На самом деле мы еще несколько раз съезжали на обочину, где я снова приходил в себя и пытался еще что-то выжать из пустого ингалятора. Давно меня так не накрывало. Возможно причина была не только в гонке, но и в том, что с каждой остановкой, я нервничал все больше и больше, казня себя за задержки, и приходя в ужас от мысли, что из-за меня сорвется сделка. И как только отступало удушье, твердил в порывы искреннего сожаления «извините». Пока шеф не взорвался и не сказал, что еще одно «простите» и он выкинет меня из машины на всем ходу. Тут я засмеялся, а он посмотрел на меня удивленно и встревоженно.
— Я уже пытался так сделать, однажды, — объяснил я ему.
— Спасибо, что предупредил, — процедил он сквозь зубы и заблокировал двери. Я откинулся на спинку и закрыл глаза, подставив лицо, бьющему в открытое окно ветру.
Он все-таки заставил меня сделать хороший глоток и сунул в руку кусок горького шоколада, отломив его от большой плитки, которую извлек все из того же пакета. Алкоголь, проскочив внутрь сгустком обжигающей горло энергии, придал бодрости, заставив кровь быстрее бежать по жилам, по телу разлилось приятное тепло.
— Вот теперь, поехали, — удовлетворенно заметил шеф и мы снова тронулись в путь. К счастью, заказчик нас дождался, а опоздание шеф объяснил несколько туманно, сказав сурово и значительно, что дорога выдалась на редкость нелегкая, и мы делали, что могли. Представители другой стороны, на вид два простоватых дядечки лет сорока пяти, в почти одинаковых клетчатых рубашках, откровенно новых синих джинсах и крепких дорожных ботинках, согласно закивали головами, ответив, что пробки на дорогах стали совершенно невозможными. Я, стараясь на всякий случай, не дышать в их сторону, развернул чертежи, и мы начали выяснять почему наш проект не вписался на местности, затронув чужой участок. В конце концов после беготни с рулеткой и обмера уже намеченного фундамента будущего кемпинга, выяснилось, что подрядчик, на котором, кстати настоял сам заказчик, перепутал размеры. После того, как все разъяснилось, я облегченно выдохнул. Нашей вины не было, но нервы пришлось потрепать изрядно. Да уж день, выдался не из легких. Потом дядечки, которые к слову сказать были братьями, озадаченно чесали в затылке, смущенно опускали глаза, когда шеф расписывал им перспективы работы с такими специалистами, что в элементарных расчетах путаются. Пока они не начали почти умолять его посодействовать в подборе строительной конторы понадежней и потолковей. Когда, наконец, все дела закончили и стороны пришли к взаимному соглашению, а попросту они согласились на наши условия и признали свою ошибку, мы двинулись в обратный путь. Вечерело. Шеф заехал в какую-то забегаловку, и мы перекусили, взяв по стакану нестерпимо горячего кофе из автомата и паре неожиданно вкусных и свежих пирожков с картошкой. В машине шеф потряс флаконом с «Джеком» и предложил:
— Не хочешь глоток на дорожку?
Я отказался, на этот раз наотрез. Устал и боялся, что, алкоголь сильно ударит в голову. Да и не любил я это состояние измененного сознания, что давало спиртное. Он не стал настаивать. И сам пить не стал, что, впрочем, было понятно: нам еще ехать и ехать, и только одному провидению было известно, когда мы окажемся дома, если меня опять начнет накрывать по дороге. Он кинул фляжку обратно в пакет, а начатую плитку шоколада сунул мне в руки:
— Держи.
Я поблагодарил его, и мы тронулись в путь. Видимо, он тоже нервничал утром, потому и мчался так, словно за нами гнались, а сейчас двигались мы на удивление ровно и спокойно. Шеф молчал, задумчиво глядя перед собой, аккуратно и плавно огибал идущие впереди фуры. Я тоже немного расслабился и даже начал дремать, как вдруг Стива, круто вывернув руль, скатился с шоссе на узкую, грунтовую дорогу, которая вела куда-то в поля мимо золотившихся в лучах заходящего солнца колосьев пшеницы.
— Куда мы? — удивился я внезапной перемене маршрута. На что Стива, лаконично ответил:
— Увидишь.
Дорога привела нас к старому выгону для скота, поросшему короткой, жесткой травой. Поле было большим и удивительно ровным, почти правильной круглой формы. Грунтовка шла через выгон, деля его на две одинаковые части и убегала за ворота дальше в светлый березовый лесок. Шеф остановил машину, вышел из нее, несколько раз глубоко вздохнул, пристально посмотрел на меня сквозь лобовое стекло и произнес, кивнув головой на водительское место:
— Давай за руль, Эрик, меняемся местами.
