем еще здесь было говорить, я ведь ясно сказал, что не передумаю. Он махнул рукой: «Да понял я уже. И то, что сбежать надумал тоже знаю. Поэтому послушай, что я тебе буду говорить.» Маленькое кафе, в которое шеф нас привез находилось в полуподвальном помещении и было отделано под старину. Эдакий стильный погребок с красной кирпичной кладкой, деревянными панелями, основательными дубовыми столиками, «прокопчеными» темной морилкой балками, беленым, сводчатым потолком. На стенах висели медные фонари и вперемешку реклама табака и кофе в духе шестидесятых, отдельную группу занимали снимки каких-то респектабельных знаменитостей. В общем довольно интересное место для сугубо мужских посиделок. Думаю, что женщины здесь не часто появлялись, а если и удостаивались такой чести, то чувствовали себя на редкость неуютно. Зато шеф тут явно был своим и в числе завсегдатаев. Официант почтительно обратился к нему по имени-отчеству, наградив меня быстрым, профессионально внимательным, взглядом. И получив ответ, бесшумно исчез за стойкой, украшенной настоящими антикварными аппаратами для разлива пива. Посетителей было немного. Стива заказал нам коньяк и, пока его не принесли, молчал, блуждая взглядом по залу. Он был спокоен, но за этим спокойствием чувствовалось напряжение. Впрочем, я и сам был так напряжен, что молчание Стивы казалось мне намеренной пыткой.

— Вы подпишите заявление? — не утерпев, спросил я. Он снова отмахнулся. В это время перед нами опять возник официант, сноровисто и ловко расставил пузатые бокалы, на дне которых плескалась темно-янтарная жидкость, тарелочки с закусками, небольшой графин, заполненный на четверть коньяком. После чего неслышно исчез. Стива наклонил голову, взял в руки фужер и словно задумался. Потом сделал глоток и произнес, пристально глядя на меня поверх бокала: