— Через два-три дня. Если можно будет что-то сделать, то мы это сделаем. Не волнуйтесь! Всё с вашей дочерью будет хорошо! — заверил родителей доктор.

Широкая улица, многоквартирные дома явно несвежей постройки, а выше — частники, их домики ещё старее. В некоторых окнах виднеется сохнущее на верёвках бельё и очертания крохотных комнатушек. Где-то неподалёку слышен лай собак и звук стучащих о рельсы колёс поезда. На столбах в несколько слоёв наклеены объявления. Всюду неприкаянные вещи, коробки и растения в огромных горшках. Рядами стоят фонари, работающие через один.

Медленно иду по дороге, разглядывая все вокруг. Меня охватывает жамевю: знаю этот район вдоль и поперёк, но сейчас всё словно впервые. Если повернуть голову направо, можно увидеть дом, в котором жил Кенсу, я с этим мальчишкой ходила в одну младшую школу. Он всегда интересовался китайской культурой. Родители увлечение мальчика поддерживали и даже развесили по дому разные тематические украшения. Но, как я слышала, к окончанию средней школы интересы Кенсу сильно изменились. По прошествии нескольких лет, над входной дверью по-прежнему висит китайский фонарь, а рядом со звонком приделана небольшая позолоченная табличка с надписью «欢迎»1. Думаю, это какое-то приветствие, я плохо читаю по-китайски.

Напротив дома моего бывшего одноклассника стоит кафе с небольшой статуей Манэки Нэко у входа. Между ушами этой кошки протёрта плешь, потому что все посетители, перед тем как зайти, гладили её по голове. Некий ритуал. Владельцем этого заведения был старый японец Дзин — невысокий, но довольно крепкого телосложения мужчина, всегда ходивший в белой рубашке, синих отглаженных брюках и лакированных туфлях. У нас с Дзином были дружеские отношения. Он постоянно задавал мне какой-нибудь вопрос по школьной программе и, если я отвечала правильно, давал мне мягкий ирис. Клянусь, вкуснее его ириса я никогда не ела! Это была неплохая мотивация. Дзин обожал японскую музыку восьмидесятых годов, поэтому постоянно включал её, но сейчас из его кафе доносится фортепианное соло в стиле джаз. Я прислушалась, протёрла глаза и вновь посмотрела на кафе. Под фундаментом здания образовалась воронка, в которую провалилась Нэко, и из-под земли вырос ещё один этаж. Осыпалась красная краска, и маленькая кафешка переросла в ресторан с зеркальным фасадом. «J`Diamond» — так гласит сверкающая вывеска.

Слышу визг тормозов и отскакиваю на обочину. Из большой чёрной машины высунул голову мужчина и, прокричав: «Куда лезешь!», залез обратно. Автомобиль подъехал к большому особняку по соседству со старым разваливающимся домиком Кен Су.

Около этого богатого дома цветёт куст вереска, издающий приятный горьковато-сладкий аромат, но если спуститься вниз по склону, то воздух там пахнет плесенью, переполненными мусорными баками, смесью дешёвого алкоголя и сигаретного дыма. Люди, которые спускаются вниз, перестают благоухать дорогими одеколонами и цветами, а те, кто поднимается вверх, облачаются в дорогие костюмы и шикарные платья. Мимо меня прошли две женщины с сигаретами в руках. У обеих изо ртов лилась грязь, и даже шлейф дорогих духов, тянущийся за ними, не перебил запах той сырости, из которой они вышли. Да, они поднялись наверх, но забыли стать людьми. По дороге проезжают ещё несколько машин, а за ними пожилой мужчина на старом мопеде. Вся улица вмиг стала похожей на шахматную доску: пешки смешались с королевами, дома богатых чередовались с домами бедных. Все это биологическая конкуренция, в которой успех одного зависит от неуспеха другого. Это стык западного индивидуализма и азиатского традиционализма. И каждая сторона словно является важной составляющей меня самой, будто сознание делится на две части.