— Что? — не поверил я своим ушам, сон как рукой сняло. — Шутите?
— Да уж какие тут шутки! Я нашу поездку еще не скоро забуду. Думал не доедешь, загнешься. Фух, — он шумно перевел дух. — Аж, самого затрясло. Так что, лучше не спорь, сейчас лечить тебя будем. Как говорится, клин клином вышибать. Да не бойся, попробуешь только.
Я не знал, что и сказать. Мне хотелось испытать, каково это — вести машину, откровенно говоря, давно хотелось. Но дальше этого дело не шло. В автошколу я идти стеснялся, боясь, что приступ начнется во время занятий и, меня с позором, выпрут. А уж пробовать на машине шефа, дорогой иномарке, солидного представительского класса и вовсе было чистым безумием.
— Не могу, — сказал я ему, плотнее устраиваясь на своем месте, — машину пожалейте. Если что, моей зарплаты не хватит, чтобы с вами и за сто лет рассчитаться.
— Не переживай, она застрахована, ничего ты ей не сделаешь. Тем более, что я рядом буду. Давай-ка живей пока совсем не стемнело.
Мы перепирались еще минут пять, пока, я, наконец не сдался, и пересев на его место, взялся за руль, чувствуя от волнения легкое головокружение и звон в ушах. Несколько раз глубоко вздохнул, бесполезно стараясь достать до самого дна своих легких, еще крепче вцепился в руль, снова со свистом втянул в себя воздух, из которого вдруг начал стремительно исчезать кислород. С тоской покосился на небо, где скоро должны были в немыслимой высоте зажечься первые звезды, яркие лучи которых прошили бы насквозь густевшую синеву неба, чтобы до самого рассвета безмятежно мерцать над спящей землей. Между тем, рулевое колесо, отделанное дорогой темно-коричневой кожей, с каждой минутой словно росло у меня в руках, грозя зажать мою тушку между собой и сиденьем как в капкане, коварной западне из которой меня можно будет извлечь только по кусочкам. Я даже представил на миг как затрещат сминаемые ребра и меня замутило.
— Все. Кончай пыхтеть, расслабься, — голос Стивы, спокойный уверенный баритон, подействовал на меня неожиданно благотворно. В нем сквозило что-то такое по-настоящему твердое, мужское и в то же время очень дружеское, располагающее. Наверное, так отец мог обращаться к своему сыну. Он словно говорил, ну давай же, стань, наконец, мужиком, войди в наш элитный клуб, чтобы папка мог гордиться тобой. А если сразу не сможешь, ничего страшного, мы попробуем еще раз и у тебя все получится.
— Ты сможешь, Эрик, — сказал внезапно Стива будто следуя за моими мыслями. Я искоса взглянул на него пытаясь уловить на его лице раздражение или досаду, вызванную моей нерешительностью и боязливостью, но он глядел скорее с любопытством и мне показалось, что в его глазах начал разгораться огонек азарта.
— Вы случайно на скачках ставки не делаете, — спросил я его, мне вдруг пришло в голову, что он может быть довольно рисковым игроком, с его-то темпераментом и перед глазами возникла яркая, во всех подробностях картинка, Стива, впрочем, никак не потеряв своей вальяжности, высоко вскинув руки, широко открыв рот, мощным криком, идущим из самой глубины всего его существа, приветствует победный финиш фаворита заезда, на которого он разумеется поставил.
— Что? — Стива на мгновение опешил, потом рассмеялся и заметил добродушно: Зубы мне заговариваешь? Потом обсудим, если интересуешься. А сейчас, гляди внимательно и слушай: вот это — ключ зажигания… И кстати, машина, та же лошадь, ее почувствовать надо, подружиться с ней, принять как друга, а не как ведро с болтами. Понимаешь? Вот сейчас заведешь и вникни, как мотор мурчит, послушай, что он тебе скажет…
Когда в набухшем синевой воздухе стали уже плохо различимы и частокол берез на дальнем краю выгона, и накатанная мной по короткой луговой траве белесая полоса вдоль кромки леса, я выдохнул, чувствуя безмерную усталость:
— Все, больше не могу.
