— Здравствуйте. Я сказала, что, сколько бы мама ни приходила, всё равно не могу её вспомнить. И вас тоже…
Отец посмотрел на меня. Его глаза буквально кричали о боли, которую он почувствовал от моих слов. Даже представить боюсь, что испытывает родитель, когда ребёнок, которого он вырастил и воспитал, говорит ему, что они не знакомы. Боже, как же мне стыдно!
— Понятно, — наконец заговорил доктор. — Значит, ты так ничего и не вспомнила. В больнице я тебе помочь ничем не смогу, но вот если ты снова начнёшь вести прежний образ жизни, то наверняка всё вспомнишь! — ободряюще сказал доктор.
Судя по лицам родителей, эта идея им понравилась. Скорее всего, я не смогу вернуться к прошлому образу жизни, так что мне и самой интересно, как жила прошлая хозяйка этого тела.
— Ну, раз тебя и твоих родителей всё устраивает, то мне нужно подготовить некоторые бумаги к выписке. С тобой мы ещё увидимся! — он помахал мне рукой. — Уважаемые родители, давайте отойдём на пару минут, мне нужно кое-что обсудить с вами.
Мама и папа проследовали за доктором в коридор. Через оставленную ими щель в дверном проёме мне был прекрасно слышен их разговор.
— Если честно, — начал врач, — мы немного в замешательстве. Пока что не знаем, в результате чего появилась амнезия, но, думаю, если Бон А сдаст ещё несколько анализов, причина станет известна.
— Хорошо. Мы привезли немного её вещей. Надеюсь, это поможет ей хоть что-то вспомнить, — сказала мама.
— Да, это очень поспособствует возвращению памяти.
— Кстати, когда мы сможем забрать её домой? — поинтересовался папа.
— Через два-три дня. Если можно будет что-то сделать, то мы это сделаем. Не волнуйтесь! Всё с вашей дочерью будет хорошо! — заверил родителей доктор.
Широкая улица, многоквартирные дома явно несвежей постройки, а выше — частники, их домики ещё старее. В некоторых окнах виднеется сохнущее на верёвках бельё и очертания крохотных комнатушек. Где-то неподалёку слышен лай собак и звук стучащих о рельсы колёс поезда. На столбах в несколько слоёв наклеены объявления. Всюду неприкаянные вещи, коробки и растения в огромных горшках. Рядами стоят фонари, работающие через один.
Медленно иду по дороге, разглядывая все вокруг. Меня охватывает жамевю: знаю этот район вдоль и поперёк, но сейчас всё словно впервые. Если повернуть голову направо, можно увидеть дом, в котором жил Кенсу, я с этим мальчишкой ходила в одну младшую школу. Он всегда интересовался китайской культурой. Родители увлечение мальчика поддерживали и даже развесили по дому разные тематические украшения. Но, как я слышала, к окончанию средней школы интересы Кенсу сильно изменились. По прошествии нескольких лет, над входной дверью по-прежнему висит китайский фонарь, а рядом со звонком приделана небольшая позолоченная табличка с надписью «欢迎»1. Думаю, это какое-то приветствие, я плохо читаю по-китайски.
Напротив дома моего бывшего одноклассника стоит кафе с небольшой статуей Манэки Нэко у входа. Между ушами этой кошки протёрта плешь, потому что все посетители, перед тем как зайти, гладили её по голове. Некий ритуал. Владельцем этого заведения был старый японец Дзин — невысокий, но довольно крепкого телосложения мужчина, всегда ходивший в белой рубашке, синих отглаженных брюках и лакированных туфлях. У нас с Дзином были дружеские отношения. Он постоянно задавал мне какой-нибудь вопрос по школьной программе и, если я отвечала правильно, давал мне мягкий ирис. Клянусь, вкуснее его ириса я никогда не ела! Это была неплохая мотивация. Дзин обожал японскую музыку восьмидесятых годов, поэтому постоянно включал её, но сейчас из его кафе доносится фортепианное соло в стиле джаз. Я прислушалась, протёрла глаза и вновь посмотрела на кафе. Под фундаментом здания образовалась воронка, в которую провалилась Нэко, и из-под земли вырос ещё один этаж. Осыпалась красная краска, и маленькая кафешка переросла в ресторан с зеркальным фасадом. «J`Diamond» — так гласит сверкающая вывеска.
Слышу визг тормозов и отскакиваю на обочину. Из большой чёрной машины высунул голову мужчина и, прокричав: «Куда лезешь!», залез обратно. Автомобиль подъехал к большому особняку по соседству со старым разваливающимся домиком Кен Су.
Около этого богатого дома цветёт куст вереска, издающий приятный горьковато-сладкий аромат, но если спуститься вниз по склону, то воздух там пахнет плесенью, переполненными мусорными баками, смесью дешёвого алкоголя и сигаретного дыма. Люди, которые спускаются вниз, перестают благоухать дорогими одеколонами и цветами, а те, кто поднимается вверх, облачаются в дорогие костюмы и шикарные платья. Мимо меня прошли две женщины с сигаретами в руках. У обеих изо ртов лилась грязь, и даже шлейф дорогих духов, тянущийся за ними, не перебил запах той сырости, из которой они вышли. Да, они поднялись наверх, но забыли стать людьми. По дороге проезжают ещё несколько машин, а за ними пожилой мужчина на старом мопеде. Вся улица вмиг стала похожей на шахматную доску: пешки смешались с королевами, дома богатых чередовались с домами бедных. Все это биологическая конкуренция, в которой успех одного зависит от неуспеха другого. Это стык западного индивидуализма и азиатского традиционализма. И каждая сторона словно является важной составляющей меня самой, будто сознание делится на две части.
