Я пожал плечами и слегка прикусил язык, чтобы не засмеяться, хотя ничего смешного в ситуации не было. Но уж больно непривычно было видеть на лице нашего сурового босса выражение растерянности, которое пробивалось сквозь взгляд закаленного бойца, хладнокровно крушащего все препятствия на пути к цели. Он оглянулся по сторонам, словно запоминая свидетелей возмутительного публичного бунта, потом бросил сквозь зубы:
— Эрик, это очень неуместная шутка.
— Это не шутка. Я хотел вам сказать…
— Пошли в кабинет, и надеюсь, ты одумаешься по дороге.
Я покорно двинулся следом, незаметно переведя дух. Все равно, ведь, собирался сегодня ему сказать, так что может оно и к лучшему. До кабинета добрались очень быстро, шеф и так летал, а не ходил, а здесь превзошел самого себя. Вбежал в кабинет и, с треском захлопнув за мной дверь, прогремел:
— Давай, говори, что случилось. Только поживей, две минуты, и выдвигаемся.
— Я уезжаю, насовсем.
— Это я уже слышал. Не глухой пока. Почему? Что еще за блажь!
Я посмотрел на него с тоской, ну что здесь было объяснять. И как, и зачем.
— По личным мотивам.
— По личным мотивам? — Шеф уставился на меня с таким видом словно ничего возмутительней в жизни не слышал. — С ума сошел? Какие еще личные мотивы? Их что нельзя здесь на месте решить? С чего вдруг? И куда ты собрался? У тебя что проблемы? Выкладывай, только побыстрее.
Я помотал отрицательно головой. В настоящий момент, именно он был моей самой большой проблемой. Я и так тянул до последнего, не решаясь сказать ему о своем отъезде, а тут еще это назначение. Как сам шеф только что заметил, очень неуместная шутка, в данном случае предложение. Оно серьезно все усложнило, но решение я бы не стал менять ни при каких обстоятельствах. Осталось только это донести до шефа. Я не боялся его гнева, я боялся его расстроить. Он был отличный человек, мне жаль было с ним расставаться, и уж тем более не хотелось уходить вот так с сознанием, что подвел, не оправдал надежд. Я многим был ему обязан.
Мы познакомились, когда я был на четвертом курсе, проходил практику в одном из его отделов. Он сам меня принял. Он со всеми новичками знакомился лично, это было железное правило компании. Без его одобрения даже дворника не взяли бы. Я помню, как первый раз пришел к нему в кабинет, огромный как футбольное поле, залитый светом из больших ничем не занавешенных окон. Стен почти не было видно. Вдоль одной шли шкафы с книгами, стоящими в ряд журналами, толстыми папками с документами. Стена за креслом была сплошь увешена рамками с сертификатами, дипломами, журнальными и газетными вырезками. На другой висели застекленные фотографии черно-белые и цветные разного формата на которых очень красиво были сняты различные архитектурные объекты. Я бросил на них взгляд и невольно залюбовался. Хозяина в кабинете не было. Меня провела сюда секретарь, предложив подождать. Он появился словно из ниоткуда, возник у меня за спиной и спросил негромко уверенным, вальяжным басом:
— Нравится?
Я обернулся. Передо мной стоял высокий крупный мужчина с пронзительным взглядом темно-серых глаз, с лицом, вылепленным резко и просто. Гладко зачесанные назад черные с обильной сединой волосы открывали широкий выпуклый лоб, дающий возможность предположить в его обладателе изрядные способности мыслителя. Большой с горбинкой нос, плотно сжатые губы, сильный, выдающийся вперед подбородок, производили очень цельное, гармоничное впечатление. Такие лица любили рисовать мастера старой школы, придавая им царственное выражение. На мужчине был светло-серый пиджак, под которым виднелась голубая рубашка. Брюки безупречными складками лежали на черных кожаных туфлях, которые, казалось, самодовольно поскрипывали от сознания собственного благородства и новизны. Надо ли говорить, что начищены они были до шелковистого ненавязчивого блеска. Респектабельный вид довершали ремень из натуральной кожи с гладкой металлической пряжкой и терпкий аромат дорогого парфюма. Галстука не было, зато из-под обшлага рубашки поблескивали золотом часы, да из нагрудного кармашка торчал такого же золотистого цвета колпачок ручки. Я вдруг почувствовал себя бомжом из подворотни в своих старых джинсах, видавшем виды пиджаке, рукава которого за несколько лет постоянной носки уже изрядно обтрепались и были коротки. Я все еще рос, к тому же похудел и вещи болтались на мне как с чужого плеча.
Мне захотелось снять пиджак. Потому что футболка под ним была новая, черная. Это Йойо как-то незаметно заразил меня любовью к черным футболкам. Да и ботинки я тоже накануне как следует почистил. Я бы может не обратил на это особого внимания, все-таки отчетливо понимая разницу между директором преуспевающей компании и собой, обычным, ничем не примечательным студентом, но он окинул меня с головы до ног цепким, рентгеновским взглядом, не пропустив, кажется ни одной детали, так, что я ощутил неловкость от своего откровенно потрепанного вида. Впрочем, на лице его после осмотра ничего не отразилось, кроме дипломатичного бесстрастия.
