— Извините.
Он спросил:
— За что? За что ты извиняешься?
— За беспокойство, за то, что задерживаю.
Он вздохнул:
— Ты не виноват.
И протянул мне небольшую бутылку с минералкой. Я немного отпил, потом еще и еще, пока не ополовинил ее. Вода была теплой, негазированной, но все равно, показалась мне очень вкусной. Он спросил, глядя как я пью:
— Часто с тобой это бывает?
— Нет, — сказал я, с некоторым сожалением закручивая крышку на бутылке с остатками воды. Горло во время приступа будто мгновенно пересохло и покрылось шершавой коркой. — Сейчас уже нет. Последствие детской травмы после аварии.
— Ты что-нибудь с этим делаешь? — спросил он, хмуря брови.
— Да, конечно, — ответил я и показал флакончик из-под лекарства. Он взял его в руки, посмотрел и сказал со свойственной ему прямотой:
— Убедиться, что не сидишь на наркоте.
Я спросил:
— Что, похоже?
И он ответил:
— Нет, я пошутил, — и добавил, причем, в его обычно резком голосе прозвучали непривычно мягкие, отеческие нотки: — А если серьезно, Эрик, тебе нужно научиться самому водить машину.
— Да вы что! — я даже рассмеялся от такого непредставимо нелепого предложения. Правда, смех прозвучал невесело. — Я доеду только до первого столба, а потом опять загремлю в психушку. Нет, спасибо. Я уже был там, больше не хочу.
— Так было плохо?
— Плохо? Да, очень. Возможно поэтому я мало что помню. Так остались в памяти какие-то отдельные фрагменты. Мне все казалось тогда, что я как в дурном сне и никак не могу проснуться.
Только иногда отчетливой картинкой встает в памяти, как стою ночью на холодном кафельном полу в ванной комнате и смотрю в окно на далекие городские огни. Ноги при этом сильно мерзли, но тапочки, которые мне там выдали были большими, страшно неудобными и громко шлепали при ходьбе, поэтому приходилось красться ночью босиком, чтобы не разбудить дежурную медсестру, которая спала на кушетке в коридоре, подложив под голову плотный валик, свернутого в рулон одеяла. В палатах вздыхали и ворочались во сне пациенты, иногда кто-нибудь из них начинал кричать или громко стонать и приходилось быстро возвращаться обратно, долго стоять за дверью, прислушиваясь, встала медсестра или нет. Почему я просто не брал обувь с собой, чтобы надеть ее потом на месте, не знаю. Особенно я любил самое глухое и тихое послеполуночное время, между часом и тремя, когда было как-то особенно спокойно и все крепко спали. Тогда можно было долго любоваться на огни, не вздрагивая от каждого шороха или стука дверей, не боясь, что вспыхнет внезапно над головой жесткий электрический свет и раздастся сердитый окрик. Нам нельзя было выходить ночью из палаты, за это наказывали.
— Наказывали? — переспросил шеф. — Как?
— Ну могли потом днем поставить часа на два в коридоре в одних трусах.
Стоять так, конечно, было неудобно и стыдно, все таращились на тебя как на животное в зоопарке. Или могли подойти, ущипнуть, а самые веселые из контингента еще и слюнями вымазать, пока никто не видел. Чтобы отвлечься, я тогда и начал рисовать в уме разные картины, воображал, как на белом листе бумаги движутся тонкие карандашные линии, как затем цвет, переливаясь оттенками, заполняет пространство между ними, превращая плоское контурное изображение в объемное, трехмерное. Рисовал с упоением любимых персонажей из комиксов или мультфильмов, разговаривал с ними мысленно и, наверное, со стороны это делало меня еще более ненормальным.
— Потом могли забрать на сутки одеяло и одежду. Это было хуже, потому что нельзя было укрыться, отгородиться от всей той обстановки, да и холодно.
— Какая жестокость, — пробормотал Стива, а я глубоко вздохнул, наслаждаясь покоем и свежестью утра, потом все-таки возразил ему:
— Жестокость? Нет, отчего же. Я ведь нарушал, систематически. Как будто не понимал, что от меня требуют, как ненормальный. Да я такой и был для них. Поэтому они и пытались так до меня достучаться, чтобы усвоил. Ведь, не били же.
Только я никак не мог отказаться от своих ночных вылазок. Эти мерцающие огни, они притягивали меня, как лунный свет сомнамбулу. Я готов был смотреть на них часами, такие теплые и далекие. Так светятся окна в квартирах многоэтажных домов. И за каждым мне почему-то виделась счастливая семейная жизнь. Представлял себе, как садятся за общий стол дети и родители, пьют чай, разговаривают, шутят и смеются. Потом ложатся спать, пожелав друг другу приятных снов или смотрят по телевизору интересные фильмы и передачи, читают книги, выбирая их на полках книжного шкафа в общей гостиной. И только я стоял невидимый для этого мира, не существующий в нем, среди чужих казенных стен. Этот обычный нормальный мир, лежащий за этими огнями, был так же далек от меня как настоящие звезды и так же недостижим.
— Да меня и не всегда ловили, иногда везло. Не знаю, правда, зачем я вам все это рассказываю…
Он похлопал меня по колену и сказал:
— Иногда одному человеку бывает полезно выговориться, а другому послушать. Я рос в благополучной семье. Отец был жестковат, слабаков не уважал. Но за справедливость стоял горой. Да и любил меня, поэтому обид я от него не видел. Мне трудно представить, что тебе довелось пережить. Однако, думаю, раз это тебя не сломало, то и с остальным ты в своей жизни справишься. Двинемся потихоньку. Держись, сильно гнать не буду, если снова поплохеет, скажи. Остановимся, переждем, ничего страшного.
— Да мы, наверное, и так опоздали.