Руки, которые я с некоторым трудом оторвал от баранки, тряслись от напряжения, спина взмокла и ночная прохлада, льющаяся в открытое окно, я настоял, чтобы оно было открыто, иначе просто задохнулся бы от временами хватавшей меня за горло паники, запустила холодные пальцы мне за воротник рубашки, растекаясь по спине студеными ручейками. Я поежился и посмотрел на своего безрассудного шефа, надеясь, что не сильно разочаровал. По его лицу, уже смазанному сумраком, трудно было что-либо понять, а, впрочем, я так вымотался, ведя машину по периметру лужайки в режиме точка-тире, большей частью рывками, то на черепашьем ходу, так, что иногда она просто глохла, то неосторожно давя на газ, и стараясь выровнять ход на плавный и равномерный, что почувствовал какое-то безразличие.
— Ну что, жить будешь, — сказал шеф усталым, но довольным голосом, — И машину водить тоже.
Мы еще некоторое время посидели в остывающем автомобиле молча, слушая умиротворенный шелест листьев и мелодичные короткие трели певчих птиц, соловьев или малиновок, разогревавшихся перед вечерним выступлением где-то в глубине леса, потом поменялись местами. Причем, я чуть не рухнул, выбираясь из машины, ноги внезапно подкосились, ослабев, но, к счастью, удержался. Обратно ехали разрывая ночь световыми мечами фар, усталость накатывала волнами, так что не было сил даже говорить, я сидел в изнеможении откинувшись на спинку, а в глубине души зрело чувство похожее на ликование: неужели я это сделал, невероятно. Как вообще такое могло случиться? И что еще более странно, вместе с этим чувством, я вдруг ощутил желание повторить урок.
— Что, доволен? Сам себе не веришь?
Стива оказывается наблюдал за мной в зеркало, я поймал его взгляд, кивнул и смутился, неужели так заметно? Я смотрел как стелется под колеса автомобиля серая дорожная лента, возникая из чернильной темноты ночи и растворяясь в ней позади нас, бьются о ветровое стекло мошки и тут же исчезают в потоке воздуха, вспыхивают неоном дорожные знаки-навигаторы. Вдруг ощутил какой мягкий и ровный ход у машины, лишь иногда она деликатно вздрагивала на неровности автобана. Крупные кисти рук Стивы казалось небрежно застыли на баранке рулевого колеса. Он поддернул рукава пиджака почти до локтей и на оголившемся запястье, поблескивали золотом часы. Ярко светились зеленым стрелки, отчетливо выделяясь на черном циферблате: время близилось к полуночи. Я задумался и невольно вздохнул.
— Твой отец гордился бы тобой, Эрик, — внезапно сказал Стива. Я вновь поймал его взгляд в зеркале перед лобовым стеклом. Впереди замаячили красные габаритные огни какого-то автомобиля и шеф мягко, едва уловимым движением, чуть повернул руль идя на обгон.
— Вы правда так считаете? — спросил я его, когда светло-серый хэтчбек остался позади и его фары перестали светить нам в спину.
— Конечно, — ответил он, как мне показалось искренне и совершенно серьезно. — Любой отец гордился бы таким сыном как ты. Уж поверь мне.
Я промолчал, чувствуя застрявший в горле ком. А потом сказал, как-то вдруг потянуло на откровенность, что все думаю, был ли отец виноват в той аварии или он все равно ничего не мог сделать, не успел, ее исход от него просто не зависел. Эти тяжелые, свинцовые мысли порой долго не давали мне уснуть, когда затихал дневной шум и суета, когда я оставался наедине с собой. Они караулили меня в ночной тишине, подкрадывались внезапно и овладевали сознанием, приводя с собой бесплодные, бесполезные терзания и едкую горечь сожаления о той жизни, что так и не состоялась. Я пытался узнать подробности той аварии в дорожной полиции, но там за давностью лет уже никто не помнил о катастрофе, оборвавшей жизнь молодой пары и оставившей их ребенка одного на свете. Стива ответил не сразу, глухим, задумчивым голосом: Каждый может совершить ошибку, порой даже непоправимую. Он замолчал на какое-то время, словно размышлял над своими словами, а может хотел, чтобы я поразмыслил над ними, потом продолжил: но я уверен, что он никогда не стал бы рисковать жизнью своей жены и сына.
— Да, наверное, — сказал я не очень убежденный его словами. — Спасибо.
— Ты очень воспитанный молодой человек, Эрик, но твоя вежливость иногда пугает меня.
— Почему? — удивился я.
Стива засмеялся и его смех странно прозвучал в нарушаемой лишь ровным гулом мотора почти исповедальной тишине.
— Да потому! Мне все кажется, что ты при этом думаешь: пошел ты к черту, старый хрыч.
И я тоже рассмеялся, большей частью для того, чтобы скрыть смущение…