— Да, нравится — ответил я ему. — Очень.
— Наша работа, — в его голосе отчетливо прозвучала нотка гордости.
— Да, здорово, — я снова посмотрел на снимки. Они, действительно были потрясающие, видно было, что снимал настоящий мастер.
— Я слышал, ты художник, — он не торопил меня, встал рядом и тоже стал смотреть на фотографии. Сейчас мне кажется, что он смотрел тогда не на снимки, а на меня. Я ловил его изучающий, внимательный взгляд в отражении на стекле.
Я кивнул, а он внезапно сказал ровным, немного скучающим голосом.
— Я не беру к себе кого попало. У нас сложно работать. Не все могут, даже если ты среди лучших на курсе. Успех компании держится на ее престиже, а престиж — дело тонкое, ошибок не прощает. Знаешь, как бывает, одна паршивая овца — все стадо портит. А ты вырос в детдоме, закончил обычную школу. При этом смог поступить в архитектурный институт, что, знаешь, совсем не просто. Тебе кто-то помогал?
— Да, мой учитель в художественной студии, — я назвал Карандаша, но он равнодушно покачал головой, это имя ему ни о чем не говорило. Взгляд его серых глаз был холоден и, мне показалось, что сквозь его вежливое спокойствие пробивалось какое-то неприятие, недоверие ко мне. Впрочем, я не могу винить его за это, глядя на себя тогдашнего, я бы тоже не строил особых иллюзий. Было удивительно уже то, что он снизошел до собеседования. Я не думал в тот момент, что был единственным кандидатом на это место, и чувствовал, как от волнения в горле то и дело начинало першить. Очень хотелось пить, и на одном из окон я заметил небольшую бутылку с минеральной водой, такого манящего, прохладного голубого цвета. Я немного помечтал, как выйдя наконец из кабинета, зайду в ближайший магазин, куплю себе такую и сразу выпью. От этих мечтаний меня отвлек голос директора:
— Хотел прояснить для себя кое-что. Твои родители погибли, а другие родственники, что с ними случилось? Почему они тебя бросили? И ребенком тебя несколько раз пытались усыновить, но каждый раз спустя непродолжительное время отказывались. Почему?
Меня почему-то задели его слова, и я ответил:
— Вы так много знаете про меня. Тогда, наверное, знаете и почему.
И тут же подумал, что он сейчас скажет: «Вон отсюда!» и я вылечу из кабинета, завалив практику в первый же день. Он бросил на меня быстрый, острый взгляд, и произнес, смягчив улыбкой тон своих слов.
— Дерзишь, студент. Зря.
— Извините, — я уже немного остыл и пожалел о своем выпаде. Как ребенок в самом деле. Но с практикой мысленно попрощался, прикинув про себя, с какой характеристикой он от меня откажется. Потом все же не утерпел и сказал, как можно вежливей. — Родители погибли в автомобильной катастрофе, о других родственниках сведений нет. Я выжил в аварии, но потом больше полугода находился в неврологической клинике, попросту психушке, после чего был определен в детский дом. По состоянию здоровья усыновлению не подлежал, так как считался ненормальным. Приводов в полицию не имею. Наркотиками не балуюсь, алкоголем не злоупотребляю. Что еще вам рассказать?
— Остынь, парень, — сказал он неожиданно добродушно. — Не стоит обижаться. Давай-ка, посмотрю твои бумаги.
Я отдал ему документы, и он сел за свой монументально огромный стол, на котором в каком-то упорядоченном хаосе лежали стопки чертежей, справочники, блокноты, гудел негромко открытый ноутбук престижной марки. Как ни странно, этот человек не терялся на фоне своего кабинета, а напротив казался его органичной частью. Даже главной его частью. В нем самом было что-то такое же монументальное. Он не предложил мне сесть, и я остался дальше рассматривать коллекцию снимков. Было по-прежнему интересно, но уже довольно грустно от того, что так бездарно угробил возможность набраться опыта в действительно стоящей конторе.
Я много слышал про эту компанию, они на самом деле были лучшими, я делал курсовую по одному из их проектов — высотка, удачно вписанная в сложный рельеф. Впервые увидев я буквально влюбился в нее, такое она производила грандиозное и необычное впечатление, словно из другого измерения. Поэтому считал, что мне сказочно повезло, когда от них пришла заявка к моему куратору. Правильно говорят, язык мой — враг мой.
— Это твой шанс, Эрик, — напутствовал меня куратор. — Постарайся его не упустить.
Да уж, хорошо я умею пользоваться удачей. Просто гений.
— Между прочим, — донеслось спустя какое-то время из-за стола. — Я навожу предварительно справки про всех, кто приходит сюда работать.
— Да, — уныло откликнулся я, — хорошо. Понятно.
Он перестал шуршать бумагами, поднялся и снова подошел ко мне.
— Пойдем, покажу твое место.
Я удивился и, видимо, это отразилось на моем лице, потому что он сказал:
— Думал, что выгоню? Всегда успею, не переживай. Сначала посмотрим, что ты на деле можешь. Да нос особенно не задирай. Все равно пока на побегушках будешь.
