Что волнуется ветром на вечной земле,
Не услышать капели в весеннем саду,
Не сыграть с кем-нибудь и в игру чехарду.
Я убит и не встану уже никогда,
Только в памяти вашей мелькну иногда…
С последними словами песни костер ярко вспыхнул, озарив лица сидящих в тени людей, и я узнал их. Это были Птица и Син. Я стоял не в силах пошевелиться. Йойо закончил петь, отложил гитару и поднялся. Он протянул Сину руку, и они ушли в сторону противоположную той, где я стоял. У края поляны Йойо на мгновение оглянулся, и, мне показалось, что он посмотрел на меня. Когда они скрылись за деревьями, костер погас, но Птица осталась сидеть у остывающего пепелища. И там во сне я рассердился на них. Как могли они уйти, оставив Птицу совершенно одну в этом странном, пустом и безмолвном месте. Я хотел окликнуть ее, подойти и побыть с ней пока они не вернутся, сделал шаг и тут вдруг проснулся. Резко открыл глаза, все еще сознанием пребывая в реальности сна. Сердце рвалось из груди и было трудно дышать, перед глазами стояла замершая у погасшего костра одинокая фигура. Я сел в кровати и огляделся, с трудом приходя в себя. Привычные вещи, утратив свою безмятежность, казались чужими, а комната незнакомой. Я несколько раз глубоко вздохнул, беспокойство постепенно унялось, но спать я уже не мог, и пока не рассвело, лежал, пребывая во власти охвативших меня воспоминаний.
За окном выбивая каплями частую дробь по стеклу шел проливной дождь. Он шел уже давно и гостиничный номер и без того не радовавший уютом, казалось, весь пропитался промозглой сыростью. Лето не баловало теплом, хотя май был на редкость погожим и солнечным, так что уже в первых его числах пляжи огласились криками детей, бесстрашно ныряющих в еще плохо прогретую воду реки, а легкий загар можно было получить в результате небольшой прогулки.
Сквозь тонкую прозрачную штору, затенявшую окно, в комнату проникал дневной свет, бледный и призрачный. Элика лежала на кровати, вытянув усталые ноги и накрыв их краем тонкого стеганого покрывала. Она не любила такие покрывала: скользкая дешевая синтетика, кислотно-розового цвета, неприятно шуршавшая. Но вставать и расстилать постель, искать что-либо более подходящее не было сил. Этот город вымотал ее, она не хотела ехать, однако немцы настаивали и ей пришлось уступить, чтобы не портить репутацию агентства. Телефонный звонок не сразу заставил ее подняться, хотя Элика знала, кто звонит и что встать все равно придется.
— Элька, — трубка буквально взорвалась радостным криком. — Ты на месте? Уже пришла?
— Нет, меня нет, — тихо сказала Элика, чуть отстранив от уха вопящую трубку. — Позвоните чуть позже, лет через пять. Или шесть. В это же время.
— Элька, я сейчас приеду! Никуда не сбегай, все равно найду!
— Анна, я никуда не пойду, я занята…
— Ты должна это увидеть. Просто должна, поверь. И потом, я же знаю, чем ты занята, так что не рассказывай мне. Лежать и грустить будешь в другой жизни. В той, где не будет меня.
Элика вздохнула. Анна была хорошей подругой, но очень шумной, веселой и деятельной. Когда-то это и привлекло ее к ней. Они познакомились еще на первом курсе. Новички в университетской тусовке пользовались особым вниманием старшекурсников, которые с видом утомленных жизнью мудрецов, просвещали робевших первашей, рассказывая страшилки про преподавателей и их зверства на экзаменах. Элика при этом тревожно ежилась, а Анна скептически усмехалась. Она сама была из профессорской семьи и уж ее точно было не напугать. Как более опытная и уверенная, она сразу взяла под свое покровительство тихую, молчаливую Элику. Их дружба продолжилась и после окончания учебы, но теперь уже на расстоянии. Анна вслед за мужем переехала в этот город, Элика осталась на прежнем месте. Анна часто навещала бывшую сокурсницу, настойчиво приглашая с ответным визитом. На что Элика неизменно отвечала вежливым, но категоричным отказом. Пока не случилась эта командировка. И теперь Анна, заполучив наконец к себе подружку, оттягивалась по полной программе, каждый вечер вытаскивая ее в свет. Как будто ей и без того не хватало официальных мероприятий и поездок по городу с делегацией.
Анна ворвалась в номер едва успев постучать и сразу затормошила, закружила Элику. Распахнула дверцы шкафа и начала перебирать вешалки, выкидывая на смятое покрывало вещи.
— Вот, это надень! Будет просто супер!
На розовое стеганое безобразие легла черная прямая юбка и следом, беспомощно взмахнув узкими рукавами, бледно-голубая шелковая блузка
— Послушай, я в сознании вообще-то. — раздраженно пробурчала Элика. — Думаешь, не смогу сообразить, как мне одеться? Особенно, если ты соизволишь сказать куда на этот раз? И как тебе хочется под дождем бегать. Может здесь посидим, я закажу что-нибудь. Твое любимое вино! Хоть, поговорим спокойно, — сделала она слабую попытку отвертеться от вылазки. Но Анна продолжала стучать вешалками, увлеченно перебирая скудный походный гардероб подруги.
