— Элька, я сейчас приеду! Никуда не сбегай, все равно найду!

— Анна, я никуда не пойду, я занята…

— Ты должна это увидеть. Просто должна, поверь. И потом, я же знаю, чем ты занята, так что не рассказывай мне. Лежать и грустить будешь в другой жизни. В той, где не будет меня.

Элика вздохнула. Анна была хорошей подругой, но очень шумной, веселой и деятельной. Когда-то это и привлекло ее к ней. Они познакомились еще на первом курсе. Новички в университетской тусовке пользовались особым вниманием старшекурсников, которые с видом утомленных жизнью мудрецов, просвещали робевших первашей, рассказывая страшилки про преподавателей и их зверства на экзаменах. Элика при этом тревожно ежилась, а Анна скептически усмехалась. Она сама была из профессорской семьи и уж ее точно было не напугать. Как более опытная и уверенная, она сразу взяла под свое покровительство тихую, молчаливую Элику. Их дружба продолжилась и после окончания учебы, но теперь уже на расстоянии. Анна вслед за мужем переехала в этот город, Элика осталась на прежнем месте. Анна часто навещала бывшую сокурсницу, настойчиво приглашая с ответным визитом. На что Элика неизменно отвечала вежливым, но категоричным отказом. Пока не случилась эта командировка. И теперь Анна, заполучив наконец к себе подружку, оттягивалась по полной программе, каждый вечер вытаскивая ее в свет. Как будто ей и без того не хватало официальных мероприятий и поездок по городу с делегацией.

Анна ворвалась в номер едва успев постучать и сразу затормошила, закружила Элику. Распахнула дверцы шкафа и начала перебирать вешалки, выкидывая на смятое покрывало вещи.

— Вот, это надень! Будет просто супер!

На розовое стеганое безобразие легла черная прямая юбка и следом, беспомощно взмахнув узкими рукавами, бледно-голубая шелковая блузка

— Послушай, я в сознании вообще-то. — раздраженно пробурчала Элика. — Думаешь, не смогу сообразить, как мне одеться? Особенно, если ты соизволишь сказать куда на этот раз? И как тебе хочется под дождем бегать. Может здесь посидим, я закажу что-нибудь. Твое любимое вино! Хоть, поговорим спокойно, — сделала она слабую попытку отвертеться от вылазки. Но Анна продолжала стучать вешалками, увлеченно перебирая скудный походный гардероб подруги.

— Ну поворчи, поворчи, роднулька. — отозвалась она из глубин шкафа, — Меня этим все равно не проймешь. Все-таки не первый год тебя знаю. А идем мы с тобой на вернисаж, сегодня открытие! Первый день, персональная выставка! Элька, тебе понравится, ты же любишь искусство. И дождь скоро кончится. Все лужи в пузырях. Хотя, — Анна, вынырнула из шкафа, нахмурила густые светлые брови и на несколько секунд задумалась. — Все время путаюсь: пузыри — это хорошо или плохо? А, ладно, неважно! В конце концов не пешком пойдем. Так что не хнычь! И без соплей дорога скользкая. А поговорить, отчего же не поговорить. Только ведь ты молчишь, хоть с вином, хоть без вина. А про себя я тебе уже все рассказала. Так что, если хочешь разговоров — начинай.

Элика снова вздохнула. Анна была права, меньше всего ей сейчас хотелось задушевных бесед, все содержание которых она могла предсказать заранее. И которых избегала всеми силами, чтобы не чувствовать себя потом опустошенной и растерянной, чувствуя, как рушится с таким трудом обретенный душевный покой, еще очень хрупкий и неустойчивый, временами больше похожий на сонное забытье.

— Ну, хорошо. Только я сама выберу, что надеть.

Она решительно повесила, хорошенько задвинув вглубь шкафа, голубую блузку, и достала с полки скромный темно-серый джемпер. Юбку, подумав, оставила. Анна укоризненно покачала головой. Но Элика, не обращая внимания на выразительно поднятые брови подруги, собрала вещи и ушла в ванную переодеваться. Висевшее над раковиной зеркало безжалостно сообщило ей, что щекам не помешали бы румяна, а глазам немного блеска. Она взяла, лежавшую на полочке щетку и несколько раз вяло провела по волосам. Они рассыпались по плечам темной блестящей волной. Элика протянула руку к заколке, спрятавшейся за баночкой с шампунем, чтобы свернуть эту волну в строгий пучок, но в последний момент передумала. Анна опять начнет шуметь и сердиться, что Элика совсем махнула на себя рукой и не хочет признать, что жизнь продолжается и что нужно продолжать ее жить, и по возможности ярко. Но Элика не могла ярко. Яркость жизни резала ей глаза. И от этого было больно. Глаза хотелось закрыть и не открывать долго-долго, может быть никогда. Но и этого она не могла себе позволить.