В отражении окон «J’Diamond» вижу маленького ребёнка. Не могу точно разглядеть его лица, просто знаю, что это моё отражение. Пячусь назад и убегаю прочь. Всё бегу и бегу. Ноги устали, дыхание сбилось. До вершины осталось лишь повернуть за угол. Я свернула и, опершись рукой о столб, остановилась. Думаю, пробежала не меньше километра, но оборачиваюсь назад и понимаю, что всего лишь несколько метров. Солнце высоко, и на улице так душно, словно асфальт, бетон и даже деревья — это одна большая раскалённая сковорода, а я на ней — маленькая рыбёшка.

Рядом со мной появилась тень. Поднимаю глаза и вижу маленькую девочку. Она кажется мне знакомой. На ней розовая майка, шортики в цветочек и потрёпанные кроксы. Разглядываю её, пока девчушка не похлопала в ладоши перед моим лицом.

— Эй, ты чего зависла, первый раз человека видишь? — возмутилась малышка, но из-за её высокого детского голоса и наигранной серьёзности это выглядит не столько возмущённо, сколько смешно и мило.

— Я не зависла. Просто засмотрелась немного.

— Странная ты, — прищурилась она, а потом, оглядев меня с ног до головы, приподняла бровь, словно осознала что-то очевидное. — А-а, не местная. Из какого ты района? У тебя дорогая одежда.

Бросив на неё недоверчивый взгляд, осматриваю себя: клетчатая юбочка чуть выше колен, чёрные запылившиеся туфельки, синяя ветровка и соломенная шляпка. Понятно, почему мне так жарко. Пытаюсь стянуть с себя ветровку, но у меня ничего не выходит — она словно приклеилась ко мне. Машу руками и прыгаю, может, хоть так получится снять её. Девочка громко захохотала, а вот мне не до смеха. Но вдруг она замолчала и подняла что-то с земли.

— Ой, моя резиночка! — Девочка отряхнула её и повязала на волосы.

Узнаю эту резинку. И эту майку, и эти синяки на руках. Узнаю эту девочку. Потому что это я. Маленькая я.

— А как тебя зовут? — спрашивает она меня.

— Ли Бон А, — отвечаю сразу, не замешкавшись ни на мгновение, но потом одёргиваю себя. Какая Ли Бон А? Что я несу? Это не моё имя, но кроме него ничего больше в голову не лезет.

— Ли Бон А, Ли Бон А, Ли Бон А! — выкрикиваю ещё несколько раз, но ничего, естественно, не изменилось.

— Хватит, я поняла, кто ты. А меня Ким Ту Хонг зовут, будем знакомы, — поклонилась девочка и убежала.

Почему она так внезапно исчезла и где теперь её искать? Я собираюсь догнать маленькую себя, но слышу какие-то странные звуки и иду по ним в противоположную сторону. Они приводят меня к высокому бетонному забору. Заглядываю в щель приоткрытой калитки за ограду. Женщина вытаскивает за волосы мальчика из дома, швыряет его на землю и замахивается ремнём. От каждого удара на теле ребёнка остаётся красный след с кровоподтёками. Он кричит, просит остановиться, но женщина не слушает его. Моё сердце разрывается от двух противоречивых чувств, но жалость оказалась сильнее безразличия, и я дёргаю на себя калитку. Она не сдвигается с места. Пытаюсь ещё раз и ещё, но безрезультатно. И тогда просто кричу, бью по ней своими маленькими кулачками.

— Что вы делаете, он же ваш сын! Совсем ребёнок! Откройте!

— Что ты делаешь? — раздался голос у меня за спиной. Это маленькая Ту Хонг. Она вернулась.

— Я хочу спасти его! Почему ты просто стоишь? Мальчишку же убьют! Помоги мне!

— Подожди, ещё не время, — сказала она и медленно пошла вперёд. — Пойдём. В каком смысле — не время? Да пошла она к черту, сама справлюсь!

Снова поворачиваюсь к калитке, но её уже нет. Ни мальчишки, ни криков. Лишь серая голая стена. Значит, нужно идти за ней? Ладно. Я только успеваю поравняться с Хонг-и как она вытягивает передо мной ручку, давая знак остановиться. Перед нами наш дом. Сквозь окно видно, как ругаются родители. Как папа схватил плачущую меня на руки и указал пальцем на дверь. Как мама, схватив чемоданчик, выбежала из дома. Хорошо помню этот день. Тогда я в последний раз видела её. Больше она не возвращалась.

