– Мы, люди или амелуту, млекопитающие. Рожаем живых детёнышей, выкармливаем молоком. А нир-за-хар… несмотря на все магические штуки, я вряд ли ошибусь, отнеся их к рептилиям. Вы сами говорили – яйца откладывают. И как, простите… Я даже представить не могу, как в этом случае может происходить зачатие и тем более вынашивание потомства. Это просто невозможно! У них же всё другое!
Мужчины снова переглянулись. Ира с некоторым удовольствием наблюдала этот обмен взглядами. Как же легко их читать после ящериц! Всё же на виду: «ты скажи!», «нет – ты скажи!».
– Да говорите уже!
– Вы правы в том, что касается способов… Это не привычное нам… слияние мужчины и женщины на супружеском ложе, – начал барон, но осёкся.
– Сами нир-за-хар называют это «брачным танцем», – добавил герцог, но тоже сделал паузу, стараясь найти подходящие слова.
– Это действо – обряд, требующий прикосновения обнажённых тел. Кожа к коже, – раздался голос со стороны двери, и, обернувшись, все увидели Латнерию.
– Я присоединюсь к беседе, если вы не возражаете, – сказала она и, не дожидаясь ответа, прошла внутрь и придвинула к себе скамейку. – Заодно избавлю мужчин от смущающего рассказа.
Барон вздохнул с видимым облегчением. Ира впервые была так рада видеть королеву-мать. А то мужчины тянут кота за…
– Значит, опять обряд? Что-то волшебное?
– Вроде того, – ответила Латнерия. – Харасса действительно обладают силами, выше которых – только божественные. Но вы правы, Ириан, против законов природы, законов Хараны не могут идти даже они. Нир-за-хар создавала Фирра. Очень точно и соразмерно. В них треть от разумных, пока ими не овладевает инстинкт, треть – от зверя, пока холодная логика не призывает к осмысленности, и треть – волшебные силы. Не дар, не магия. Они как бы часть их натуры. Как у перевёртышей, если вы понимаете, о чём я.
– Понимаю.
– Но в перевёртышах волшебного естества мало. В них либо разум, либо зверь. А в нир-за-хар… Именно эту часть и изменил Хиссен. Он дал им новую силу, помогающую зачать потомство. Неестественно. Грязно. Страшно. Брачный танец нир-за-хар с амелутками – это долгие прикосновения с выделением жидкости на шкуре ящера. Немного силы волшебного течения, и сквозь кожу это проникает в женское нутро.
Рассказ был прерван выбежавшим наружу бароном. Ира подскочила было следом, но Альтариэн остановил её.
– Не надо. Вряд ли он захочет, чтобы вы видели, как одна только мысль о подобном вызывает внутри него битву со съеденным ужином.
Ира села обратно.
– В нутро? В смысле…– уточнила Ира.
– Нет. Тут, – Латнерия коснулась живота, – прямо сквозь кожу. После брачного танца с ящерами девы остаются девами. Близости не происходит. Дальше наступает период борьбы с телом – оно отвергает инородный предмет, и вынашивание детёныша ящеров куда неприятнее, чем обычная беременность. Благо недолго. Через месяц самки семьи производят Извлечение. Амелутку погружают в дрёму, во время которой достают покрытое мягкой, совсем не отвердевшей скорлупой недозревшее яйцо. Дальше – дело нир-за-хар, которые греют его в гнёздах. Зачатие потомства – самое желанное и самое ненавидимое ящерами действо. Они не сразу нашли хоть сколько-нибудь действенный способ снизить его… противность. Амелуток заставляют выдержать пост в декаду. Причём последние три дня вообще без еды, а самый последний – ещё и без воды. А после – пир по окончании обряда. Мечта о еде и питье, инстинкт выживания притупляют остальные чувства во время зачатия. В том числе и наложенную проклятием брезгливость и рвотные позывы. По первости нир-за-хар было совсем тяжко. Они же вещатели. И чем ближе связь, тем… Говорят, после зачатия не только будущая мать находится в ужасе, но и отец, прочувствовав все её мысли и ощутив эмоции.
– Вы сказали «амелутки», – Ира с трудом ворочала языком, выслушав эту историю. – А как же мужчины?
– Мы – женщины. Природой заложено, что мы можем зачать независимо от наших чувств и желаний. Если не успели убежать и спрятаться. Ящерки бы приняли. Но у мужчин тело реагирует всегда однозначно. Либо да либо… К тому же чтобы захотеть подобного, мужчина должен оказаться не только самцом в зверином понимании этого слова, но и существом весьма… специфического вкуса. Таких мыслей даже у наездников не возникает.
– Боже мой… И как женщины только решились на такое? Или вы хотите сказать, что ящеры берут своё силой? Или обманом – как со мной?
– Нет! К их чести – нет. Первая амелутка, которая согласилась пройти через это, была преследуемой дочерью деревьев. Она попросила защиты у ящера, а тот предложил обмен. После всего она чуть со скалы не бросилась, но за ней присматривали. А когда яйцо извлекли, нир-за-хар всей семьёй убеждали женщину, что жизнь не кончилась, несмотря на всё, через что она прошла. Примирилась, но оставаться среди них не смогла. Тогда они вернули её в Низины богатой, как знатную даму. Ящеры хорошо знают горы, им не составило труда найти для неё самоцветных камней и самородков. Некоторое время женщина скрывалась, ведь её всё ещё разыскивала амелутская стража как дочь деревьев. В конце концов, им это удалось. Однако прежде чем они успели причинить вред, её отбили ящеры. С тех пор если находится амелутка, согласная пройти через брачный танец, она не знает нужды и охраняется семьёй. Жизнь тяжкая – ей никто из народа её предков не скажет доброго слова и не поможет в беде. Зато свободна. Дочери деревьев иногда идут на это. И невесты, сбегающие из-под венца. Редко. Но идут. Что же касается вас… Вы ведь теперь понимаете, почему вожак нир-за-хар решился на обман?