— Элька, ты там не уснула? — встревоженный голос подруги вывел ее из задумчивости. Она отвела взгляд от своего отражения и открыла дверь. Анна критически осмотрела ее и недовольно сказала:

— Надо бы скромнее, но некуда. Эль, давай, я тебе хоть свой кулончик дам. А то мне даже неудобно рядом с тобой такой расфуфыренной быть.

Анна уже собиралась снять с шеи небольшой овальный медальон на тонкой золотой цепочке, но Элика решительно остановила ее.

— Не надо, — сказала она, и вдруг, неожиданно для себя самой, добавила: — У меня есть. Сейчас, подожди.

Встав на колени, Элика достала из-под кровати темно-коричневый чемодан из матовой кожи и щелкнув замками, откинула крышку. Несколько секунд всматривалась в содержимое, словно, не решаясь, потом достала из бокового кармашка неприметную черную коробочку. Анна присела на кровать и с любопытством заглянула ей через плечо.

— Какая прелесть! Недавно купила? Никогда раньше у тебя его не видела.

— Это — подарок. Помоги мне.

Элика прижала к запястью серебряную цепочку с крохотным изящным брелоком, мелкие, стеклянные камешки на нем сверкнули алмазными искрами, и протянула подруге руку, чтобы та застегнула браслет.

— Ох, почему не носила. Такую красоту прятала.

Элика не ответила, только мотнула головой, откидывая упавшие на лицо волосы, и прикрыла браслет длинным рукавом. Она никогда не надевала его раньше. Доставала иногда, совсем изредка, чтобы посмотреть, сжать на секунду в ладони, и тут же убрать обратно. Но в этот вечер ей захотелось ощутить на себе, на своей руке, его невесомую прохладу. Все это время он был ее тайным, невидимым талисманом, который можно хранить, но к которому лучше не прикасаться. А сегодня, она почему-то решила, и сама удивилась своей решимости, что стоит попробовать.

На улице по-прежнему шел дождь, и пока они бежали, накрывшись одним зонтом, к припаркованному неподалеку автомобилю Анны, он жалил им ноги холодными, частыми каплями. В машине Анна сразу включила печку и музыку. Ласково как довольная сытая кошка заурчал, прогреваясь мотор, ритмично задвигались дворники, разгоняя водяные потоки, заливавшие стекло. В салоне сладко пахло духами хозяйки. Анна посмотрела на притихшую Элику, подмигнула ей, и они тронулись с места. Влажное шуршание шин сливалось с шумом дождя, хрипловатый голос певца убеждал отдаться страсти и забыть обо всем. Элика слегка улыбнулась.

— Так куда мы едем? — спросила она негромко Анну.

— На выставку. Сегодня открытие. Ты меня, как всегда, не слушаешь. Если понравится, завтра сводишь туда своих немцев, в качестве культурной программы.

— У них и так плотный график, каждый день встречи.

— Устала?

— Какая разница?

Элика незаметно пожала плечами. Ее усталость не имела отношение к работе. За окном, размытые дождем проносились дома, деревья, редкие прохожие прятались под пестрыми куполами зонтов, яркими бликами мигали светофоры, отражаясь в поддернутой рябью поверхности луж. Элике показалось, что она дремлет с открытыми глазами, и эта поездка, этот город, будивший столько ненужных воспоминаний, этот дождь, Анна и музыка ей снятся. Ощущение нереальности происходящего не оставило ее даже когда они прибыли на место.

У входа в галерею стояла неброская афиша. Фамилия художника показалась ей знакомой. Они вошли в просторное светлое помещение, заполненное людьми. Анну кто-то окликнул, и она исчезла, пообещав тут же вернуться.

— Не торопись, — сказала ей Элика и принялась неспешно бродить по залу, рассматривая висевшие по стенам картины. В основном это были городские пейзажи. Ее внимание привлекло небольшое полотно. На нем был изображен кусочек крыши высотного дома, высотного, потому что внизу виднелись залитые огнями улицы ночного города, а большую часть картины занимало звездное небо. На крыше спиной к зрителям стояла девочка с короткими темными волосами. Она стояла, зябко обхватив себя руками и слегка приподняв одно плечо. Ветер трепал ее волосы, подол темно-синей юбки, и вся ее хрупкая, угловатая фигура выражала тревогу и неуверенность. Казалось, что она как потерявшийся ребенок взобралась на самое высокое здание городских джунглей, чтобы высмотреть дорогу домой. И высмотрев, раскинуть руки-крылья и полететь к давно потерянному дому. Что-то в этой картине вызывало у нее странное чувство узнавания, в тонкой фигуре девочки было что-то необыкновенно знакомое. И это беспокоило ее. Картина притягивала взгляд, не отпускала, и она уже довольно долго простояла перед ней, как вдруг кто-то негромко ахнул у нее за спиной:

— Птица!

«Птица» — так называлась заворожившая ее картина, а еще, когда-то очень давно, в другой жизни, так звали ее. Наверное, какой-нибудь впечатлительный посетитель слишком громко прочитал название, подумала она и невольно обернулась. Мужчина, стоявший позади нее, мог бы сейчас гарцевать на белом коне в каких-нибудь девичьих снах или грезах. Он бы очень органично там смотрелся со своими темными густыми волосами, кончики которых закрывали воротник белой рубашки, стройной широкоплечей фигурой, благородными чертами лица с ровной выразительной линией бровей. Но вместо этого он стоял и смотрел на нее большими широко распахнутыми карими глазами, золотистый блеск которых притеняли по-девичьи длинные ресницы. Элика вопросительно посмотрела на него.

— Ты не узнаешь меня? — взволновано спросил он слегка хриплым голосом. Она отрицательно покачала головой и всмотрелась немного пристальней, преодолевая охватившее ее смущение. Что-то в его взгляде заставило вдруг сердце болезненно сжаться.

— Я… — неуверенно начал мужчина и лицо его внезапно порозовело.

— Постойте, — сказала Элика. Взгляд ее задержался на его гладко выбритом подбородке, где белела едва заметная черточка длинного шрама.

— Хьюстон? — с сомнением спросила она. Он кивнул и покраснел еще больше.

— Не может быть! Но… но ты так изменился! — Элика не скрывала своего изумления. И хотя уже ясно видела, что это все-таки он, не могла поверить глазам.

— Да, — он облегченно выдохнул и улыбнулся. На его щеках при этом заиграли симпатичные продольные ямочки. Теперь она поняла, почему имя художника показалось ей знакомым. Впрочем, она так старалась его забыть, что не было ничего удивительного, что это ей наконец удалось.

— Ты как тут, ты откуда? — сбивчиво забормотал он, продолжая ошеломленно рассматривать ее.

— Я, — она растерянно замолчала, чувствуя подступившую слабость, и не зная, что ответить. Все слова вдруг разом, словно вспугнутая стайка воробьев закружились в голове, наполнив ее шумом. И беспомощно улыбнувшись, она, наконец, произнесла: Так вышло… Значит, это твоя выставка? Даже не думала…

— Ты с кем-то пришла? — он продолжал смотреть на нее, завораживая своим взглядом. — Ты одна?

Элика покачала головой, сердце от волнения застучало часто и быстро:

— Я с подругой. Она… она отошла куда-то…

Оглянулась по сторонам, высматривая Анну, но та, как назло, еще не появилась. А Хьюстон внезапно осторожно дотронулся до ее плеча и произнес смущенно:

— Не могу поверить, что это ты, настоящая ты. Извини. Столько лет прошло. Надо же!

— Да, — откликнулась Элика. — В самом деле…

— Послушай, здесь немного шумно, — он тоже оглянулся по сторонам, словно, как и она оказался тут случайно, — может выйдем ненадолго? Через дорогу есть кафе…

— Да, конечно, — согласилась Элика.

Но тут, вынырнув откуда-то из толпы, к ним подошла высокая, светловолосая девушка, очень эффектная, с яркими карими глазами и, уверенно положив руку на плечо Хьюстона, окинула Элику внимательным, оценивающим взглядом. Потом он метнулся ей за спину, на картину и на мгновение застыл.