— Ну поворчи, поворчи, роднулька. — отозвалась она из глубин шкафа, — Меня этим все равно не проймешь. Все-таки не первый год тебя знаю. А идем мы с тобой на вернисаж, сегодня открытие! Первый день, персональная выставка! Элька, тебе понравится, ты же любишь искусство. И дождь скоро кончится. Все лужи в пузырях. Хотя, — Анна, вынырнула из шкафа, нахмурила густые светлые брови и на несколько секунд задумалась. — Все время путаюсь: пузыри — это хорошо или плохо? А, ладно, неважно! В конце концов не пешком пойдем. Так что не хнычь! И без соплей дорога скользкая. А поговорить, отчего же не поговорить. Только ведь ты молчишь, хоть с вином, хоть без вина. А про себя я тебе уже все рассказала. Так что, если хочешь разговоров — начинай.
Элика снова вздохнула. Анна была права, меньше всего ей сейчас хотелось задушевных бесед, все содержание которых она могла предсказать заранее. И которых избегала всеми силами, чтобы не чувствовать себя потом опустошенной и растерянной, чувствуя, как рушится с таким трудом обретенный душевный покой, еще очень хрупкий и неустойчивый, временами больше похожий на сонное забытье.
— Ну, хорошо. Только я сама выберу, что надеть.
Она решительно повесила, хорошенько задвинув вглубь шкафа, голубую блузку, и достала с полки скромный темно-серый джемпер. Юбку, подумав, оставила. Анна укоризненно покачала головой. Но Элика, не обращая внимания на выразительно поднятые брови подруги, собрала вещи и ушла в ванную переодеваться. Висевшее над раковиной зеркало безжалостно сообщило ей, что щекам не помешали бы румяна, а глазам немного блеска. Она взяла, лежавшую на полочке щетку и несколько раз вяло провела по волосам. Они рассыпались по плечам темной блестящей волной. Элика протянула руку к заколке, спрятавшейся за баночкой с шампунем, чтобы свернуть эту волну в строгий пучок, но в последний момент передумала. Анна опять начнет шуметь и сердиться, что Элика совсем махнула на себя рукой и не хочет признать, что жизнь продолжается и что нужно продолжать ее жить, и по возможности ярко. Но Элика не могла ярко. Яркость жизни резала ей глаза. И от этого было больно. Глаза хотелось закрыть и не открывать долго-долго, может быть никогда. Но и этого она не могла себе позволить.
— Элька, ты там не уснула? — встревоженный голос подруги вывел ее из задумчивости. Она отвела взгляд от своего отражения и открыла дверь. Анна критически осмотрела ее и недовольно сказала:
— Надо бы скромнее, но некуда. Эль, давай, я тебе хоть свой кулончик дам. А то мне даже неудобно рядом с тобой такой расфуфыренной быть.
Анна уже собиралась снять с шеи небольшой овальный медальон на тонкой золотой цепочке, но Элика решительно остановила ее.
— Не надо, — сказала она, и вдруг, неожиданно для себя самой, добавила: — У меня есть. Сейчас, подожди.
Встав на колени, Элика достала из-под кровати темно-коричневый чемодан из матовой кожи и щелкнув замками, откинула крышку. Несколько секунд всматривалась в содержимое, словно, не решаясь, потом достала из бокового кармашка неприметную черную коробочку. Анна присела на кровать и с любопытством заглянула ей через плечо.
— Какая прелесть! Недавно купила? Никогда раньше у тебя его не видела.
— Это — подарок. Помоги мне.
Элика прижала к запястью серебряную цепочку с крохотным изящным брелоком, мелкие, стеклянные камешки на нем сверкнули алмазными искрами, и протянула подруге руку, чтобы та застегнула браслет.
— Ох, почему не носила. Такую красоту прятала.
Элика не ответила, только мотнула головой, откидывая упавшие на лицо волосы, и прикрыла браслет длинным рукавом. Она никогда не надевала его раньше. Доставала иногда, совсем изредка, чтобы посмотреть, сжать на секунду в ладони, и тут же убрать обратно. Но в этот вечер ей захотелось ощутить на себе, на своей руке, его невесомую прохладу. Все это время он был ее тайным, невидимым талисманом, который можно хранить, но к которому лучше не прикасаться. А сегодня, она почему-то решила, и сама удивилась своей решимости, что стоит попробовать.
На улице по-прежнему шел дождь, и пока они бежали, накрывшись одним зонтом, к припаркованному неподалеку автомобилю Анны, он жалил им ноги холодными, частыми каплями. В машине Анна сразу включила печку и музыку. Ласково как довольная сытая кошка заурчал, прогреваясь мотор, ритмично задвигались дворники, разгоняя водяные потоки, заливавшие стекло. В салоне сладко пахло духами хозяйки. Анна посмотрела на притихшую Элику, подмигнула ей, и они тронулись с места. Влажное шуршание шин сливалось с шумом дождя, хрипловатый голос певца убеждал отдаться страсти и забыть обо всем. Элика слегка улыбнулась.
— Так куда мы едем? — спросила она негромко Анну.
— На выставку. Сегодня открытие. Ты меня, как всегда, не слушаешь. Если понравится, завтра сводишь туда своих немцев, в качестве культурной программы.
— У них и так плотный график, каждый день встречи.
— Устала?
— Какая разница?
Элика незаметно пожала плечами. Ее усталость не имела отношение к работе. За окном, размытые дождем проносились дома, деревья, редкие прохожие прятались под пестрыми куполами зонтов, яркими бликами мигали светофоры, отражаясь в поддернутой рябью поверхности луж. Элике показалось, что она дремлет с открытыми глазами, и эта поездка, этот город, будивший столько ненужных воспоминаний, этот дождь, Анна и музыка ей снятся. Ощущение нереальности происходящего не оставило ее даже когда они прибыли на место.
У входа в галерею стояла неброская афиша. Фамилия художника показалась ей знакомой. Они вошли в просторное светлое помещение, заполненное людьми. Анну кто-то окликнул, и она исчезла, пообещав тут же вернуться.