– Потому что я не испытываю ненависти и могу прикасаться. Ради детей…
Ира чувствовала себя гадко. Вся эта история… Она всё ещё злилась на Варна, хотя уже понимала причины его поступков, потому злость постепенно уходила, оставляя осадок в виде обиды. Что, трудно было рассказать? И всё равно она не может дать ему того, что нужно. И дело не в нравится или не нравится, не в симпатии или антипатии. Не в неестественности самого процесса. Ничего извращённого от неё не ждут, а прикосновения ящера не вызывают отторжения. От простых касаний ещё никто не умирал. Ей становилось страшно, когда она представляла, как из яйца вылезает детёныш, ищет мамку, а мамка давно уже дома. Там, откуда не вернуться. Оставить настолько большой след в мире, куда не будет возврата… Это, вообще, как? Ответственность за подобное решение она не хотела на себя брать ни под каким видом и была рада, что вовремя остановила Варна с его эмоциями. Собственноручно обречь детёныша на участь сироты…
Ей вспомнились маленький солдатик Ринни-то, обозлённый на мир Птичка и Лоппи, чья будущая судьба решена в семь лет в пользу тяжёлой учёбы и работы на благо всех. Дети без детства. Всё больше и больше думая об этом, Ира наконец поняла, чего боится. Нет, не ответственности. Она оттолкнула Лэтте-ри, отказывается помочь Варну и вечно куда-то спешит… Страх привязанности. Постоянное осознание, что уйдёшь – не вернёшься, что дороги обратно не будет, управляет мыслями и решениями. Но ведь это правильная мысль, да? Рациональная и разумная. Ведь и правда не будет.
Она поставила локти на стол и уткнула лицо в ладони. Ну почто ей это на голову, а?! Нет, сама, конечно, тоже дура, суётся, куда не простят, но… Мысли не клеились. Хотелось хоть какого-то понимания, что со всем этим делать, но, кроме свинцовой тяжести, в голове ничего не было.
– Ириан, – сказал Альтариэн, – я приношу свои извинения, что не рассказал вам ранее о семье нир-за-хар. Но боюсь, теперь ни я, ни барон Бирет не сможем встать между Рах-на-Варном и его наездницей.
– Проехали. Просто больше не скрывайте ничего важного, – устало сказала Ира. – Можно, я побуду одна? И посмотрите, как там Каю, что ли… Раз уж мне нельзя.
– Хорошо, – сказал герцог и, подав руку тёте, направился к выходу. У самого порога Латнерия обернулась:
– Рах-на-Варн вас обманул. Думаю, это достаточный повод для ответного урока. Он дал вам возможность летать. Пользуйтесь.
Чара и Крац наблюдали, как вожак приходит в норму. Даже если он всё ещё маялся головной болью, то не показывал этого, а шкура вернула нормальный оттенок. Вот только его вид, сидящего и уставившегося на камушек под ногами, заставлял их напряжённо замирать и быть готовыми каждое мгновение сорваться на помощь. Но этого не потребовалось. Варн встал и, долгим взглядом проводив проплывающие облака, направился прямо к ним. Чара успела подхватить его и обвить ногами и хвостом до того как он упадёт перед ней в позу раскаяния. Она прижалась головой к его плечу, обхватила спину руками. Варн вцепился когтями в её плечи. Так, связавшись в один клубок, они просидели, разговаривая только переливами шкуры, довольно долго.
– Прости, Чара, – сказал вожак, словно обязан был облечь в слова то раскаяние, что так явно плясало цветом у него по шкуре, – прости…
– Теперь ты выслушаешь меня?
– А разве тебе есть ещё что сказать? Мне кажется, я отринул уже все твои советы…
– Исправить ничего нельзя. Созданную связь не разорвать – кивнула самка. – Здесь у меня совета нет. Связь семьи и наездника – на всю жизнь.
– Семьи?
– Да, Варн. Уходящая в небо теперь часть семьи. Мы не связаны кровью. Но скоро ты это ощутишь.
– Что мне делать, жена моего брата? Неужели нет способа?
– Нет.
– Вожак, средства и правда нет. Тут мы ничего посоветовать не можем. Но на нашей стороне играет время, – сказал Крац. – Жизнь амелуту быстротечна, как смерть насекомого под когтем. Что какая-то сотня лет по сравнению с нашими циклами? А уходящая в небо в любой момент может покинуть Рахидэтель.
– Крац, ты не знаешь о чём говоришь, – покачала головой Чара. – Да, ты прав. Это недолго. Но разрыв связи для обоих будет таков, что та боль, которую испытал Варн от гнева Ириан, будет последним лучом на закате по сравнению со светом Лару! Неважно, что разлучит их – смерть или уход вестницы. Как только связь оборвётся, боль будет ни с чем не сравнить. Я уже проходила через это.