— Больно? — спросила маленькая я.

— Да. Я могу что-то с этим сделать?

— Нет. Только идти вперёд. — Девочка указала на холм.

Смотрю на его вершину, где виднеется колесо обозрения и вывеска «CoffeeBear».

И в эту секунду мир словно сорвался с цепи. Звуки джаза, лай собак, крики людей, вой мотора смешались, превратившись в оглушающий диссонанс.

Мы закрываем руками уши и бежим на холм.

С каждым шагом чувствую, как растут мои кости, мышцы. Как моё тело вытягивается и взрослеет. Звуки превратились в монотонный писк, от которого, казалось, уже лопнули барабанные перепонки.

Мы почти достигли вершины. Один миг. Мы зажмуриваемся… И всё стихает.

Открываю глаза и вижу поле. Мы достигли вершины холма. Весь город остался внизу, под нами. Хонг-и бегает вокруг, а потом врезается в меня, берёт за руку.

— Так красиво, — шепчет она и смотрит то на меня, то на город.

— Да, очень. Но на этом всё, — тяжело вздыхаю я. — Мама ушла, и папа ушёл, сказка кончилась. Я осталась одна? — спрашиваю, смотря на маленькую Хонг-и сверху вниз.

— Нет, у тебя всё ещё есть ты. И этого достаточно, чтобы создать новую сказку, — улыбаясь, сказала малышка и крепко сжала мою руку.

Открываю глаза и приподнимаюсь на локтях. В голову ударило осознание реальности. Вытерев тыльной стороной ладони пот со лба, прокручиваю в памяти последний диалог с маленькой мной. Да, Хонг-и, у меня все ещё есть я.

— Как себя чувствуешь? Пришли результаты вчерашних анализов. Всё хорошо, неблагоприятной активности не наблюдается.

В палату вошла медсестра и положила на тумбу какие-то бумаги.

— Хорошо, спасибо. А мне уже можно смотреть телевизор?

— Да, конечно.

Девушка включила мне новостной канали, отдав пульт, ушла. Делаю звук громче: на экране показывают кадры того дня... Моего последнего дня. Я помню его.

— Здравствуйте, с вами новости *** и я, ***. Сегодня в городе *** официально закончились поисковые работы. Реконструкция разрушенных во время бедствия улиц ведётся до сих пор. Тайфун «Митаг» унёс жизни шестерых людей, ещё трое числятся пропавшими без вести.

На экране показывают фотографии погибших. Я молюсь…Нет, моя мольба не была услышана.

— Одна пострадавшая, восемнадцатилетняя девушка Ким Ту Хонг, была найдена утонувшей. Также была найдена машина, которую в районе *** оползень превратил в груду металлолома. Из- за сильных повреждений найденные в ней мёртвые пассажиры не были опознаны.

Значит, Бон А попала в моё тело и умерла? Получается, что меня больше нет?

Со злости я хватаю с тумбочки небольшую фарфоровую статуэтку какого-то бога и швыряю её на пол. У статуэтки откалывается голова.

Почему это вообще произошло? Может, мне дали второй шанс? Только шанс этот — в теле подруги. Бон А говорила о том, что с её жизнью и умереть не жалко, но это же несерьёзно. Что положено делать в такие моменты? Не думаю, что даже Naver знает ответ.

Около кровати замечаю розовый рюкзак. Полагаю, родители привезли его для меня. Открыв его, не нахожу ничего необычного: фотоальбом, милый брелок в виде медвежонка, пара книг и телефон, который меня заинтересовал больше остального содержимого. Это не тот, которым пользовалась подруга.

Достав гаджет, сразу включаю его. Пароль. Хорошо, что есть отпечаток пальца. Зайдя в галерею, нахожу множество селфи, которые мы делали после разговора на смотровой площадке во время нашей первой прогулки. Мы были такие красивые… Были. Она скидывала их через KAKAO TALK на этот телефон. Зачем ей два телефона с разными симками? Думаю, что в галерее не найду ничего, что показало бы мне её прошлую жизнь. А вот если почитать переписки…