В отражении окон «J’Diamond» вижу маленького ребёнка. Не могу точно разглядеть его лица, просто знаю, что это моё отражение. Пячусь назад и убегаю прочь. Всё бегу и бегу. Ноги устали, дыхание сбилось. До вершины осталось лишь повернуть за угол. Я свернула и, опершись рукой о столб, остановилась. Думаю, пробежала не меньше километра, но оборачиваюсь назад и понимаю, что всего лишь несколько метров. Солнце высоко, и на улице так душно, словно асфальт, бетон и даже деревья — это одна большая раскалённая сковорода, а я на ней — маленькая рыбёшка.
Рядом со мной появилась тень. Поднимаю глаза и вижу маленькую девочку. Она кажется мне знакомой. На ней розовая майка, шортики в цветочек и потрёпанные кроксы. Разглядываю её, пока девчушка не похлопала в ладоши перед моим лицом.
— Эй, ты чего зависла, первый раз человека видишь? — возмутилась малышка, но из-за её высокого детского голоса и наигранной серьёзности это выглядит не столько возмущённо, сколько смешно и мило.
— Я не зависла. Просто засмотрелась немного.
— Странная ты, — прищурилась она, а потом, оглядев меня с ног до головы, приподняла бровь, словно осознала что-то очевидное. — А-а, не местная. Из какого ты района? У тебя дорогая одежда.
Бросив на неё недоверчивый взгляд, осматриваю себя: клетчатая юбочка чуть выше колен, чёрные запылившиеся туфельки, синяя ветровка и соломенная шляпка. Понятно, почему мне так жарко. Пытаюсь стянуть с себя ветровку, но у меня ничего не выходит — она словно приклеилась ко мне. Машу руками и прыгаю, может, хоть так получится снять её. Девочка громко захохотала, а вот мне не до смеха. Но вдруг она замолчала и подняла что-то с земли.
— Ой, моя резиночка! — Девочка отряхнула её и повязала на волосы.
Узнаю эту резинку. И эту майку, и эти синяки на руках. Узнаю эту девочку. Потому что это я. Маленькая я.
— А как тебя зовут? — спрашивает она меня.
— Ли Бон А, — отвечаю сразу, не замешкавшись ни на мгновение, но потом одёргиваю себя. Какая Ли Бон А? Что я несу? Это не моё имя, но кроме него ничего больше в голову не лезет.
— Ли Бон А, Ли Бон А, Ли Бон А! — выкрикиваю ещё несколько раз, но ничего, естественно, не изменилось.
— Хватит, я поняла, кто ты. А меня Ким Ту Хонг зовут, будем знакомы, — поклонилась девочка и убежала.
Почему она так внезапно исчезла и где теперь её искать? Я собираюсь догнать маленькую себя, но слышу какие-то странные звуки и иду по ним в противоположную сторону. Они приводят меня к высокому бетонному забору. Заглядываю в щель приоткрытой калитки за ограду. Женщина вытаскивает за волосы мальчика из дома, швыряет его на землю и замахивается ремнём. От каждого удара на теле ребёнка остаётся красный след с кровоподтёками. Он кричит, просит остановиться, но женщина не слушает его. Моё сердце разрывается от двух противоречивых чувств, но жалость оказалась сильнее безразличия, и я дёргаю на себя калитку. Она не сдвигается с места. Пытаюсь ещё раз и ещё, но безрезультатно. И тогда просто кричу, бью по ней своими маленькими кулачками.
— Что вы делаете, он же ваш сын! Совсем ребёнок! Откройте!
— Что ты делаешь? — раздался голос у меня за спиной. Это маленькая Ту Хонг. Она вернулась.
— Я хочу спасти его! Почему ты просто стоишь? Мальчишку же убьют! Помоги мне!
— Подожди, ещё не время, — сказала она и медленно пошла вперёд. — Пойдём. В каком смысле — не время? Да пошла она к черту, сама справлюсь!
Снова поворачиваюсь к калитке, но её уже нет. Ни мальчишки, ни криков. Лишь серая голая стена. Значит, нужно идти за ней? Ладно. Я только успеваю поравняться с Хонг-и как она вытягивает передо мной ручку, давая знак остановиться. Перед нами наш дом. Сквозь окно видно, как ругаются родители. Как папа схватил плачущую меня на руки и указал пальцем на дверь. Как мама, схватив чемоданчик, выбежала из дома. Хорошо помню этот день. Тогда я в последний раз видела её. Больше она не возвращалась.
— Больно? — спросила маленькая я.
— Да. Я могу что-то с этим сделать?
— Нет. Только идти вперёд. — Девочка указала на холм.
Смотрю на его вершину, где виднеется колесо обозрения и вывеска «CoffeeBear».
И в эту секунду мир словно сорвался с цепи. Звуки джаза, лай собак, крики людей, вой мотора смешались, превратившись в оглушающий диссонанс.
Мы закрываем руками уши и бежим на холм.
