Я поджимаю губы, глядя на него. А в голове пчелиным роем крутятся мерзости, которые говорил мне Чарсов. Внутри все пылает.
— Да господи! Хватит! — я хватаюсь за голову. — Ты не видишь? Мне плохо! — ору на Диму, срывая голос. — Мне дышать нечем! Я задыхаюсь! Я умру сейчас! Просто уйди! Оставь меня в покое! Что ты мне тут сопли жуешь про любовь?! Я же русским языком тебе говорю — у нас ничего не выйдет! У меня свои проблемы! Вот так! — провожу ладонью над головой. — Выше крыши! Ну хоть раз войди в мое положение, ну хотя бы один чертов раз! Я что, о многом прошу?! О многом, да?!
Повернувшись к столу, я опираюсь на него локтями. Меня трясет от рыданий, а из горла вырываются такие звуки, что приходится прикрыть рот пальцами. Дети итак слышали достаточно.
— Тихо, Лен… Тише… — успокаивает Дима. — Я уйду. Видишь, я уже ухожу… Все. Не плачь. — Его голос звучит дальше. — Все. Все…
Сказав это, он выходит из кухни, а вскоре я слышу, как хлопает входная дверь.
Уже почти девять. Торговый центр скоро закроется. Я стою на кассе гипермаркета товаров для дома, где бродил последний час.
— Карта постоянного покупателя? — спрашивает меня девушка-кассир.
Я качаю головой.
— Нет.
— Две тысячи сто девяносто.
Расплатившись, я забираю пластиковый чемоданчик и выхожу на улицу.
Не знаю, нахрена я его купил.
Мои мозги отказываются соображать.
Лена беременна от другого. И я ей не нужен.
Не знаю, какая мысль убивает меня сильнее. Это все равно, что выпить яд и прыгнуть с крыши — итог один.
Было бы ложью сказать, что меня осчастливило ее признание. Не понимаю, что я чувствую. Это и не злость — какое я имею право злиться на нее? Больше похоже на досаду и бессилие.
Я вспоминаю совсем маленькую Машу и пацанов — как же я был счастлив, как же горд, когда они появились на свет… А теперь я боюсь… Я боюсь, что не смогу почувствовать того же к ребенку, которого носит Лена, если она решит его оставить. Мне, кажется, я не смогу. Лена права, как всегда, права. Я — не святоша, я — слабак, жалкая никчемная тварь. Поэтому она прогнала меня. Лена знает меня как облупленного, она знает, что я не смогу.
Когда звонит мама, я не отвечаю с первого раза.
Мама в курсе, что я сорвался в Москву из-за бывшей жены. Мама все про нас еще в тот день поняла, когда я повез Лену домой и пропал до вечера. Она ничего не говорила, не расспрашивала, но, заручившись молчаливым благословением, я чувствовал ее поддержку.
Мама снова звонит. И мне приходится ответить.
— Дима… Димочка… Папа умер, — я не узнаю ее голос.
Приходится взглянуть на экран, чтобы удостовериться, что звонит мама, и я ничего не перепутал — Дима? Ты слышишь? Дима?!
— Как… умер…. — я вскакиваю с лавки, находясь в каком-то липком оцепенение. — Как умер? В смысле?
— Я поливала, он дома телевизор смотрел. Потом захожу, он в кресле… Я в скорую звонить, они быстро приехали. А он уже… Инфаркт, наверное. Они толком ничего не сказали. Бросил меня Семочка мой… Как же я теперь буду, Дима?
Я моргаю несколько раз и никак не могу осмыслить слова матери.
Инфаркт…
Но не все же умирают от инфаркта… Она что-то не так поняла.
Он не может умереть.
Но он умер.
Его нет.
Моего отца.
А мама продолжает говорить о каких-то странных вещах, вроде того, что его увезли босиком и без рубашки, и он там теперь замерзнет. И я понимаю, что она не в себе.
Требуется большое усилие, чтобы просто нормально вздохнуть.
— Мам… — перебиваю ее. — Где он сейчас?
— В горбольницу повезли.
— Ты сама как?
— Ну а как я?
— Мам… — я не знаю, что сказать, меня словно куполом накрыло. Схватившись за лицо, начинаю ходить взад-вперед вдоль клумбы. — Слушай меня, я возвращаюсь. Днем буду дома, самое позднее — к вечеру. Я тебе позвоню, ладно? Держись, мам.
— Хорошо, Димочка… — всхлипывает мать. — Надо же людям позвонить… Заказать…
Она снова начинает тараторить и суетиться.
