И по тому, как она это сказала, я понял, что прощен. Может не до конца, но прощен.

Он стоял внизу у подножия широкой мраморной лестницы, засунув руки в карманы своей кожаной куртки. И в ярком свете огромных, хрустальных люстр, горевших в просторном холле здания, стало видно, что она не черная, а темно-коричневая, цвета горького шоколада. И этот вкус, вкус горького шоколада, она вдруг ощутила на языке, когда заметила его. Куртка действительно хорошо смотрелась на нем.

— Мне кажется, этот мужчина ждет вас, милая Элика, — слегка растягивая слова старательно выговорил Гюнтер. Для человека, который только полгода назад начал осваивать чужой язык у него неплохо получалось. Выдавали интонации, слишком правильные, слишком заученные. — Он очень пристально на нас смотрит. Мы хорошо потрудились сегодня и все нуждаемся в отдыхе.

Он наклонился и слегка прикоснулся губами к ее руке.

— Простите мою старомодность. — Гюнтер перешел на родной язык и заговорил свободнее. — Вы очень хороший переводчик, моя дорогая, и хороший человек. Надеюсь, что смог стать за эти годы для вас другом. Я уже старик. Трухлявый пень, как говорит иногда моя жена. Но я все равно ее люблю, хотя порой она бывает слишком остра на язык. Но глядя на вас я иногда завидую беспечной юности. Не поймите меня превратно. Впрочем, не буду вас задерживать, а то боюсь ваш молодой человек на меня рассердится.

— Спасибо, — сказала Элика. — Я ценю вашу доброту. До свидания.

Чувствуя неприятную слабость в ногах, она стала спускаться по лестнице к ожидавшему ее Хьюстону.

— Зачем ты пришел? — она попыталась рассердиться, но от волнения никак не могла совладать с голосом, он пресекался как от быстрой ходьбы или бега.

— Чтобы ты опять не сбежала. Вот хочу пригласить тебя в гости.

— Зачем? Уже поздно, мне завтра рано вставать. Я не могу…

Говоря это, она не смотрела ему в глаза, как человек не уверенный в правоте своих слов и потом беспомощно замолчала не зная, какие еще придумать аргументы, чтобы ее отказ выглядел не судорожной попыткой наивной школьницы, испуганной слишком смелым предложением, а взвешенным решением взрослого, самостоятельного человека.

— Мы ненадолго, Птица, — сказал он терпеливо. — Посмотришь, как я живу, мы всего лишь выпьем спокойно кофе, если хочешь, поговорим об искусстве. Пожалуйста, соглашайся. Ты что боишься меня?

— Да, — подумала она, — боюсь. Боюсь слишком близко к тебе приближаться, боюсь, что ты опять слишком глубоко войдешь в мою жизнь. Так глубоко, что когда, все закончится, а оно непременно закончится, я не смогу с этим справиться.

— Ну хорошо, — сказала она, сдаваясь, — только ненадолго. Мне действительно рано вставать, еще собираться надо.

— Ты уезжаешь? — быстро спросил он. — Уже? Так скоро?

— Да, — Элика поплотнее запахнула полы легкого плаща, приподняв воротник. — Завтра поезд.

— В котором часу?

— Это неважно. Не нужно меня провожать. Хорошо?

— Как скажешь, — неожиданно легко согласился он. — Ну что, идем?

Они вышли на улицу, еще звеневшую гулом автострады. Вечерело. Садясь в уже знакомую машину Элика увидела красивые солнечные очки в изящной золотистой оправе. Они лежали на переднем сиденье, словно знак, говорящий, что это место занято и хозяйка скоро вернется. Она на секунду замерла в нерешительности. Хьюстон, заметив это, небрежно закинул очки в бардачок и произнес:

— Вероника забыла. Отвозил ее сегодня после работы.

Вероника — это имя неприятно кольнуло, но она сказала себе: ничего, все равно это скоро закончится и можно будет сделать вид, будто ничего и не было. И если постараться, то в конце концов в это можно будет поверить. По-настоящему поверить, что эта встреча была всего лишь сном. Чудесным, несбыточным сном, который можно вспоминать иногда с чувством легкой, светлой грусти, но который не мешает дышать, не мешает жить дальше. Но сначала она вернет долг.

Они долго кружили по улицам пока не приехали в район, расположенный недалеко от парка. Ей даже показалось, что они проезжали в прошлый раз мимо этого дома. Он запомнился ей широкими панорамными окнами, идущими по верхнему этажу. Значит, тогда они были совсем близко от его квартиры. Хьюстон привычно припарковал машину на стоянке рядом со зданием, под большим раскидистым тополем. В подъезде горела тусклая лампочка, но было очень чисто и даже уютно. Пахло свежей побелкой. Они стали молча подниматься наверх и Хьюстон слегка поддерживал ее за локоть.

— Ты здесь живешь?

— Да, — коротко отозвался он.

— Какой этаж, — спросила она, чтобы нарушить это ставшее вдруг неловким молчание.