— Подождут. Не так уж это и важно.
Когда почти два часа спустя мы въехали в город, шеф остановился у большого супермаркета и сказал, перед тем как уйти:
— Я сейчас. Можешь пока выйти, размяться.
Это был хороший совет, и я не преминул им воспользоваться, вышел и осмотрелся. Немного походил по стоянке, размял затекшие ноги, еще чувствуя в них противную слабость. Вскоре в дверях магазина показался Стива, держа в руках коричневый бумажный пакет. Я снова сел в машину, и через несколько минут шеф, громко хлопнув дверью, втиснулся за руль. Потом зашуршал, доставая что-то из пакета, и сказал, протягивая мне плоскую бутылку на черной, глянцевой этикетке которой, было написано витиеватыми золотыми буквами «Джек Дэниэлс»:
— На-ка, сделай глоток. Только один.
Я замотал головой, спиртное перед встречей, да еще такое крепкое, он часом с ума не сошел. Но шеф уже отвинтил золотистую крышку и по салону разлился тонкий, немного древесный аромат.
— Я не буду, — сказал я ему, — я в порядке. Не надо, от меня будет пахнуть, клиенты подумают, что связались с алкоголиком, потеряем и заказ, и репутацию.
— Клиенты подумают, что мы пытаемся их надуть, причем по-крупному. Ты на себя в зеркало посмотри. Ты даже не белый, ты бледно-зеленый. Думаешь такой вид говорит о престиже компании, внушает оптимизм. Да на тебя смотреть больно. Притом, что я старался не гнать.
— Я заметил, у вас почти получилось.
На самом деле мы еще несколько раз съезжали на обочину, где я снова приходил в себя и пытался еще что-то выжать из пустого ингалятора. Давно меня так не накрывало. Возможно причина была не только в гонке, но и в том, что с каждой остановкой, я нервничал все больше и больше, казня себя за задержки, и приходя в ужас от мысли, что из-за меня сорвется сделка. И как только отступало удушье, твердил в порывы искреннего сожаления «извините». Пока шеф не взорвался и не сказал, что еще одно «простите» и он выкинет меня из машины на всем ходу. Тут я засмеялся, а он посмотрел на меня удивленно и встревоженно.
— Я уже пытался так сделать, однажды, — объяснил я ему.
— Спасибо, что предупредил, — процедил он сквозь зубы и заблокировал двери. Я откинулся на спинку и закрыл глаза, подставив лицо, бьющему в открытое окно ветру.
Он все-таки заставил меня сделать хороший глоток и сунул в руку кусок горького шоколада, отломив его от большой плитки, которую извлек все из того же пакета. Алкоголь, проскочив внутрь сгустком обжигающей горло энергии, придал бодрости, заставив кровь быстрее бежать по жилам, по телу разлилось приятное тепло.
— Вот теперь, поехали, — удовлетворенно заметил шеф и мы снова тронулись в путь. К счастью, заказчик нас дождался, а опоздание шеф объяснил несколько туманно, сказав сурово и значительно, что дорога выдалась на редкость нелегкая, и мы делали, что могли. Представители другой стороны, на вид два простоватых дядечки лет сорока пяти, в почти одинаковых клетчатых рубашках, откровенно новых синих джинсах и крепких дорожных ботинках, согласно закивали головами, ответив, что пробки на дорогах стали совершенно невозможными. Я, стараясь на всякий случай, не дышать в их сторону, развернул чертежи, и мы начали выяснять почему наш проект не вписался на местности, затронув чужой участок. В конце концов после беготни с рулеткой и обмера уже намеченного фундамента будущего кемпинга, выяснилось, что подрядчик, на котором, кстати настоял сам заказчик, перепутал размеры. После того, как все разъяснилось, я облегченно выдохнул. Нашей вины не было, но нервы пришлось потрепать изрядно. Да уж день, выдался не из легких. Потом дядечки, которые к слову сказать были братьями, озадаченно чесали в затылке, смущенно опускали глаза, когда шеф расписывал им перспективы работы с такими специалистами, что в элементарных расчетах путаются. Пока они не начали почти умолять его посодействовать в подборе строительной конторы понадежней и потолковей. Когда, наконец, все дела закончили и стороны пришли к взаимному соглашению, а попросту они согласились на наши условия и признали свою ошибку, мы двинулись в обратный путь. Вечерело. Шеф заехал в какую-то забегаловку, и мы перекусили, взяв по стакану нестерпимо горячего кофе из автомата и паре неожиданно вкусных и свежих пирожков с картошкой. В машине шеф потряс флаконом с «Джеком» и предложил:
— Не хочешь глоток на дорожку?
Я отказался, на этот раз наотрез. Устал и боялся, что, алкоголь сильно ударит в голову. Да и не любил я это состояние измененного сознания, что давало спиртное. Он не стал настаивать. И сам пить не стал, что, впрочем, было понятно: нам еще ехать и ехать, и только одному провидению было известно, когда мы окажемся дома, если меня опять начнет накрывать по дороге. Он кинул фляжку обратно в пакет, а начатую плитку шоколада сунул мне в руки:
— Держи.
Я поблагодарил его, и мы тронулись в путь. Видимо, он тоже нервничал утром, потому и мчался так, словно за нами гнались, а сейчас двигались мы на удивление ровно и спокойно. Шеф молчал, задумчиво глядя перед собой, аккуратно и плавно огибал идущие впереди фуры. Я тоже немного расслабился и даже начал дремать, как вдруг Стива, круто вывернув руль, скатился с шоссе на узкую, грунтовую дорогу, которая вела куда-то в поля мимо золотившихся в лучах заходящего солнца колосьев пшеницы.
— Куда мы? — удивился я внезапной перемене маршрута. На что Стива, лаконично ответил:
