— Он предложил мне деньги чтобы…

— Для чего? — Каждый мускул моего тела напрягается.

— Чтобы не дать мне родить ребенка. Никогда. — Она отводит взгляд, как будто может скрыть, как ее лицо искажено эмоциями.

Я уже на полпути к двери, тело горячее на ощупь, а в голове нет никаких мыслей, кроме как найти отца и вдавить его в землю.

Я должен был догадаться, что он попытается провернуть такой трюк. Какая-то часть меня глупо надеялась, что у него еще осталось чувство приличия, но, похоже, в его теле не осталось ни одной моральной косточки. Я недооценил, насколько далеко он зайдет, чтобы сохранить свой пост генерального директора. Потому что без этого ему не ради чего было бы жить. Его дети ненавидят его, а жена мертва. Потеря руководящей должности станет последним ударом в его несчастной жизни.

Айрис хватает меня за руку и тянет назад.

— Подожди!

— Я не могу сейчас с тобой разговаривать. — Я не могу ни с кем разговаривать, не говоря уже о ней.

Это ты втянул ее в эту историю. А чего ты ожидал?

Кровь нагревается под моей кожей. Я пытаюсь стряхнуть ее, но ее хватка становится только отчаяннее.

— Мне нужно, чтобы ты отвез меня в больницу. — Я замолкаю, глядя сквозь облако красного тумана, мешающего мне принять решение.

— Что? — Ее затуманенные глаза впиваются в мои.

— Мне очень больно.

Черт. Я прерывисто вздыхаю и закрываю глаза.

— Харрисон отвезет тебя.

— Пожалуйста, не заставляй меня ехать одну.

Ее мольба — моя погибель.

Мой план отправить отца в кому ускользает, когда я закрываю глаза и киваю головой.

— Хорошо, давай отвезем тебя к врачу.

ДЕКЛАН

Поскольку Айрис сама не может держать телефон, мне поручено печатать все, что она диктует. Я знал, что Айрис справляется со многим, но я не полностью осознавал глубину ее работы, пока она не заставила меня проработать с ней каждое задание.

Неудивительно, что она несчастлива. Количество писем, которые ей приходится просеивать за час, сведет с ума любого. Или, может быть, я просто схожу с ума, сидя так близко к ней. Запах ее кокосового мыла навсегда въелся в мою память, когда она сидит вплотную ко мне, указывая на разные электронные письма своей неповрежденной рукой.

Я могу сказать, что ее нервы крепнут по мере того, как мы приближаемся к больнице. Ее колени подпрыгивают вверх и вниз, когда она диктует сообщение за сообщением, которое мне нужно отправить, изменяя весь мой график на день.

Работа на этом не заканчивается. После того как мы регистрируемся, медсестра вручает нам буфер обмена, заполненный страницами информации, которые необходимо заполнить. Айрис смотрит на него так, словно он может загореться в любой момент.

— Здесь. — Я передаю ее ей.

Она переводит взгляд на выход.

— Не мог бы ты мне помочь? Я не могу так писать. — Ее голос падает до едва слышного шепота.

— Ладно. Скажи мне свои ответы, и я запишу их. — Ее горло дергается, когда она просматривает первую строку. Ей требуется гораздо больше времени, чем необходимо, чтобы прочитать первый

вопрос, поэтому я занимаюсь телефоном.

— Ты не мог бы прочесть мне вопросы вслух? Я слишком напряжена, чтобы сосредоточиться прямо сейчас. — Ее чрезмерная улыбка раздражает меня.

— Ты уверена? Некоторые вопросы, вероятно, носят личный характер.

Не будь мудаком. Просто делай, что она говорит.

— Мне все равно. — То, как она неподвижно сидит на стуле, говорит о полной противоположности.

Кажется, она вот-вот сломается, так что я уступаю. Я вздыхаю, хватаю ручку и приступаю к первому вопросу. Бумажная работа занимает не так много времени, как я ожидал, поэтому мы с Айрис сидим вместе в тишине. Она с тоской смотрит на выход. То, как ее глаза бегают по комнате, когда она грызет нижнюю губу, заставляет меня чувствовать себя достаточно милосердным, чтобы спасти ее от тревоги, съедающей ее изнутри.

— Если тебя это утешит, я тоже ненавижу больницы.

Она поворачивает голову в направлении моего голоса.

— Ты тоже? — Я киваю.

— Я не был в них с тех пор, как был моложе.

— Почему? — Моя грудь вздымается, когда я обдумываю возможные последствия признания моей причины. Я не отрываю взгляда от беззвучного телевизора, играющего в углу.

— Пока мама болела, мы много времени проводили в больницах. Я возненавидел все в них, даже долгое время после того, как она умерла.

Ее здоровая рука обхватывает мою и сжимает. Я благодарен ей за то, что она понимает меня достаточно хорошо, чтобы не задавать лишних вопросов. Мысль о том, чтобы предложить еще одну необработанную часть себя, кажется предательством по отношению к тем годам, которые я провел тщательно разрабатывая определенный тип личности.

— Я тоже их ненавижу. — Ее голос срывается.

— Почему? — Она смотрит на свою распухшую руку.

— Мой отец… — Она замолкает, и я успокаивающе сжимаю ее руку, как она меня. — Давай просто скажем, что моя мама пару раз попадала в реанимацию за то, что была неуклюжей. — Я делаю глубокий вдох, чтобы подавить гнев, клокочущий под поверхностью.

— А у тебя были проблемы с неуклюжестью?

Если она скажет «да», клянусь Богом, сегодня ночью в реке Чикаго окажутся двое мужчин.

Она довольно агрессивно качает головой.

— Нет… нет… — Мое учащенное сердцебиение слышно в ушах.

— Если это так, ты можешь мне сказать. — Хотя я не могу обещать, что ничего не сделаю, я могу обещать, что заставлю его кричать от боли. Очень много.