— Последний, четвертый, — не сразу откликнулся он, и снова замолчал, впав в задумчивость.

За большой темной дверью ее взгляду открылась просторная прихожая, из которой через широкий проем виднелась комната, погруженная во тьму. Он включил в ней свет и сказал:

— Проходи.

Элика, до этого в нерешительности стоявшая на пороге шагнула в комнату и остановилась удивленная. Это мало походило на обычную квартиру. Скорее это была студия. Через одну ее боковую стену шло так поразившее ее панорамное окно. Ничем не занавешенное, оно неярко блестело в свете горевших внизу фонарей.

Она оглянулась на стоявшего за ее спиной в молчании Хьюстона. Он смотрел на нее внимательным, немного напряженным взглядом, как бы пытаясь понять, что она думает о его жилье.

— У тебя здесь очень необычно. — сказала она наконец. — Я еще никогда не видела таких квартир.

— Это мастерская, — Хьюстон подошел к окну и опустил на одной его половине широкие жалюзи, которые она не заметила. Сразу стало уютнее. — И я здесь живу. Очень удобно. Если привыкнуть к запаху.

Действительно в комнате чувствовался маслянистый запах краски с резкими, хоть и не сильными нотками растворителя и лака. Он подошел к стоявшему у стены черному угловатому дивану, собрал лежавшие там книги и большие, толстые журналы, на глянцевых обложках которых Элика заметила красочные фотографии каких-то зданий и сооружений. Он сложил их стопкой и задвинул под стоявший рядом невысокий деревянный столик, выкрашенный черной краской. Сказал ей:

— Располагайся. Я сейчас что-нибудь приготовлю.

— О, так ты умеешь готовить? — спросила она заинтересовано, но большей частью для того, чтобы справиться с волнением и неловкостью.

— Да, я знаешь какой кулинар! — оживился он. — Научился, еще когда у Карандаша квартировал. Пригодилось потом, в общаге. Ты что будешь? Есть картофельная запеканка. Ох, правда, старая! Лучше от нее избавиться. Так, еще котлеты, яйца, бекон. Могу пожарить яичницу трех разных видов, сделать горячие бутерброды… Что, не впечатлил?

Элика рассмеялась.

— Спасибо. Ничего не надо. Я не голодна. Ты, если хочешь поешь. Твой учитель, он так и живет один?

— Нет, с ним сейчас внук. Поступил туда же в училище, учится на художника. В деда пошел Смышленый мальчишка. Я тебя с ним как-нибудь познакомлю. Он часто ко мне приезжает.

— Да, — рассеянно сказала Элика. — Хорошо, как-нибудь.

Что в данном случае было синонимом никогда. Она встала с дивана и пока Хьюстон возился с кофе, пряный аромат которого скоро разошелся по всей мастерской и перебил даже запах краски, подошла к окну.

Птица стояла у окна, зябко обхватив себя за плечи руками, хотя в комнате было тепло, даже жарко. А может это только мне было жарко. От волнения. От сознания, что она здесь, что это не сон, я не сплю и все происходит на самом деле. Я все еще не мог в это поверить. Боялся проснуться. Боялся, что Птица сама обернет нашу встречу в сон. Все эти дни я был словно в лихорадке. Не мог понять, что мне делать, как поступить. Я словно пустился в путь по тонкому льду, и каждый неверный шаг мог привести к катастрофе. Она была потерянной и очень грустной. Еще более потерянной, чем я помнил ее в нашу последнюю встречу. А еще невозможно красивой. Гораздо красивей, чем я представлял ее все эти годы. Черты лица стали еще тоньше, еще совершенней, а взгляд глубже и серьезней. Она повзрослела и вместе с тем, я не мог отделаться от ощущения, что иногда из глубины ее темно-синих глаз смотрела прежняя девочка, которая не знала, что ей делать с этой жизнью.

— У тебя здесь замечательный вид, — сказала она, когда я подошел к ней. — Что это, там за окном? Видишь? Как будто идет снег?

— Это пух, — ответил я. — Тополиный пух. Надеюсь, у тебя нет на него аллергии.

— Нет, — сказала она, — аллергии нет. И все-таки как ты меня узнал?

— Никак. Просто увидел красивую девушку и сразу влюбился.

— Ты шустрый парнишка.

— Да, верно. — Я обнял ее, уткнувшись лицом в затылок. Ее волосы тонко пахли яблоком, сочным и сладким, зеленым яблоком. — Только это было давно, очень давно.

Она обернулась и наши губы встретились вновь, после двенадцатилетнего перерыва. Я целовал ее осторожно, не торопясь, словно пробуя на вкус. А потом взял на руки и отнес на диван. Она не протестовала, только притихла и закрыла глаза. Тогда я поцеловал ее уже по-настоящему, и потом стал, слегка касаясь губами исследовать ее лицо, шею, опускаясь все ниже. Мне было интересно, когда она меня остановит. Я почему-то не сомневался, что это обязательно случится. Птица сказала всего одно слово: «Эрик…», и я понял, что стал для нее чужим, стал Эриком, которого она никогда не знала.